Это наш дом (СИ)
— Это действительно так страшно? — тихо спросил экономист.
— Вы не представляете, насколько, — помрачнел Кирилл. — Причем кошмар создали не имперцы, а сами ссыльные. Имперцы всего лишь предоставили жилье, самое необходимое для жизни и инструменты. Но среди наших коллег быстро нашлись сволочи, сбившиеся в банды и начавшие терроризировать остальных… Там такое творится, что с ума сойти можно…
Он нервно поежился и продолжил:
— Так что я не рискну высказывать крамольные мысли за пределами кухонь. Я туда не хочу! Жаль, что засветился и попал в серый список, а то бы завербовался и улетел колонистом на другую планету, а там бы получил гражданство и долгую жизнь. И на хрена мне сдался этот ваш либерализм? Что он мне принес, кроме неприятностей⁈ Ничего!
— А свобода? — зло выпрямилась бывшая балерина. — Нужно бороться за свободу от тирании!
— Вам нужно, вы и боритесь! — отрезал журналист. — А с меня хватит! Я завтра пойду в имперскую канцелярию и спрошу, что я должен сделать, чтобы меня исключили из серого списка!
— Тише-тише, — постарался успокоить спорщиков экономист. — Вот, выпейте лучше, не хватало нам еще между собой ссориться, нас слишком мало осталось. Сталинские времена пережили, и имперские переживем. Фигу в кармане никто не отменял.
— Да? — неприятно усмехнулась Алевтина Семеновна. — Фима Кольцов, хороший мальчик, вы его знаете, он несколько толковых фильмов снял, от которых быдло плевалось, именно так и решил. Принес в канцелярию проект нового фильма, там, как обычно, Совок изображен мрачной тюрьмой, энкаведешники — зверьми. В общем, правильная, наша повестка. Думаете, ему позволили снимать? Сейчас! Его в черный список внесли! Сказали, что за оскорбление всего святого для русского народа. Это энкаведешники со Сталиным — святое⁈ У меня слов от возмущения нет!
— Дурак этот ваш Фима! — хохотнул Кирилл. — Вы что, не смотрели имперских фильмов? Они же приторные! Похабень худшего вида. Все гером в них светленькие, добренькие, чудесненькие, все только за дело переживают, чисто любят и так далее. И тем, кто такое снимает, ваш протеже решил подсунуть свою фигу в кармане? Точно дурак. Посмотрел сперва хотя бы, что снимают в империи, чтобы быть в курсе дела.
— Там все хуже, — скрипнула зубами бывшая балерина. — Намного хуже. Фиме заявили, что ни один из обласканных старой властью киношников больше никогда и ничего снимать не будет. Мало того, все их старые фильмы изъяты из оборота, их сейчас даже в интернете не найти. Там только эта, как вы выразились, имперская сладкая водичка. Да старые совковые фильмы.
— Похоже, вы не понимаете, что происходит, — нахмурился журналист.
— И что же?
— Идет полная зачистка информационного пространства от чуждых империи идей. Мне недавно рассказывал приятель, модный писатель, хотя вы его вряд ли читали. Ему позволили оставить в доступе первые произведения, наивные, где еще была вера в людей и тому подобная чушь. Потом человек повзрослел и начал писать уже жизненную правду. Так эти книги изъяли из всех библиотек, онлайновых и обычных, и заявили, что никому не позволят пропагандировать эгоизм и преклонение перед чуждыми, либертарианскими идеями.
— Если так и дальше пойдет, то через одно-два поколения наша молодежь станет копией имперской… — сразу дошло до Алевтины Семеновны, дурой она никогда не была, только истеричкой. — Да о чем речь, всего полгода интенсивной накачки через интернет, телевидение и фильмы, и даже ребята из нашего клуба начали сомневаться в либеральных ценностях! Если мы что-то не сделаем, то потеряем их, а они — наше будущее!
— Нет-нет! — выставил ладони перед собой Кирилл. — Я это понимаю не хуже вас, но не полезу. Имперцы доказали свою безжалостность. Либерализм — запрещенная на Земле идеология, за ее популяризацию — пожизненная ссылка. Я уже говорил, что не хочу на Саулу. Посмотрите пару репортажей оттуда, вам тоже не захочется. Мне плевать на любую идеологию, главное самому хорошо устроиться. Да-да, не делайте такие лица. Будто вы своей выгодой не озабочены. Пора понять, что мы проиграли. Потому я завтра иду в канцелярию. Может, смогу оказаться новой власти полезным, и меня простят. Хватит, за свой дурной язык я уже достаточно наказан, чтобы еще и усугублять.
