Запретная. Не остановить (СИ)

Трясет всю в точности так, как и его. Кислород то и дело перекрывает. Удушает, лихорадит, знобит.
Я чувствую, как в мою промежность упирается его твердый, сильно возбужденный, очень горячий и кажущийся мне нереально большим, о боже… член.
Который внутрь меня точно, абсолютно точно ни при каких обстоятельствах не поместится.
И я снова вдруг испытываю новую волну острой, ничем не объяснимой, но сейчас же бросающей меня одновременно в холод и в жар, паники.
— Только, Гордей, пожалуйста…, - бормочу я, стискивая его за плечи и не в силах скрыть той позорной дрожи в голосе, которой так хотела, так стремилась всеми силами избежать.
Одна из его ладоней скользит мне под попу и чуть ее приподнимает.
— Пожалуйста, не очень резко, мне страшно. Потому что… потому что… ты у меня будешь…
Но он не церемонится больше, и уже входит в меня… Придерживая рукой мои ягодицы и не давая больше ни малейшей возможности увернуться…
Решительно раздвигая стенки, он заполняет, затапливает, оглушает…
Он входит, а я зажмуриваюсь и, словно как перед прыжком в воду, вдыхаю побольше, а потом задерживаю дыхание… Рывок, я закусываю губу и снова распахиваю глаза…
  
Глава 14 О боже… боже, боже…
 
 
Я просто… просто… с ним… Я теряю себя…
 
Арина
Гордей заполняет меня всю собой и замирает так, крепко удерживая, не давая возможности ни отстраниться хоть на миллиметр, ни отступить, ни соскочить, ни увернуться.
Стискивает мои ягодицы, придавливая, горячо опаляет кожу своим тяжелым прерывистым дыханием.
Взрывает мой мир, оглушая, разбивая и подчиняя. В одну секунду разделяя его на невзрачное до и оглушающее, стирающее все барьеры и выходящие за любые, доступные для понимания грани реальности, после.
— Пиздец, — шепчет мне в ухо, но его грубость меня ничуть не оскорбляет, потому что я улавливаю, сколько энергии он вкладывает в одно это короткое, брошенное на пределе всех эмоций, слово.
Раскалывая мои мысли и нарушая запреты лишь одним своим волнующим, обволакивающим всю меня и будоражащим, чуть хрипловатым искушающим шепотом.
— Ты как, Бельчонок? — спрашивает он, и от этого вопроса, от неподдельного волнения в его голосе, меня затапливает еще стремительней, сильней и ощутимо удушающе глубже.
Я… я просто не могу, не в состоянии сейчас говорить.
Все, на что способна, это хватать ртом воздух и посильнее держаться за его крепкие, широкие, такие любимые и такие напряженные сейчас, крайне напряженные плечи.
— Арин?
Я улетаю.
— Арин, не молчи. Все хорошо у тебя? — снова тихонько меня зовет.
И я не выдерживаю.
— Гордей, ты ведь… Ты первый… первый у меня, — задушено выпаливаю я и, словно умалишенная, повторяю это еще раз и еще. Второй и третий раз уже не так и страшно. Я становлюсь смелее с каждой новой попыткой.
— Что бы ты там ни думал, у меня ни с кем никогда ничего не было. С ним…, - замираю на мгновение, не решаясь озвучить Володино имя, — не было ничего, кроме того глупого поцелуя на твоих глазах. И потом… я сразу уехала.
Он вздрагивает всем телом и застывает.
Несколько секунд мы так и лежим неподвижно. Горячие и возбужденные, близко, кожа к коже.
Гордей утыкается лицом в мою шею, вздыхает рвано, а потом целует быстро в чувствительное местечко за ухом. И вдруг начинает, словно ручной тигр, тереться щекой о мою щеку. Скользит выше, целуя в подбородок, в скулы, в глаза, в виски. А потом его пылающий, словно в лихорадке, лоб плотно соприкасается с моим.
Дрожь, которая пробивала мое тело все это время, от его нежности становится ощутимее. Я чувствую, как она передается и ему.
И я задыхаюсь с новой, утроенной силой.
— Дыши, Бельчонок, — шепчет он то ли мне, то ли самому себе.
И снова упоительно меня целует.
Так нежно. Боже, как же нежно он это делает, как головокружительно волнующе, как сказочно волшебно…
А потом… я снова чувствую его красивые длинные пальцы на своих обнаженных перед ним полушариях.
 
