Три мести Киоре (СИ)

— Я, между прочим, ничего не взяла, хотя могла!.. Мне просто было интересно, правда сюда попасть сложнее, чем в спальню императора, или нет!
Вор оказался костлявой женщиной, чей голос приглушала необычная маска: тряпичная, она скрывала голову целиком, не позволяя увидеть ни кожи, ни волос. И говорила преступница странно, едва заметно растягивая гласные.
— И как? — позволил он себе спросить.
— Там проходной двор, да и сюда попасть совсем несложно! — фыркнула она. — А кстати, император-то знает, что его друг балуется запрещенной литературой? Двенадцать книг на хаанатском за часами… Ну, бывайте, герцог!
И прежде чем он бросился к сейфу, воровка вспыхнула зеленым так ярко, что пришлось зажмуриться, а когда Доран открыл глаза, ветер сдувал с подоконника песок… Забыв о преступнице, кинулся к часам, сдвинул, открыл сейф с уникальным (продавец клялся!) замком… К его облегчению, все тонкие книжки лежали на месте. Закрыв его, дождался охраны, обходившей сад, и приказал:
— Немедленно обыскать территорию! Хоть весь забор простучите, но найдите способы проникнуть внутрь!
Он обследовал и тайники за картинами, но деньги, бумаги и драгоценности она не тронула. Она ничего не тронула! «Видимо, я ее спугнул», — решил герцог.
Во втором часу ночи в дверь кабинета постучали. Вошедший коренастый малый доложил, что они нашли подкоп у самого забора, скрытый со стороны улицы каким-то кустом, а на территории дома прикрытый спиленными ветвями, которые третий день никак не могли убрать.
Сквозь тяжелый смог в окно протиснулся лунный луч, скользнул по столу и расплескался серебристым морем на бумагах, обрамленных тенями колыхавшихся штор. Ночь прогнала тревоги дня, тяжелые мысли, в том числе и о странной злоумышленнице, однако усталость навалилась со страшной силой. Сказал бы кто, уставал ли также Паоди Каэр-Моран?
— Ваше сиятельство, уже поздно, — появившийся на пороге кабинета дворецкий учтиво поклонился и, кажется, совершенно не ложился спать, ведь так и был одет по форме.
— Ты прав, — отозвался он.
Сны герцогу давно не снились, а если снились, то выматывали сильнее службы.
Он шел по кварталу нищих, слышал стук собственной трости, а видел обрывки каких-то лохмотьев, в которые был обряжен. На нос то и дело падал пропахший пылью капюшон, сбивавший с толку. Доран искал. Доран заглядывал в каждую подворотню, вглядывался в каждое тело, валявшееся у стен, наблюдал, как в сточных канавах один за другим плыли женские трупы, у которых в сложенных на груди руках теплились свечки из глазных яблок.
Он отвернулся от канавы, когда по дороге между домами пошла процессия нищих: калек, оборванцев, стариков и продажных женщин, что стучали огромными металлическими ложками. Они шли молча, с угрюмыми лицами, и ветер подхватывал перестук ложек и нес, нес его к Дорану, заставляя дергаться от каждого удара. Они шли, наступали, напирали; их пустые глаза как будто смотрели в душу. Он отступал, зная, что за за спиной у него только канава, по которой плыли трупы. И он прыгнул! Чтобы хоть как-то выплыть и не захлебнуться в зловонной жиже, пришлось бросить трость. Ледяные руки сжали плечи, перед ним вынырнуло лицо с пустыми глазницами, зашипело. С серого неба опускался желтый смог, в котором — Доран знал! — плясал сбежавший неведомо куда неуловимый шпион.
Проснулся он, потому что прикусил язык. Голова гудела, он еще и еще раз пересматривал сон, запечатлевшийся смутными образами в памяти. Трупы, стук ложек, глазницы… Короткое забытье из ярких картин, не то дремота, не то хрупкий сон.
— Доброе утро, ваше сиятельство, — вошедший дворецкий поклонился и раздвинул шторы, впуская в комнату серую хмарь. — Не забудьте сегодня зонт. Или приказать водителю сопровождать вас?
— Приготовь зонт, — качнул он головой, садясь.
