Проводница
Бинты с головы сняли, и Ольга с ужасом увидела себя в зеркале. В больнице ей срезали все ее роскошные каштановые локоны, как сказали, для операции. Бритая, как у уголовника, колючая голова — без слез не взглянешь. На месте травмы «красовался» большой багровый рубец, а волосы вокруг него были неровно выбриты. Остальные за время болезни почему-то стремительно росли, и теперь вились мягкими локонами между проплешинами. На обритых же местах они не росли вообще, так, едва заметная щетинка. Персонаж из фильма ужасов.
По Ольгиной просьбе молоденькая медсестричка Леночка обрила отросшие кудри, и голова Ольгина стала напоминать бильярдный шар. На исхудавшем лице глаза казались еще больше, огромные, зеленоватые, они сразу притягивали к себе внимание тревожным лихорадочным блеском.
По привычке ей все время хотелось откинуть со лба длинную прядь, тряхнуть волосами, подобрать их с шеи… Она даже чувствовала, как щекочет между лопатками несуществующая коса, как вьются над щеками безжалостно срезанные локоны.
Это было, наверное, сродни фантомным болям, когда ноет отрезанная нога или рука. Вот, казалось бы, нет на волосах никаких нервных окончаний, а мучительно хочется знакомым жестом запустить пальцы в пышную шевелюру, потеребить, перебрать пряди, взбить пушистую массу на затылке. Но короткий мальчишеский ежик топорщился надо лбом, и от этого было как-то сиротливо… словно вместе с косами Ольга отрезала и кусочек самой себя. Себя прежней, с простыми, понятными, житейскими заботами…
Точно такое же ощущение уже было однажды в ее жизни… Когда? Ольга провела потной ладонью по ершистому чубчику и вспомнила…
Сколько ей тогда было? Лет семь? Меньше, чем сейчас Корешку…
Тогда мама привезла ее в интернат в первый раз. Она торопливо поцеловала Ольгу и быстро подтолкнула к воспитательнице. А сама отвернулась и чересчур поспешно пошла в двери, даже не оглянувшись на прощание…
Теперь, спустя годы, Ольга на собственном опыте поняла, что так прощаться легче. Долгие проводы — лишние слезы. А тогда аж сердце зашлось от обиды и несправедливости. Как это?! Мама уходит и даже не хочет еще раз на нее оглянуться?! Толкнула к чужой тетке, как кутенка, и скорее убегает прочь, торопится, чтобы поскорее начать жить интересной, увлекательной жизнью без мешающей, путающейся в ногах маленькой дочки…
Ну и пусть! Ольга была хоть и маленькая, но гордая. Она тоже отвернулась, уткнулась лицом в серую суконную юбку воспитательницы. А потом по-деловому сама взяла ее за руку и потянула за тяжелую дверь, в пугающий, незнакомый длинный коридор…
— Вот и молодец, не плачешь… — сказала воспитательница и погладила ее по голове. — Какие косы у тебя роскошные… Мамка, небось, намаялась такие мыть да чесать…
Оля кивнула. Косы у нее были и вправду что надо. Длинные до самой попы, толстые, с пышными новыми бантами. И она не могла понять, почему воспитательница и еще какая-то тетка в белом халате начали расплетать их, да еще вздыхать и причитать при этом.
Воспитательница усадила ее на стул посреди небольшой комнатки с крашенными белой краской стенами. Все вокруг тоже было белым: белая марля на окне вместо занавески, белые шкафчики с красным крестом, белая кушетка с белой простыней. Одну такую простыню набросили Оле на плечи и тщательно укутали руки, оставив только торчащую голову и распущенные волосы.
— Ох и жалко… — сказала тетка в белом халате. — Если бы не педикулез…
— Режь, Аня, не жалей, — ответила воспитательница. — Ты их, что ли, мыть будешь? А расчесывать? У меня на тридцать человек полчаса на одевание, а здесь ее одну надо полчаса заплетать.
— Да… И не дай бог, вшей подхватит. Как потом лечить?
— Вот-вот, все одно тогда стричь придется.
Тетка в белом халате взяла огромные блестящие ножницы, захватила в ладонь толстую прядь с затылка, подняла ее вверх и чикнула под самые корни.
