Ветер в объятиях Воды (СИ)

— Как мы отступим, когда всё… закончится? — она тоже не решается озвучить вслух напрямую цель всей миссии.
— Так, как будто ничего не произошло, — шепчу я в ответ, попутно осматривая гостей и анализируя интерьер зала. — Ты говорила, что Тамир отпускает стражу, когда остаётся наедине с танцовщицами. Будем надеяться, что после его устранения мы сможем спокойно уйти. Главное — следуй моим приказам и не паникуй.
— Хорошо… — Сурайя твёрдо смотрит на меня, решительно сведя брови к переносице, и уже собирается отходить, но я снова удерживаю её.
Оттянув её ещё дальше от чужих глаз в полутемный альков, я обхватываю её лицо ладонями и горящим взглядом впиваюсь в красивые, манящие черты, скрытые газовой тканью.
— Ты помнишь, что должна сделать, если что-то пойдет не так?
— Да, Алисейд, — нижняя губа дрожит, когда она отвечает и кивает мне.
— Повтори.
— Я должна спастись сама…
— Хорошо, — облегченно вздыхаю я, и выдержав паузу, проникаю большим пальцем под вуаль и обвожу по контуру приоткрытый алый рот Сурайи.
Она так тяжело дышит в ответ, наслаждаясь моими касаниями, что я невольно начинаю снова терять самообладание. Но, вовремя одернув себя, лишь тихо добавляю, с сожалением отстраняясь:
— Береги себя, Сурайя.
Я осторожно подталкиваю её к выходу, проведя ладонью по обнажённой пояснице, чтобы не дать сказать ещё что-либо и не позволить этому разговору перерасти в неуместные сейчас, но такие желанные действия.
Сурайя медленно уходит, не оборачиваясь, и лишь вжимает голову в плечи, явно чувствуя на себе мой прожигающий взгляд.
Обо всём остальном я подумаю позже, а сейчас…
Да будет пир. 
  
Винного цвета кровь
 
Алисейд
Когда Сурайя плавно встраивается в толпу щебечущих танцовщиц, я наконец выдыхаю, хоть и зная, что это временно, и принимаюсь осматривать местность тщательнее. Внутри, как рокочущий издалека гром, который вот-вот нагрянет, слышится скрежет зубов ожидающих крови шейтанов — они так долго дремали, что теперь медленно поднимают головы, позволяя сосредоточиться на будущем убийстве.
В центре двора, там, где виднеется фонтан и небольшой бассейн вокруг него, основное сосредоточение людей: кто-то восседает на подушках тончайшей работы, кто-то уже в пьяном бреду валяется на коврах, пытаясь схватить за худые лодыжки танцующих девушек и проходящих служанок, а кто-то чинно расхаживает небольшими группами, якобы ненавязчиво демонстрируя друг другу камни в перстнях и власть во взглядах.
Тамира я пока нигде не наблюдаю, зато мне удается посчитать количество стражников у колонн и различных арочных входов и выходов, которые ведут во множество внутренних комнат и опочивален дворца.
Столы, расставленные по периметру прямоугольного двора, где мы находимся, ломятся от яств и вина: хозяин пира не пожалел ничего для своих гостей. Здесь и жареные на вертеле фазаны и куропатки, и баранина в нескольких видах соуса, и огромные казаны с рисом и булгуром — всё это, в обрамлении пестрых фруктов и овощей, золотится и серебрится на соответствующих драгоценных металлах тарелок под красноватым светом почти зашедшего солнца и отблеска свечей.
Я осторожно и медленно продвигаюсь среди знати, напустив на себя беззаботное и отрешённое выражение праздности, хотя на самом деле выискиваю глазами свою цель, стараясь попутно не терять из виду Сурайю. Даже с такого расстояния вижу её напряженные плечи под невесомой тканью и понимаю, как много усилий она прикладывает не только для того, чтобы соответствовать образу, но и чтобы не обернуться и не смотреть на меня.
Позволив себе короткую ухмылку на эти мысли, я отворачиваюсь сам и останавливаюсь у фонтана, от которого веет приятной прохладой. Со скучающим видом прислушиваюсь к разговору трёх вельмож в богато расшитых одеждах, надеясь уловить что-нибудь полезное для себя. Но разговор всё крутится вокруг роста цен на сандаловое масло и снижения качества привезённых из Триполи рабов — словом, ничего примечательного. Типичная беседа успешных и жадных купцов, давно набивших брюхи и кошельки.
 
