Бабель (ЛП)

«Тогда логичнее всего было бы согласиться на наши требования», — сказала Виктория.
«Ты знаешь, что они не могут этого сделать».
«Они собираются уничтожить свой собственный город?»
«Думаете, Парламенту не все равно, что вы уничтожите?» нетерпеливо потребовала Летти. Этих людей не волнует, что вы делаете с Оксфордом или Лондоном. Они смеялись, когда свет померк, и они смеялись, когда рухнул мост. Эти люди хотят уничтожить город. Они считают, что он и так уже стал слишком большим и громоздким, что его темные, убогие трущобы преобладают над всеми его цивилизованными районами. И вы знаете, что больше всего пострадают бедные. Богатые могут уехать в деревню и остаться в своих летних поместьях, где у них будет чистый воздух и чистая вода до весны. Бедные будут умирать толпами. Послушайте, вы двое. Люди, которые управляют этой страной, больше заботятся о гордости Британской империи, чем о легких неудобствах, и они позволят городу разрушиться, прежде чем подчинятся требованиям тех, кого они считают горсткой Бабблеров».
«Скажи, что ты имеешь в виду,» сказала Виктория.
«Иностранцев».
«Вот это чувство гордости», — сказал Робин.
«Я знаю,» сказала Летти. «Это то, с чем я выросла. Я знаю, как глубоко оно сидит. Поверьте мне. Вы даже не представляете, сколько крови они готовы пролить ради своей гордости. Эти люди позволили упасть Вестминстерскому мосту. Чем еще вы можете им угрожать?
Молчание. Вестминстерский мост был козырной картой. Какое опровержение они могут предложить?
Значит, вы хотите подтолкнуть нас к смерти, — наконец сказала Виктория.
Я не хочу, — сказала Летти. Я хочу спасти вас.
Она моргнула, и вдруг слезы прочертили две тонкие четкие линии по ее лицу. Это не было притворством; они знали, что Летти не умеет притворяться. Она была убита горем, действительно убита горем. Она любила их; Робин не сомневался в этом; по крайней мере, она действительно верила, что любит их. Она хотела, чтобы они были целы и невредимы, только ее версия успешного решения проблемы заключалась в том, чтобы посадить их за решетку.
Я ничего этого не хотела, — сказала она. Я просто хочу, чтобы все вернулось на круги своя. У нас было будущее вместе, у всех нас».
Робин сдержал смех. «Что ты себе представляла?» — спросил он тихо. Что мы будем продолжать есть вместе лимонное печенье, пока эта страна объявляет войну нашим родинам?
«Это не ваши родины,» сказала Летти. «Они и не должны ими быть».
«Они должны быть,» сказала Виктория. Потому что мы никогда не будем британцами. Как ты до сих пор не можешь понять? Эта идентичность для нас закрыта. Мы иностранцы, потому что эта нация так нас обозначила, и пока нас ежедневно наказывают за связь с родиной, мы можем защищать ее. Нет, Летти, мы не можем поддерживать эту фантазию. Единственный, кто может это сделать, — это ты».
Лицо Летти напряглось.
Перемирие закончилось; стены поднялись; они напомнили ей, почему она их бросила, а именно: она никогда не сможет стать одной из них по-настоящему, по-настоящему. А Летти, если она не может принадлежать к какому-то месту, то скорее разрушит все вокруг.
«Ты понимаешь, что если я выйду отсюда с отказом, они придут, готовые убить всех вас».
«Но они не смогут этого сделать.» Виктория посмотрела на Робина, как бы в подтверждение. «Весь смысл этой забастовки в том, что мы им нужны; они не могут рисковать нами».
«Пожалуйста, поймите.» Голос Летти ожесточился. «Вы доставили им головную боль. Молодцы. Но в конце концов, вас можно уничтожить. Всех вас. Потерять вас было бы незначительной неудачей, но имперский проект включает в себя больше, чем несколько ученых. И он будет длиться не одно десятилетие. Эта нация пытается достичь того, что не удавалось ни одной цивилизации за всю историю, и если уничтожение вас означает временную задержку, то они сделают это. Они подготовят новых переводчиков».
«Они не станут,» сказал Робин. Никто не будет работать на них после этого».