— Как хотите, — поджал губы Федор Ильич. — Раз вам безразлична свобода, то вас никто не держит!
— Вот именно! — выпрямилась и поджала губы бывшая балерина. — Мы будем бороться против тирании. Убирайтесь к вашим чертовым имперцам!
Журналист пожал плечами, встал, оделся и ушел, бросив на прощание: «Идиоты!». А оставшиеся двое проводили его суровыми взглядами и принялись обсуждать свою будущую борьбу за прекрасную, величественную свободу, не понимая, что это свобода от совести, чести и всего человеческого.
* * *
Леонид устало посмотрел в окно. Ему предстояло новое собеседование. Точнее, на самом деле это было не собеседование, а вполне себе допрос, но называть его так смысла не имело, тогда бы нужные люди просто попрятались, ведь у каждого морского волка рыльце в пушку, каждый, пусть даже по мелочи, но возил контрабанду. Они ни знали, что мелкие грешки имперцев совершенно не интересуют, и могли подумать, что угодно. Тем более, опустившиеся моряки, которых приходилось выискивать в притонах, дешевых кабаках и публичных домах, которых на Западе хватало — там, в пику империи, официально разрешили проституцию.
Поиск моряков, видевших во время рейсов что-то необычное, длился уже третий месяц, но пока ничего не дал. Проверялись даже самые дикие слухи и байки, но неизменно оказывались именно слухами и байками. А уж их моряки придумывать горазды. Так что никакого результата не было.
В дверь постучали, и в приоткрывшуюся щель просунулась небритая физиономия невысокого мужичка лет тридцати пяти на вид. Однако одет он был чисто и аккуратно, одежда была пусть и не новой, но выстиранной и даже выглаженной.
— Можно? — спросил он и поздоровался на голландском языке.
— Добрый день! — ответил Леонид. — Проходите, пожалуйста.
— Мне мужики сказали, что тута подзаработать можно, — пробубнил гость, просачиваясь в кабинет. — Я Питер Ахтовен, матросом и боцманом на разных судах ходил. Чего надобно-то?
— Присаживайтесь, — показал на стул следователь. — А нужно, чтобы вы вспомнили все необычные места, куда заходили суда, на которых вы служили. За это мы готовы заплатить полторы тысячи имперских рублей.
— О, здорово! — оживился моряк. — А то я как раз без работы сижу!
Он удобно устроился на стуле, закинул ногу на ногу и принялся вспоминать случай за случаем. Однако речь все время шла о небольших портах в разных точках мира. Леонид мысленным приказом через имплант высветил за своей спиной голографическую карту мира и принялся отмечать на ней все упомянутые места. Их все проверят, конечно, но следователь был почти уверен, что это ровным счетом ничего не даст. Однако слушал он Питера очень внимательно, тот умел живо и интересно рассказывать.
— А, вон еще чего! — вспомнил напоследок голландец. — Нанялся я как-то, года два или три назад, на контейнеровоз «Самшут», приписанный к Соломоновым островам. Но в экипаже там кого только не было! Каждой твари по паре. Так вот он однажды загрузился под завязку на амерской военной базе, на Гаваях, чем загрузился, не знаю, вояки сами все грузили в запечатанных контейнерах, нас по каютам держали, запертыми. А потом «Самшут» двинул окружным путем в Море Серам между Западным Папуа и Малуку, причем шел туда не с севера-запада, как все нормальные люди, а сделал большой круг и подошел с юго-запада. На кой черт он это сделал — не знаю. Ни к одному из островов не приставал, а разгрузился на одинокой скале, на горизонте там остров виднелся небольшой, причем на ней ничо не было видно, ни складов, ни ангаров, ни даже хижин — я в иллюминатор выглядывал, не заметил. Нас опять по каютам держали. А на обратной дороге я лихорадку подхватил, и меня высадили в Араве. Как я потом оттуда выбирался — отдельная песня. И знаете, ни одного моряка с «Самшута» я больше нигде не встречал, да и само судно куда-то подевалось.