Через некоторое время музыка, льющаяся с барабанов, удд, сагатов и кануна[1], становится громче и динамичнее. И на верхнем балконе, который смотрит во двор, наконец-то появляется хозяин дворца, организатор пира и моя цель, ради которой я прибыл в Дамаск…
— Дорогие друзья! — Тамир раскидывает свои руки, изображая приветственный обнимающий жест, однако его мутные, по-крысиному маленькие глаза выражают лишь презрение. — Я рад видеть всех вас на этом пиршестве! Ешьте, пейте, наслаждайтесь красотой моих танцовщиц! Сегодня вы получите столько удовольствия, сколько пожелаете!
Сглатываю от отвращения, чувствуя, как сводит скулы от охватывающей меня злости. Большего лицемерия в таких коротких словах и представить невозможно.
Грузно двигаясь, под овации и хлопки Тамир сходит по мраморной лестницей, украшенной нефритовыми камнями, вниз. Парчовый халат поверх шелковой мужской туники, в которую он облачен, грозится лопнуть в пояснице, настолько большой вес у этого ублюдка. Двое стражников неукоснительно следуют за своим хозяином, пристально наблюдая за каждым, с кем он останавливается обменяться парой слов.
Мне приходится отойти чуть подальше, в гущу людей, чтобы ненароком не столкнуться с ним раньше времени. Но я успеваю заметить то, что разливает по телу истинное наслаждение: Тамир напряжен, хотя всем своим видом старается показать иное. Каждую свободную от разговоров секунду он оборачивается, словно ищет кого-то или же, наоборот, боится увидеть. Его глаза бегают от точки к точке, и в них явственно читается то, что я узнаю на любом расстоянии, как хассашин — животный страх.
Разнос его лавок дал именно тот результат, которого я ждал… Моя жертва страшится своей участи; она знает, что на неё объявлена охота.
Прекрасно…
Я скрываю шейтанскую улыбку и решаю присесть на многочисленные подушки, найдя свободную. Рядом пьяные гости хохочут во всё горло, похабно обсуждая девушек, которые мелькают перед нами в соблазнительных танцах, но я игнорирую это: моё ненавязчивое для других внимание приковано к Тамиру. Ему наливают вина в кубок — как удобно забывать о религиозных запретах, когда вокруг всё благоволит к греху, — и он что-то выясняет у подошедшего купца, который был среди той троицы у фонтана.
Понаблюдав за целью, которая никуда не спешит, ещё минуту-другую, я позволяю себе отвлечься, чтобы найти Сурайю.
И почти мгновенно натыкаюсь на затягивающий в свой капкан зелёный взгляд, который, правда, почему-то выражает недовольство и…
Ревность? 
На долю секунды ощущаю замешательство, не понимая, почему она смотрит с такой претензией, но потом меня настигает догадка, заставляющая губы растянуться в новой довольной усмешке.
Оказывается, одна из танцовщиц у наших мест всё это время извивалась совсем рядом со мной, пытаясь привлечь внимание, пока я осматривал Тамира и искал Сурайю. Со стороны, похоже, это выглядело довольно красноречиво, несмотря на то, что я не давал никакого повода думать, что танец мне по душе и что жду продолжения.
Всё ещё продолжая улыбаться в ответ на гневные взгляды Сурайи, я решаю поддержать накалившуюся между нами атмосферу — всё равно пока моей задачей остаётся лишь наблюдение без активных действий, так что… Можно и позабавиться, наслаждаясь явной ревностью той, которая ошибочно считает, что я могу думать о чьём-то теле в танцевальной одежде, кроме её собственного.
Наклонившись чуть вперед, я одариваю девушку рядом монетой, отчего та с ещё большим энтузиазмом продолжает свои завлекающие движения. Хотя по мне они слишком предсказуемы, бахвальны и откровенны. Сурайя, чье лицо вспыхивает и заливается краской, когда она видит мой жест, двигается более грациозно и медленно, стараясь соблюдать баланс: не привлекать к себе излишнего внимания гостей и не оставаться при этом в тени, чтобы в заданный час околдовать Тамира. Ей неприятны знаки интереса иных женщин ко мне, но зато она теперь отлично чувствует то, что ощущаю я, каждый раз представляя чужие взгляды на ней и сейчас, увы, на пиру смирившись с этим. Многие из знати с восхищением упиваются внешностью и костюмом Сурайи. Я вижу это, я замечаю всё. И в какой-то момент, чтобы усмирить новый приступ гнева внутри, мне остается только отвести свой собственный взор, ведь идея с игрой на её нервах уже не кажется такой захватывающей: слишком пламенеющими образами под веками отпечатываются дрожащие на запястьях и лодыжках браслеты, холодным металлом обвивающие её чуть бледную кожу; изгибы оголенной талии, которую обхватывают звенящие монеты и ласкает тонкая золотая цепочка; и влажные, манящие изумрудные глаза, вглядывающиеся в меня с укором, ревностью и чем-то ещё, что невозможно понять из-за плутовских отблесков свечей.