Дворецкий едва заметно нахмурил брови: господин сидел, уперев локти в колени, согнулся, как старик. Ворот рубашки развязался, один рукав задрался до локтя, волосы всклокочены. От сумасшедшего его отличало лишь печальное, уставшее выражение лица. Но старый слуга мог только сказать:
 
— Завтрак ожидает, ваше сиятельство.
В обеденный зал Доран спустился с опозданием, но умытым, одетым и с прояснившейся головой. Возле единственного блюда его ждала газета. Дворецкий опустил взгляд, и Доран почувствовал, что случилось нечто очень плохое.
«Воровка века воспитала преемницу!» — гласил заголовок первой страницы.
«Этой ночью во дворце императора произошла дерзкая кража, достойная самой Кровавой Эши, ученицей которой и представилась в разлетевшихся по всему городу записках некая Киоре. Как сообщают достоверные источники из дворца, пропал рубин из платиновой короны императора, хранившейся в сокровищнице! Кем же станет Киоре для города? И куда смотрят уважаемые виконт Оленский и герцог Хайдрейк?»
А после гнусной заметки шла карикатура, где грузный виконт Оленский дрожал, опираясь на трость, и сморкался в носовой платок, а за ним, подобно воплощенному злу, чернел длинноносый силуэт самого герцога.
— Даже не спросишь? — он постучал костяшкой пальца по газете.
— Я верю, ваше сиятельство, что все образуется, — отвечал дворецкий с поразительным спокойствием.
— А вот я не верю… Пусть посыльный передаст в управление, что я у императора.
Доран переставил ближе к себе кружку с любимым чаем. В свое время Эши неплохо попортила нервы всем: авантюристка за месяц разорила оппозицию, когда предыдущий император, отец Паоди, нанял ее. Эта воровка переправила в Эстерфар пять бесценных статуй, принадлежавших короне; она доставила из хааната гарнитур из колье, серег и перстня и продала за невероятную сумму матери Паоди. Кровавой же ее прозвали, поскольку врагов Эши не щадила, и перейти дорогу ей боялись даже наемники. Однако Доран, изучивший множество секретных бумаг времен правления отца Паоди, слухов и хорошо знакомый с историей, подозревал, что Эши работала на корону, а прошлый император за это позволял ей развлекаться любыми способами.
Занятый размышлениями, Доран и сам не заметил, как оказался во дворце. Отделанный лепниной, огромный, с зеркальными потолками и кричаще яркими ковровыми дорожками, он напоминал пристанище сумасшедшего. Безумный предок построил здание без окон, и только отец Паоди приказал прорубить их в стенах. Почти везде свечи сменили газовые лампы, но в самой старой части дворца, в его сердце, где находились покои императора и сокровищница Каэр-Моран, до сих пор всё оставалось, как сотни лет назад.
Главу Тайного сыска проводили в гостиную при покоях императора, после чего их оставили наедине. Доран поклонился сидевшему Паоди.
— Брось расшаркивания! — император в обычной одежде без единого намека на белый и алый цвет смотрелся уже непривычно.
— Хорошо, — он сел в жесткое кресло напротив старого друга.
— Неслыханная наглость, не так ли? Какие мысли?
— Никаких. Расскажи, что произошло.
Император сжал кулаки и наклонил голову, как упрямый бык, но все-таки заговорил:
— Дворец вчера был закрыт для посещений, даже слуги не допускались в коридоры вокруг тронного зала. Его охраняли восемь человек моей личной охраны, ты знаешь, они отличные ребята. Ты же понимаешь, Доран, что я не мог допустить пропажи изумруда, который добыл Гахт?
Доран кивнул: огромный, размером с два кулака взрослого мужчины изумруд украшал трон и был добыт лично первым императором из династии Каэр-Моран.
— Однако она пробралась в сокровищницу и унесла рубин! И смотрителя сокровищницы обратила в камень, можешь посмотреть, он там еще стоит!.. — Паоди поморщился. — Это секретная информация, она ни в коем случае не должна просочиться в газеты.
— То есть эта Киоре — колдунья? — спросил Доран, а перед глазами встала ночь, яркая вспышка и пепел на подоконнике.
— Да. Она устроилась во дворец месяц назад под видом неповоротливой и недалекой служанки — это всё, что мне известно сейчас. Хозяйка дома, в котором она якобы проживала, такой женщины никогда не видела. Поскольку это всего лишь кража, поймать воровку я поручу виконту Оленскому, у тебя итак много дел.