Богатырь и Звезда Сварога: Быль 2 (СИ)
Невыносимые муки сменились обжигающе приятным теплом, охватившим всё тело.
Яромиру больше не было страшно.
Он почувствовал необыкновенный покой и ощущение полёта, после чего его тут же окутали объятия сна.
***
— Балда, крепче держи! — Ерёма больно стукнул брата в плечо. — Сам будешь потом землей на зубах скрипеть!
— Не бухти! — фыркнул в ответ Ермола, едва удержав выскользнувшую из рук медовую рамку и осторожно срезая соты в корзину. — За двором смотри, а я за себя и сам знаю!
— Вот и шевели руками шустрее! Пасечник хоть и укушался медовухой, но ежели собаки учуют, точно от Рознеговой плётки не отвертимся.
— Ох, ну ты и трухло, братка… — покачал головой Ермола, вскрывая следующую летку. — Был бы у нас батька, дак он со стыда бы сгорел, видя, что от него уродилось!
— Дотрепался! — Ерёма снова ударил брата, на что тот в ответ только рассмеялся.
— Зря мы это так… — Ерёма осторожно высунул голову из погреба, вглядываясь в темноту. — Не хорошо это.
На пасеке всё оставалось так же тихо. Все её обитатели продолжали мирно спать.
— Поделом ему, жадобе! — довольный Ермола слизал мёд с пальцев. — Дак, мы же его просили?
— Ну просили…
— Как человека просили?
— Ну да-да, к чему опять это всё?
— Гнусный скаредник! Зажадобил всего одну единственную рамку видите ли… Причём для детей!
— Так он же загузынится, как заметит. Тут же к старшине прискачет!
— Пусть хоть к самому князю скачет и пред ним челом бьёт! Пока не доказано — наплевать, что сказано!
— И всё же… — Ерёма недовольно сморщил нос и почесал затылок. — Честным хочется оставаться… Купить или, на худой конец, выменять.
— На какие шиши?! — Ермола обрезал последнюю рамку. — Много ты чего нашил в этот круг? Хорошо торговалось?
— Поганая война, будь она неладна… — Ерёма потупил взгляд и вылез на улицу.
— Вот и я о том же! Поэтому, пока снова купцы не поехали, на, держи крепче и не причитай. — Ермола протянул брату корзину, уложил пустые рамки в летки и плотно закрыл крышки. — Или нам теперь детей голодом оставить?! А у этого не убудет. Ты погляди, полные закрома мёда! Не обеднеет…
Ерёма протянул руку брату.
Ермола принял помощь и тихо закрыл за собой крышку погреба.
Мертвецкую тишину нарушило слабое лошадиное ржание.
От неожиданности братья взъерошились и покрылись ознобом, а Ерёма выпустил корзину из рук, за что получил увесистую затрещину от Ермолы.
Братья замерли в ожидании собачьего лая, но, к их большому удивлению, его не последовало.
— Принесла нелёгкая! — смачно сплюнул Ермола, всматриваясь в очертания лошади, полностью замаранной в запекшейся крови. — Чего это там на ней?
— Кажись, мясо… — Ерёма одернул брата за опоясок. — Ну его, пошли скорее домой!
— Ага, домой… Пошли, глянем, — настоял Ермола и осторожно направился в сторону лошади. — Мертвому цацки не к лицу!
— Не к добру это, — пробурчал под нос Ерёма и пошёл вслед за братом. — Ох, не к добру…
К удивлению Ермолы, скакун не убежал, а продолжал нетерпеливо переминаться с ноги на ногу, будто ожидая, когда уже они к нему подойдут.
Братья осторожно приблизились к животному и смогли получше осмотреть его ношу.
Большого труда им стоило оттянуть от тела лошади прилипшего к нему всадника. Ермола усадил его прямо и похлопал по карманам.
— Гол, как сокол, — с досадой заключил он. — Любо знать, кто ж так хлопчика отмутузил?
— Что-то рожа больно знакомая… — Ерёма приблизился поближе и внимательно всмотрелся в освещенное яркими лунными лучами расквашенное лицо всадника. — Ты сам-то присмотрись, никого не напоминает?
Ермола поближе подтянул тело к себе и мгновение спустя, в ужасе от него отпрянул.
— Яромир? — неуверенно пробурчал Ермола.
