Князь тайги (СИ)
— Михаил? — Я остановилась, понимая, что задать этот вопрос могу ему только сейчас, пока никого нет, и ответ на него беспокоил меня намного больше придури Милены. — У вас что, есть оружие?
Он мне не ответил. Вообще без реакции, и, вероятно, его тоже доконали выходки безмозглой курицы. Кой черт мы вынимали ее из болота?
— Там было. что-то. Кто-то, — бессвязно сказала я. — Человек. Мы только что. — я сглотнула, воспоминание накатывало тошнотой. — Вы ушли, а мы видели, как он провалился в трясину. Почему вы.
Ну и?
Ответ был исчерпывающим, а я поняла, что мне надо было остаться у вертолета. Пусть там холоднее, зато нет ни зверей, ни болота, ни пистолетов. Ни беглых заключенных.
Я узнала новую тюремную робу — мать рассказывала о ней, даже выступала на телевидении как приглашенный эксперт, потому что довольно у нас любителей дешевого хайпа: «Светоотражающие полосы лишают людей возможности получить свободу. Есть ли у сбежавших заключенных право начать новую жизнь?».
То, что мать сдержанно и профессионально отвечала телевизионщикам, контрастировало с тем, что она в сердцах высказала о них же нам с отцом. Не как виновникам, разумеется, как близким людям, пусть далеким от тонкостей ее работы, но прекрасно знающим, как важна ей поддержка.
«Никакого права у этих ублюдков нет ни на что». Мама, если бы ты была здесь, все было бы сто пятьдесят тысяч раз иначе, потому что ты умеешь заставить людей подчиняться голосу разума.
— Поэтому я выключил фонарик. И тебе сказал.
Хоть какая-то конкретика. И он тоже понял, кто был этот... он ведь мог нас убить. Не убил, не успел или нас слишком много? Но ведь Мимимишик должен был сам не один раз гулять в местах не столь отдаленных, где же воспетая тюремная взаимовыручка? Благородные бандиты, способные влюбиться как старшеклассники, и прочая мелодрамная муть?
Мы вернулись на поляну под непрекращающийся вой и крик. Тайга простилась с покоем
— доброе утро. Когда оно настанет еще, настанет ли? Даже возле костра мне чудился едкий запах мокрой звериной шкуры. Просто не может быть. Это шатун бывает настолько болен на голову, животное не человек, в привычной, комфортной для него обстановке — сытости и тепле — зверь будет бежать дальше чем видит от любых раздражителей. В крайнем случае — медведь нападет, но не станет выслеживать нас, это глупо. Животные не глупят, у них инстинкты, и некоторым людям не помешало бы жить точно так же — инстинктами, раз мозгов не хватает, было бы больше пользы для всех, с отвращением подумала я, глядя, как утомленный, перепачканный и тоже теперь вонючий Аркудов усаживает Милену возле костра.
Она уже не истерила — устала, но бормотание ее я разобрала.
— ...Порвала, ногти сломала, мне холодно, ты, козел.
— У нее шок, — солидно заключила я, в этот момент даже посочувствовав Аркудову и Мимимишику. Им досталось мало того что от болота, еще и от этой дуры, и у меня в голове не укладывалось, как она может после всего думать о шмотках и ноготках. Впрочем, я старалась от Мимимишика держаться теперь подальше. Я не ставила ему в вину и упрек то, что он сделал вид, что нет рядом с нами никого больше, черт с ним, с беглым зеком, но никто, кроме меня, не видел у него пистолет.
Зачем?.. Бессмысленное в тайге оружие. Не белок же из него стрелять?
— Надо раздеть ее, — глухо сказал Аркудов, — она уже заговаривается. Раздеть и просушить всю одежду. Поможешь? — И он посмотрел на меня.
— Ты серьезно? — Я и сама была близка к срыву. — Нет, будь так добр, давай сам. Я, знаешь ли, тоже плохо переношу холод, и два больных человека лучше, чем три. И одежда ее так быстро не высохнет.
Я была настолько близка к нервному срыву, что слова мои расходились с делом. Мы вдвоем пытались раздеть Милену, она подвывала, хныкала, я, сдерживая рвотные позывы, стаскивала с нее обмазанную одежду. Потом мне надоело.
— Сама давай. У нищих слуг нет.
