Еремей Парнов. Третий глаз Шивы
– Чего потребуешь взамен?
– Я обещал тебе, принцам и визирю четыре благодати, ничего для себя не требуя. Стану ли я теперь выторговывать условия?
– Четыре так четыре! – ударил Виштаспа себя по колену. – Ровно столько, сколько ног у коня! Обязуюсь исполнить четыре твои желания, Спитама. Называй!
– Следуй учению Ахуромазды, – загнул палец пророк.
– Последую! – призвал небо в свидетели царь.
– Пощупай ему ногу, – сказал Спитама.
– Какую?
– Любую.
– Переднюю правую! – Царь погладил ногу коня, и она вдруг ожила в его руках, сначала согнулась в колене, а затем свободно вытянулась, налитая силой, «так как слово шаха было истиной» [18].
– Принц Спентодата будет прекрасным воином, – сказал Спитама. – Пусть он понесет знамя Ахуромазды другим народам во главе большой армии.
– Правую заднюю! – нетерпеливо потребовал царь. – Конечно, конечно, – спохватился он. – Я дам Спентодате войско.
Надо ли говорить, что и эта нога вороного ожила? Все позднейшие письменные источники, в том числе и «Зардуштнамэ», подробно описывают эту удивительную процедуру. Пусть она всего лишь наивная легенда, цветистая и причудливая, как все на Востоке, но что с того?..
– Не забудь о своей царице, – напомнил Спитама. – Ведь это она спасла мне жизнь!
– Она уже прониклась твоим учением, – пробормотал царь, хватаясь за третью ногу вороного.
– А теперь, царь, тебе остается только одно: казнить Заха и тех карпанов и кави, которые помогали ему строить против меня козни. Предатели-стражники тоже не должны уйти от возмездия, как, впрочем, и неправедный судья.
– Ты, оказывается, мстителен, пророк! – поднял голову царь. – Разве это согласно с учением света? – Он с интересом вглядывался в Спитаму, который предстал теперь перед ним в совершенно ином облике.
– Истина двойственна, Виштаспа, – грустно кивнул пророк. – Кажется, я уже говорил тебе об этом когда-то.
– А простить ты не можешь?
– Я-то могу, но они не простят. Прощенный враг ненавидит еще сильнее. Либо я, либо они, Виштаспа.
– Может, хватит одного Заха?
– Нет, царь, не обольщайся. Если ты не проявишь достаточной твердости, то восстановишь против нас всю жреческую коллегию, а это преждевременно. Вы, персы, правильно говорите: враги делятся на три разряда – враг, враг друга, друг врага. Верховный карпан мой и, следовательно, твой враг, остальные – его друзья, а потому – враги наши.
– Нелегко будет справиться с карпанами.
– Я буду рядом с тобой.
– Опора карпанов в коллегиях Вавилона.
– Ты сокрушишь его. Если не ты, то твой сын или сын твоего сына.
– Вавилон – государство или Вавилон – веру?
– Веру подорвет моя правда. Я понесу ее туда.
– Как-то примет еще народ твою Авесту?
– Я дам ему ее из своих рук.
– А нельзя нам просто изгнать Заха и его шайку?
– Нет, государь, ничего не получится. Изгнанники возвращаются. Я требую смерти для них – таково мое четвертое условие.
И прежде чем Виштаспа успел ответить, Черный Алмаз весело заржал, вскочил на ноги и принялся нетерпеливо рыть землю копытами.
– Вот ты и решил, государь, – тихо сказал Спитама.
Он поднял руку, призывая в свидетели небо. Под солнечными лучами алым светом взорвался дивный камень.
Глава шестая. ГРАНИ КРИСТАЛЛА
НИИСК размещался в трех пятиэтажных корпусах, сложенных из крупного желтовато-белого кирпича. Обширную территорию института окружали точно такие же кирпичные стены, над которыми была протянута сигнальная проволока. Стеклянная проходная, напоминавшая вышку в аэропорту третьестепенного значения, находилась рядом с высокими раздвижными воротами.