— Быть того не может! И взаправду — наш богатырь! — Ерёма перетянул тело к себе и прислонился к груди. — Сердечко-то бьётся и ещё дышит! Слабо правда, совсем слабо…
— Хвала Живе, дышит!
— Потащили его скорее к знахарке этой, Добромиловской. Авось, ещё поможет!
Ермола хотел было взяться за поводья, но к своему удивлению не обнаружил на скакуне никакой сбруи.
— И как прикажешь тебя вести? Прутом погонять?
Лошадь громко зашлепала губами, стеганула Ермолу по затылку хвостом и самостоятельно направилась в сторону Трёх дубов.
Обиженный Ермола и повеселевший Ерёма побрели за ней следом, не забыв прихватить корзину с добытыми медовыми сотами.
***
Яромир очнулся на мягком лежаке, окутанный дурманящим запахом малины и шиповника.
«Такое уже было… Нужно держать ухо востро!»
Он попытался подняться, но тело на отрез отказывалось слушаться и всё что у него получилось — громко протяжно закряхтеть.
— Наконец-то, проснулся. — откуда-то из угла ответил на копошение Яромира приятный женский голос. — Ты лежи, лежи. Рано тебе еще вставать.
— Пить…, - с трудом прошептал Яромир.
Женщина положила мокрую ткань на его губы, и прохладная влага заструилась в рот Яромира.
Он жадно глотал воду, но женщина очень быстро её убрала, на что Яромир ответил недовольным мычанием.
— Много нельзя. — твердо заявила она. — Всего понемногу!
— Где…? — через боль прохрипел Яромир.
— Дома, — нежно ответила ему женщина. — Ты молчи и силы копи. У нас впереди ещё очень много времени. Наговоримся…
Яромир чувствовал в её голосе спокойствие и заботу. Только что охватившая его тревожность в миг улетучилась.
«Да и какой у меня выбор? Будь, что будет…»
Силы быстро оставили Яромира. Он медленно закрыл глаз и погрузился в сон.
Долгое время он пролежал так: не в состоянии сделать самых малейших движений, с ног да головы перемотанный повязками с травяными припарками и мазями, без возможности встать, самостоятельно поесть и справить нужду.
Благо, девушка, — а незнакомкой оказалась именно девушка, — твердо решила выходить его.
Дважды в день перевязывала, с ложки кормила Яромира кашами, бульонами и отварами. Даже тряпки под ним меняла, не морщась, лишь изредка отпуская безобидные шутки, от чего Яромир наливался краской, отворачивался и подолгу не мог на неё смотреть. Стыдился…
Яромира поразило такое отношение к себе.
Она не жалела его и не нянчилась, как это делают большинство других женщин со своими мужчинами, а всегда оставалась твердой и сосредоточенной, но он каждый раз всем телом ощущал весь трепет, с которым она снимала окровавленные тряпки и едва уловимую дрожь, когда она промывала его раны отваром из подорожника и накладывала травяные мази.
И нет, как раз-таки внешне она сохраняла полное спокойствие и её руки прекрасно знали свою работу. Она дрожала внутри. Яромир это прекрасно чувствовал. Он улавливал это в её глазах и прерывистом дыхании.
Тоже самое ощущал и он сам, каждый раз вспоминая рыжеволосую, зеленоглазую Верею. Бедная, невинная девочка…
Только теперь из его мыслей никак не выходила прекрасная знахарка.
Без толики стеснения она позволяла себе ходить по избе совершенно нагой, не обращая никакого внимания на во все глаза таращащегося на неё и до крови закусывающего губу богатыря.
Со временем Яромир понял, что его восхищение и желание доставляло ей своеобразное удовольствие. Она играла с ним и это ему одновременно и нравилось, и невероятно раздражало.
Яромир же и правда не мог отвести взгляд от её загорелой кожи, которой бы позавидовала добрая половина девушек из Слав-городского переулка Белого шипоцвета — прославленного необычайной красотой местных блудниц.
Не сосчитать, сколько раз Яромиру приходилось буквально за шкирку вытаскивать оттуда Гришку.
Но больше всего её отличали далеко не налитая грудь и манящие бедра, таких много, куда ни глянь, а слегка вьющиеся по плечам каштановые волосы, всегда безупречно чистые, игриво переливающиеся в свете многочисленных свечей.