Бабель (ЛП)

Ты что, не понимал, что помогаешь банде воров?
Я знал, что вы воры, — сказал Робин. «Я просто... Я не думал, что вы делаете что-то плохое».
«Я бы доверился твоему инстинкту в этом вопросе,» сказал Гриффин. Доверься мне. Поверь, что мы поступаем правильно».
«И что же правильно?» спросил Робин. «С твоей точки зрения? Для чего все это?
Гриффин улыбнулся. Это была необычная, снисходительная улыбка, маска веселья, которая не достигала его глаз. «Теперь ты задаешь правильные вопросы».
Они вернулись на Банбери Роуд. Перед ними пышно вырисовывались университетские парки, и Робин надеялась, что они свернут на юг, на Паркс-роуд — было уже поздно, и ночь была довольно холодной, — но Гриффин повел их на север, дальше от центра города.
Ты знаешь, для чего используется большинство стержней в этой стране?
Робин сделал дикое предположение. «Врачебные практики?»
Ха. Очаровательно. Нет, они используются для украшения гостиных. Именно так — будильники, которые звучат как настоящие петухи, лампы, которые гаснут и разгораются по голосовому требованию, шторы, которые меняют цвет в течение дня, и тому подобное. Потому что это весело, и потому что британский высший класс может себе это позволить, а все, что богатые британцы хотят, они получают».
«Отлично,» сказал Робин. Но только потому, что Бабель продает бары, чтобы удовлетворить спрос населения...
Гриффин прервал его. Ты хотел бы знать второй и третий крупнейшие источники дохода «Бабеля»?
«Легальные?»
«Нет. Военные, как государственные, так и частные», — сказал Гриффин. «А потом работорговцы. В сравнении с ними легальный доход — копейки».
«Это... это невозможно.»
«Нет, просто так устроен мир. Позволь мне нарисовать тебе картину, брат. Ты уже заметил, что Лондон находится в центре огромной империи, которая не перестает расти. Важнейшим фактором, способствующим этому росту, является Бабель. Бабель собирает иностранные языки и иностранные таланты так же, как он собирает серебро, и использует их для производства магии перевода, которая выгодна Англии и только Англии. Подавляющее большинство всех серебряных слитков, используемых в мире, находится в Лондоне. Самые новые, самые мощные слитки работают на китайском, санскрите и арабском языках, но в странах, где эти языки широко распространены, вы насчитаете менее тысячи слитков, и то только в домах богатых и влиятельных людей. И это неправильно. Это хищничество. Это в корне несправедливо».
У Гриффина была привычка четко ставить точку в каждом предложении открытой рукой, как дирижер, который снова и снова нажимает на одну и ту же ноту. «Но как это происходит?» — продолжал он. «Как вся сила иностранных языков каким-то образом переходит к Англии? Это не случайность; это целенаправленная эксплуатация иностранной культуры и иностранных ресурсов. Профессорам нравится делать вид, что башня — это убежище для чистого знания, что она стоит выше мирских забот бизнеса и коммерции, но это не так. Она неразрывно связана с бизнесом колониализма. Это и есть бизнес колониализма. Спроси себя, почему кафедра литературы только переводит произведения на английский, а не наоборот, или для чего переводчиков посылают за границу. Все, что делает Бабель, служит расширению империи. Подумайте — сэр Гораций Уилсон, который является первой в истории Оксфорда одаренной кафедрой санскрита, половину своего времени тратит на проведение занятий для христианских миссионеров.
Смысл всего этого в том, чтобы продолжать накапливать серебро. Мы обладаем всем этим серебром, потому что мы уговариваем, манипулируем и угрожаем другим странам, заключая торговые сделки, которые обеспечивают приток денег на родину. И мы обеспечиваем соблюдение этих торговых сделок с помощью тех самых серебряных слитков, на которых теперь выгравирована работа Бабеля, которые делают наши корабли быстрее, наших солдат выносливее, а наши пушки смертоноснее. Это порочный круг наживы, и если какая-то внешняя сила не разорвет этот круг, рано или поздно Британия будет обладать всеми богатствами мира.