Летти насмехалась. Конечно, станут. Мы прекрасно знали, что они задумали, не так ли? Они сказали нам в первый же день. И нам все равно здесь понравилось. Они всегда смогут найти новых переводчиков. Они заново выучат то, что потеряли. И они просто будут продолжать идти, потому что больше никто не сможет их остановить». Она схватила Робин за руку. Жест был настолько неожиданным, настолько шокирующим, что у него не было времени отстраниться. Ее кожа была ледяной, а хватка такой сильной, что он испугался, как бы она не разжала его пальцы. «Ты не можешь ничего изменить, если ты мертв, Птичка».
 
Он с силой стряхнул ее с себя. «Не называй меня Птичкой».
Она притворилась, что не слышит этого. «Не теряй из виду свою конечную цель. Если ты хочешь исправить Империю, то лучше всего работать внутри нее».
«Как ты?» — спросил Робин. «Как Стерлинг Джонс?»
«По крайней мере, нас не разыскивает полиция. По крайней мере, у нас есть свобода действий».
«Как ты думаешь, Летти, государство когда-нибудь изменится? Я имею в виду, ты когда-нибудь думала о том, что произойдет, если ты победишь?
Она пожала плечами. «Мы выиграем быструю, безтелесную войну. И после этого, все серебро мира».
«И что потом? Ваши машины станут быстрее. Заработная плата падает. Неравенство увеличивается. Бедность растет. Все, что предсказал Энтони, произойдет. Радость будет неустойчивой. Что тогда?
«Полагаю, мы перейдем этот мост, когда дойдем до него». Летти скривила губы. «Как бы не так.»
«Вы не перейдете,» сказал Робин. «Нет никакого решения. Ты в поезде, с которого не можешь соскочить, разве ты не понимаешь? Это не может закончиться хорошо ни для кого. Освобождение для нас означает освобождение и для вас».
«Или, — сказала Летти, — он будет ехать все быстрее и быстрее, и мы позволим ему, потому что если поезд мчится мимо всех остальных, то мы тоже можем ехать на нем».
С этим невозможно было поспорить. Но, если быть честными с собой, с Летти никогда не спорили.
«Это того не стоит», — продолжала Летти. Все эти трупы на улицах — и ради чего? Для того, чтобы доказать свою точку зрения? Идеологическая праведность — это хорошо и прекрасно, но, ради Бога, Робин, ты позволяешь людям умирать за дело, которое, как ты должен знать, неизбежно потерпит неудачу. И вы потерпите неудачу, — продолжала она беззлобно. «У вас нет числа. У вас нет общественной поддержки, у вас нет голосов, у вас нет импульса. Вы не понимаете, насколько решительно Империя настроена вернуть себе свое серебро. Думаете, вы готовы пойти на жертвы? Они сделают все, чтобы выкурить вас. Вы должны знать, что они не планируют потерять всех вас. Им просто нужно убить некоторых из вас. Остальных они возьмут в плен, а потом сорвут вашу забастовку».
Скажите мне — если бы вы только что видели смерть своих друзей, если бы вам приставили пистолет к голове, разве вы бы не вернулись на работу? Они уже арестовали Чакраварти, вы знаете. Они будут пытать его, пока он не станет сотрудничать. Скажите мне, когда дело дойдет до драки, сколько людей в этой башне будут придерживаться своих принципов?
«Мы не все такие бесхребетные, как ты», — сказала Виктория. «Они здесь, не так ли? Они с нами».
«Я спрашиваю снова. Как долго, по-твоему, это продлится? Они еще не потеряли никого из своих. Как вы думаете, что они почувствуют, когда первое тело вашей революции упадет на пол? Когда к их виску приставят пистолет?
Виктория указала на дверь. «Убирайся.»
«Я пытаюсь спасти вас,» настаивала Летти. Я — ваш последний шанс на спасение. Сдавайтесь сейчас, выходите мирно и сотрудничайте с Реставрацией. Вы недолго пробудете в тюрьме. Вы им нужны, вы сами это сказали — вы быстро вернетесь в Бабель и будете выполнять работу, о которой всегда мечтали. Это лучшее предложение, которое вы можете получить. Это все, что я пришла сюда сказать. Принимайте его, или вы умрете».
Тогда мы умрем, — чуть было не сказал Робин, но остановил себя. Он не мог приговорить всех наверху к смерти. Она знала это.