Мой желудок резала боль, руки были в дерьме. О еде не могло быть и речи, но пока Аркудов криво развешивал шмотки и обувь Милены возле костра, я прошла к остаткам запасов и разделила их на всех нас. Шоколадка и немного воды. На чипсы я даже не посмотрела — после этой дряни нам всем адски захочется пить.
Мимимишик разорил наше ложе, накидал все, кроме лапника, в костер, который едва не потух, пока мы доставали бестолочь из трясины. Милена сидела теперь в чем мать родила, завернутая в куртку Аркудова, дрожала и прижималась к нему как к родному. Я смотрела на Мимимишика — вроде бы ему было на их обжимашки плевать, но кто знает? Что можно ждать от непредсказуемого человека с оружием, о котором не знает никто, кроме меня?
Господи, взмолилась я, почему это я?
— Надо убираться отсюда, — бросила я и швырнула обертку от шоколадки в костер. — Идти к вертолету.
— Она замерзнет, — возразил Мимимишик. С чего такая забота? — Там долго идти.
Мне требовались контраргументы. Такие, которые поддержали бы остальные. Или нет: все мне не нужны, только Аркудов. Так даже лучше.
Сказать, что мне то и дело мерещится запах зверя?
— Костер потухнет, и сюда придут хищники.
— Медведи ночью неактивны.
Почему ты сказал «медведи», Аркудов?
— Почему ты сказал «медведи»? — прошипела я и, чтобы вбить страх поглубже, готова была изо всех сил ударить себя по груди кулаком. — Почему «медведи»?
— Потому что тут их... обитание? — пожал плечами Аркудов и прижал к себе Милену покрепче. — А кто тут еще есть?
— Откуда я знаю? И не горю желанием выяснять! И потом, сейчас за нами никто не явится, — я распалялась все сильнее, умом понимая, что должна приводить доводы, а не эмоциями сыпать в костер. Гореть он от этого лучше не станет. — Что будет утром? Зачем
Роман оставил всех здесь? Звучали его слова как будто разумно... — Я хмыкнула — выдавила из себя этот смешок. — Утром, пока мы будем нестись к спасательному вертолету, он заявит, что мы испугались и ушли. Нет? Не мелькало такой мысли?
Аркудов прислушивался, кривил губы. Милена рыла носом его грудь — я бы тысячу раз подумала, Аркудов так же по уши вымазан черт знает в чем, как и она. Мимимишик выступил против.
— Останутся смотреть тот вертолет. Мы успеем.
Черт бы тебя побрал, чуть не завопила я. Черт, черт! Я даже забыла, какие у меня грязные руки, и вытерла лоб. Потом схватила мокрую фуфайку, которую Роман от щедрот отказал Милене, и в сердцах швырнула ее в костер. Это все проглотили, включая пламя.
— Она, — я кивнула на Милену, — к утру будет еле жива. Допустим, сейчас она обогреется, но без лекарств не дождется спасателей. В вертолете должна быть аптечка. Обязательно. И одна я туда не пойду.
Аркудов смотрел на меня, я встретилась с ним взглядом. И ни на мгновение он не поверил, что я забочусь о Милене. Я забочусь о нас, идиот.
— Обратно не буду возвращаться тоже, — закончила я. — Как хотите.
— Она права, — внезапно выдавил Аркудов. Сказалось то, что он знал меня дольше, чем прочих? Или ему тоже не нравилось то, что творилось? Его напугал этот заключенный? Он принял его за зверя или упавшую ветку или сказал так, чтобы успокоить меня. — Надо идти к вертолету. Там есть лекарства и, может быть, хоть какая -то запасная одежда. Эта точно не высохнет.
Он попинал штаны Милены. Я бы побрезговала вытирать о них ноги.
— Здесь какой-то зверь, — вдруг сказала Милена. Мне показалось, что я ослышалась — она так и торчала носом в груди Аркудова. — Я вам кричала. А он пошел на меня.
Она замолчала. Как заинтриговать идиотов — я сжала кулаки так, что ногти впились в ладони.
— И? — напомнила я. — Что дальше? Сначала ты поорала от души, полагая, что мы все к тебе кинемся, а потом что? Решила принять вечерние ванны?
— Ты бы сама не испугалась, дура набитая? — рявкнула на меня Милена, соизволив наконец повернуться ко мне. Боже мой, вся ее косметика оказалась на Аркудове, и я — со стороны как-то нелепо, но наплевать — рассмеялась. — Сама сидела у костра, приклеилась задницей!