И я дышу, дышу, дышу…
Он водит по ним круговыми движениями, вызывая новые волны удовольствия, но почти сразу переходит к моим напряженным вершинкам. Трогает сначала одну, затем вторую. Зажимает, ласкает и скручивает их по-очереди. Так бесцеремонно, уверенно и даже слегка грубовато, но вместе с тем так огненно жарко и так невыносимо болезненно, настолько приятно… Так развратно для меня, порочно и так сладко, сладко, невероятно сладко…
Острое, ни на что не похожее наслаждение врывается и накрывает меня так стремительно. На скорости движется по телу к животу, концентрируется между ног в новом оглушающем обжигающе горячем импульсе.
Тело от его умелых горячих ласк подбрасывает и изгибает перед ним напряженной дугой, ждущей, просто жаждущих новых, невыносимо разжигающих прикосновений.
— Гордей, о боже…  — задушено шепчу я, желая только одного, чтобы он продолжал, чтобы продолжал…
Не останавливался и продолжал, продолжал, продолжал…
Его грудь тяжело вздымается, его рельефные мышцы твердые, словно я притрагиваюсь к поверхности раскаленного горячего камня. Напряжены и плечи, и спина, и бедра. Мне кажется, что он старается обуздать рвущееся из него желание.
Осознавать, что я так сильно желанна для него, настолько приятно, что я взлетела бы, если бы обладала такой способностью.
Но самое волнительное и уносящее далеко за грань…
Его член во мне. О боже, он во мне, Он по-настоящему во мне… Он, только он… Он там…
— Не молчи, Бельчонок, скажи мне еще раз, — просит Гордей и в моем теле все отзывается на эту его просьбу.
— Ты первый…, - повторяю я и как же радостно мне самой это осознавать.
— Ты в порядке? Мне… продолжать?
Последнее он произносит с явным, будто бы колоссальным для себя трудом.
— Продолжай…  — стону ему в губы, и сама тянусь и, как мне кажется, дерзко, целую его с языком. — Я… хорошо… Пожалуйста, пожалуйста, продолжай…
Я не до конца понимаю, о чем его прошу, но знаю точно, если, он остановится сейчас, для меня это будет равносильно смерти, настоящей реальной катастрофе.
— Хорошо, — отвечает Гордей, громко выдыхая, и начинает осторожные неторопливые движения внутри меня.
Ослабляет немного напор, но тут же вновь заполняет меня на всю длину.
Я ахаю, а он запечатывает мой стон глубоким, откровенным болезненно сладким поцелуем.
Когда он там, внутри, этот поцелуй кажется мне вдвойне, а то и втройне острее. Он пожирает буквально, но двигается при этом так осторожно там, между моих бедер, словно поверил моему признанию и осознает, что у меня это происходит в самый первый раз.
С ним…
Первый раз с ним, а не с другим парнем, как он считал и в чем уверен был так безоговорочно все это время. При том, что я… Я думала и мечтала всегда, всегда только о нем…
И вот теперь…
С ним, он первый, он, он, Он…
— Пиздец, Арин, — выдыхает Гордей в меня, и снова толкается туда, распаляя меня новым обжигающим воспламеняющим каждую клетку пожаром.
— Как же хорошо, блядь, как, сука, хорошо… Ты узкая… Охренительно узкая и тугая… Горячая такая… Моя…  — шепчет он, словно находясь в каком-то полубреду, а потом снова покрывает поцелуями все мое лицо.
Боли нет совсем. Есть только острая, сильнее, чем отсутствие воздуха, потребность, необходимость, чтобы он не останавливался. Чтобы сжимал, проникал, говорил…
— Гордей, о боже, — вырывается из меня, когда от его ритмичных движений внизу живота начинает разгораться пышущий нетерпением раскаленный, ищущий, но никак не находящий выхода, волнующий, пульсирующий жар. Растет стремительно, и я зажмуриваюсь, не понимая, как мне с этой ситуацией теперь справляться.
Это ведь нереально выдержать, совершенно нереально…
Но тут его ладонь вдруг тоже оказывается там, между моих раздвинутых для него обнаженных дрожащих коленей, и начинает осторожно, но уверенно поглаживать прямо мои складочки.