Оля сидела на месте, боясь шелохнуться, ни жива ни мертва от страха. Страшно было от непонимания и неопределенности. Она не представляла себе, что ее здесь ждет, не знала, как она теперь будет жить тут одна, среди этих чужих, странных людей, которые делают с ней что-то непонятное. И кто такой этот «Педикулез», который не разрешает ей носить свои косы? Может, если бы мама не убежала так быстро, она попросила бы этого «Педикулеза», чтобы он не злился и оставил Олины волосы в покое?
Но мама ушла, некому было за нее заступиться, и Оля зажмурилась и сжала кулачки, больно впившись ногтями в ладони, чтобы не заорать и не разреветься. Почему-то ей казалось стыдным показать себя здесь трусихой. А может, она интуитивно чувствовала, что попала в такое место, где трусить не полагается, где не выживешь без крепко сжатых кулаков и стиснутых зубов…
Пряди падали на пол одна за другой… Солнце заглянуло в окно, и они вспыхнули рыжим золотом, словно волшебный ковер под ногами.
— Красота какая… — вздохнула воспитательница и провела жесткой ладонью по стриженой макушке. — Ничего, детка, отрастут… Волосы не зубы…
Оле было уже все равно, когда, стряхнув с простыни последние прядки, ее раздели до трусов, поставили на весы, потом к доске-ростомеру, а потом взяли и унесли куда-то ее домашнюю, нарядную одежду. Взамен тетка в белом халате выдала ей стопку чего-то серого, в вылинявший цветочек, пахнущего хлоркой и карболовым мылом.
Серая майка с вытянутыми плечиками, уродливая блузка на пуговках, черно-серая юбка ниже колена, которая балахоном собралась вокруг тоненького тела. Оля глянула на себя в зеркало и не узнала.
Это была уже не она. Это стояла перед ней знакомая по сказкам девочка-сиротка, которую брали в дом чужие люди для тяжелой работы. Сироток били, их плохо кормили, выгоняли на мороз… И Оля поняла, что реальная жизнь для нее закончилась, и она неизвестно за какие провинности вдруг попала из реальности в злую жестокую сказку…
По ночам ей снились пожары, взрывы, крики, снился Корешок, и Ольга всхлипывала тогда во сне от тоски и нежности… только Никита ей не снился ни разу.
Наверное, сердце ее ожесточилось, в нем не стало больше места для романтической девчачьей влюбленности, потому и Никита не появлялся.
Ольга просила девчонок слушать новости по телику, и потом жадно расспрашивала, что произошло. Она ждала, не скажут ли о том, что пойман виновник московских взрывов. Ей так хотелось самой лично увидеть на экране противное, злое лицо парня с ястребиным носом, который получал на Каланчевке страшный груз… Но время шло, а никто ничего не объявлял… Да похоже, что никто никого и не ловил…
Только сказали в новостях, что, дескать, в Рязанском доме была вовсе не взрывчатка, а обычный сахар. Просто ФСБ проводило учения, проверяло бдительность жителей и отрабатывало мобильность эвакуации.
«Какой сахар? Что за чушь? — хотелось крикнуть Ольге. — Разве сахар горит?» Но она благоразумно молчала. А перед глазами стояли впечатавшиеся в память кадры: тонкая змейка рассыпанного на асфальте перед рязанским домом порошка, бегущий огонек и вспышка… Точно такая же, как и та, на Каланчевке, когда она проверяла содержимое своего пакетика…
— Да просто они не хотят, чтоб паника поднялась, — разумно решили ее соседки по палате, всесторонне обсудив, сколько можно ездить народу по ушам.
А город подумал, а город подумал… Ученья идут…— дурашливо пропела Оксана.
Ольга помнила, что и в их классе было полное смешение народов, только они по-детски упрощали трудные имена, и девочку Аракси звали Лялей, а мальчика Алимамеда просто Аликом.
В ее родном городе испокон веков все нации жили рядом и успели перемешаться между собой. И чеченцы, и кабардинцы, и ингуши, и осетины, и терские казаки, и грузины, и армяне, и греки, и русские. Из этого смешения кровей получались странные детки, которые говорили по-русски, готовили по-грузински, а обрезание им делали по исламскому обычаю. А бывало, что младенца несли крестить сначала в церковь, а потом вызывали муллу…