 
«Мы и есть эта внешняя сила. Гермес. Мы направляем серебро людям, сообществам и движениям, которые его заслуживают. Мы помогаем восстаниям рабов. Движениям сопротивления. Мы переплавляем серебряные слитки, предназначенные для чистки салфеток, и используем их для лечения болезней». Гриффин замедлил шаг; повернулся, чтобы посмотреть Робину в глаза. «Вот для чего все это».
Это была, Робин должна была признать, очень убедительная теория мира. Только она, похоже, затрагивала почти все, чем он дорожил. «Я — я вижу».
Так почему же ты колеблешься?
Действительно, почему? Робин пытался разобраться в своем замешательстве, найти причину благоразумия, которая не сводилась бы просто к страху. Но это было именно так — страх перед последствиями, страх разрушить великолепную иллюзию Оксфорда, в который он поступил, и который Гриффин только что испортил, прежде чем он смог как следует им насладиться.
«Это так неожиданно», — сказал он. И я только что встретил тебя, я так многого не знаю».
«В этом и заключается суть тайных обществ», — сказал Гриффин. Их легко романтизировать. Ты думаешь, что это такой долгий процесс ухаживания — что тебя введут, покажут совершенно новый мир, покажут все рычаги и людей в игре. Если у тебя единственное впечатление о тайных обществах сложилось из романов и ужастиков, то ты, возможно, ожидаешь ритуалов, паролей и тайных встреч на заброшенных складах.
Но все не так, брат. Это не пенни дредфул. Настоящая жизнь грязная, страшная и неопределенная». Тон Гриффина смягчился. Ты должен понять, то, о чем я тебя прошу, очень опасно. Люди умирают за эти решетки — я видел, как друзья умирали за эти решетки. Бабель хотел бы подавить в нас жизнь, и ты не захочешь узнать, что происходит с членами Гермеса, которых они ловят. Мы существуем, потому что мы децентрализованы. Мы не храним всю нашу информацию в одном месте. Поэтому я не могу просить тебя потратить время на изучение всей информации. Я прошу тебя рискнуть и вынести обвинительный приговор».
Впервые Робин заметил, что Гриффин не настолько уверен в себе, не настолько запуган, как это казалось по его быстрой речи. Он стоял, засунув руки в карманы, сгорбив плечи и дрожа от пронизывающего осеннего ветра. И он так заметно нервничал. Он дергался, ерзал; его глаза переводились через плечо каждый раз, когда он заканчивал фразу. Робин был смущен, расстроен, но Гриффин был напуган.
«Так и должно быть, — настаивал Гриффин. «Минимум информации. Быстрые суждения. Я бы с удовольствием показал тебе весь свой мир — честное слово, невесело быть одному — но факт остается фактом: ты студент Бабеля, которого я знаю меньше дня. Возможно, придет время, когда я доверю тебе все, но это будет только тогда, когда ты хорошо себя зарекомендуешь, и когда у меня не останется других вариантов. А пока я рассказал тебе, чем мы занимаемся, и что нам от тебя нужно. Присоединишься ли ты к нам?
Эта аудиенция, понял Робин, подходила к концу. Его просили принять окончательное решение — и если он откажется, подозревал он, тогда Гриффин просто исчезнет из Оксфорда, который он знал, исчезнет в тени так эффектно, что Робин останется в недоумении, не привиделось ли ему все это. Я хочу — правда, хочу, но все еще не могу — мне просто нужно время подумать. Пожалуйста.
Он знал, что это расстроит Гриффина. Но Робин был в ужасе. Ему казалось, что его подвели к краю пропасти и сказали прыгать, не давая никаких гарантий. Он чувствовал себя так же, как семь лет назад, когда профессор Ловелл положил перед ним контракт и спокойно попросил подписать свое будущее. Только тогда у него ничего не было, поэтому терять было нечего. На этот раз у него было все — еда, одежда, кров — и никаких гарантий выживания на другом конце.
Тогда пять дней, — сказал Гриффин. Он выглядел осунувшимся, но не стал упрекать. Ты получишь пять дней. В саду Мертонского колледжа есть одинокая береза — ты узнаешь ее, когда увидишь. Нацарапай крестик на стволе к субботе, если «да». Не беспокойся, если «нет»».