Боец внутренней охраны с зелеными эмалевыми треугольниками на петлицах внимательно изучил люсинское удостоверение и, справившись со списком, выписал пропуск. Проехать через ворота на машине он не позволил, поскольку никаких указаний насчет шофера ему не спустили. Люсин решил не настаивать и, пройдя через проходную, пустился в обход институтского двора. Дирекция находилась во втором корпусе, и ему предстояло пройти мимо всякого рода складов и мастерских. Территория выглядела порядком захламленной. Под стенами лабораторных корпусов стояли пустые кислородные баллоны, всевозможное оборудование в деревянной опалубке, ящики. Люсин с интересом оглядел зарешеченные окна, жестяные рукава вытяжной системы и причудливые вентиляционные сооружения, которые, как грибы, вырастали прямо из-под земли. Лаборанты в черных затрапезных халатах перетаскивали тяжеленные, малость припудренные ржавчиной стальные бруски. На ступеньках крыльца стояли облепленные стружкой бутылки с кислотой, вакуумный насос, панель, напичканная реле и сопротивлениями, черная узкогорлая бомба с жидким аргоном. Институт явно переживал период первоначального накопления. Белохалатные эмэнэсы – младшие научные сотрудники – с азартом растаскивали драгоценное оборудование по своим лабораторным норам. Насколько Люсин мог понять из долетавших до него отрывочных реплик, не обходилось и без конфликтов. Но пиратство было взаимным, и споры тоже быстро улаживались на почве взаимовыгодного обмена. Валютной единицей здесь, как и везде, служил ректификат, без которого ни один уважающий себя стеклодув не принял бы заказа. А вся наука, как известно, делается ин витро, то есть в стекле.
У входа в административное здание у Люсина проверили пропуск. Словоохотливая вахтерша сообщила ему, что директор хоть и у себя, но приема еще не начинал и, видимо, начнет не скоро. Люсин глянул на часы. Было без трех минут десять. Он пришел вовремя, как договорились. Но на всякий случай следовало вооружиться терпением. После того как генерал кратко и сугубо сдержанно сказал ему вчера, что Фома Андреевич к аудиенции подготовлен, он мысленно поклялся не давать поводов для дипломатических осложнений.
Нелюбезная секретарша Марья Николаевна с непроницаемым лицом выслушала, кто он и что он, но с места не стронулась и доложить не поспешила. Пришлось Люсину отойти в уголок и прислониться к стене, так как все стулья были заняты. Насколько он успел сориентироваться, живой очереди здесь не существовало. Всем дирижировала молчальница Марья. Некоторую смуту в заведенный ею и непостижимый для постороннего глаза порядок вносили напористые и, очевидно, высокопоставленные товарищи, которые с видом крайней озабоченности влетали в приемную и тут же, ни у кого не спросясь, открывали заветную дверь. Минут десять – пятнадцать Люсин изучал обстановку. Его поразило, что облеченные особыми полномочиями сотрудники лишь входили в кабинет, но никак оттуда не выходили. Если только они не исчезали в каком-нибудь вакууме или силовом поле, то в кабинете, должно быть, скопилась уйма людей.
Дождавшись появления очередного носителя невидимой контрамарки, Люсин спокойно отделился от стены и уверенно потянул за ручку двери. Действие протекало в абсолютной тишине, но затылком Владимир Константинович чувствовал прицельный взгляд секретарши.
Он ступил на зеленую дорожку и, обойдя стол заседаний, направился прямо к директорскому креслу.
Дружелюбно раскланявшись с присутствующими, он, словно старому знакомому, улыбнулся Фоме Андреевичу и взялся за спинку ближайшего свободного стула.
– Извините за небольшое опоздание. – Он посмотрел на часы и покачал головой: – Мне передали, что вы назначили на десять, но летом, знаете ли, такое оживленное движение… Не проедешь.
Он умышленно не назвал себя, понимая, что Фома Андреевич не мог забыть о назначенной встрече и, конечно же, отдал необходимые распоряжения Марье Николаевне.
Люсин просто позволил себе не заметить предложенных ему условий игры. Фома Андреевич мгновенно все понял и с точно рассчитанной медлительностью привстал:
– Да-да, помню. – Он пожевал губами и протянул руку. – Садитесь, пожалуйста.
Люсин благодарно кивнул, вяло пожал протянутую руку и, придвинув стул поближе к директорскому креслу, сел.