Застава (СИ)

— Рада тебя видеть. Живой и вроде как здоровой, — она посмотрела на меня снизу вверх. Её лицо разгладилось после радостной гримасы, и мне немедленно стало не по себе: точно такое же лицо у неё становилось, когда она закрывала дверь класса и начинала меня отчитывать. Насколько я знала, Играс так вела только со мной — последствия того, что то ли я была её любимой ученицей, то ли потому что я племянница уже её любимой учительницы, и поэтому со мной можно было так обращаться.
Мне не понравилось, что я до сих пор боюсь этого лица. Я подтянула из угла колченогую табуретку и села перед старухой.
— Вы приехали меня забрать? — прямо спросила я, хотя знала, что это не так. Играс пожевала губами.
— Нет. Не в этот сезон. Твоё письмо с просьбой о переводе я получила, к сведению приняла. Но я не совет, а совет счёл нецелесообразным переводить тебя в другое место, потому что на место тебя другую сестру не назначат.
Я подумала, не назначат, потому что это храм синода, или сестёр уже не осталось, но почему-то не спросила. Вот всегда я так.
— Меня сюда назначил Синод. Им я тоже написала.
— Да, Тешуд мне сказал, что получил от тебя просьбу о переводе. Он поставил тебя в очередь на рассмотрение, но раньше весны она не придёт.
Я пожала плечами. Ну вот, всё как я и подозревала. Глупая Анатеш сидит в своём храме, и всем хорошо. У сестринства есть храм, у ордена есь жрица, у Синода — закрытое место в заднице мира. Одна сестра Анатеш недовольна, но что она может сделать? Покинуть храм и стать отступницей? О да, отличная перспектива. Разве что в Мейнд после этого бежать, там обожают наших отступников.
И самое печальное, в моём безвыходном положении виновата только я сама. Я сама попросила себе назначение как можно дальше от дома, я сама подписала все бумаги и сама сюда приехала, не слушая ни тёти, ни брата, ни Сулы, ни даже эн Тешуда.
— Зачем вы тогда ко мне приехали, если не забрать меня отсюда?
— У меня есть к тебе дело. Я собираюсь приложить все усилия, чтобы вытащить тебя отсюда, Майя, но пока ты здесь, у меня есть очень важное дело. Сестринство направило к тебе ученицу.
Я приподняла брови. Играс немой вопрос проигнорировала.
— Ну, не совсем ученицу. У девочки есть определённые проблемы, из-за которых её пришлось отправить к тебе, — Играс достала из наплечной сумки папку. — Держи. Здесь всё, что совет счёл нужным сообщить тебе.
— Совет?
— Ага, ты читай.
Я открыла папку. Камалин из дома Латты, род Сокола Первых Людей, сирота… как это вообще у Первых Людей возможно? Род Сокола весь закончился, что ли?…пятнадцать лет, успеваемость выше среднего, результаты тестирования выше среднего, допущена к прохождению первой ступени экзаменов, рекомендации, хорошие рекомендации!.. А, от матери-настоятельницы. Ну ничего себе! Эта мерзкая тётка отродясь никого на моей памяти не хвалила, тем более так восторженно.
— Дальше читай, — велела Играс, заглянув в бумаги. Потом она достала сигарету и трясущимися руками чиркнула спичкой.
Я послушно пролистала оставшиеся рекомендации и результаты психологического тестирования. Последнее неожиданно оказалось не очень хорошим. Я прищурилась. Так и есть, его проводили орденцы и мыслеплёт Дома Тишины. То есть, не преподаватели обители.
— Дальше, дальше. Не тяни. Там справка за этот год, сисенькая.
Я долистала до искомой бумаги. Голубоватый орденский медицинский бланк на казённой полупрозрачной бумаге, на которой расплываются все чернила. Матушка выдохнула сизый дым и отвернулась от меня. Я с удивлением посмотрела на её кривой шиньон и вернулась к бланку. Кто-кто, а эта женщина никогда не испытывала трудностей, чтобы приказать или вывалить на голову какую-нибудь неприятную информацию.
Что же за ребёнка мне прислали?
Итак, Камалин аз Латта, ученица сестринства, возраст, рост, категория здоровья… и лечение в орденской больнице, сложный перелом руки и “нервное потрясение”. На следующей бумажке, тоже тонкой и как будто старой и грязной, была выписка из официального расследования “инцидента” в летнем учебном лагере под Лидой. Конфликт между учениками, который почему-то во второй половине предложения оказался “издевательством” и “массовой дракой”. Список имён прилагался, как и перечисление травм у трёх подростков. Мотивом значился некий “конфликт”. Я посмотрела, есть ли продолжение, но увы. На обороте листа значилось, что наказание уже вынесено, а в соответствии с договором между Сестринством и Орденом ученице Камалин аз Латта передают сестринству для вынесения наказания.
 
Вынесения наказания, значит. Я открыла рот. Потом закрыла. Потом из папки выскользнул ещё один казённый листок. Лидская комиссия по делам детей, справка, заседание прошло месяц назад и рекомендовало “для блага рассматриваемой” отстранение и лечение в “профильном учреждении”. Рядом от руки химическим карандашом был нацарапан код направления лечения. Мне он ни о чём не сказал. Я ещё раз прочла описание полученных физических подтверждений и заключение врача.
Я полминуты подбирала слова. Играс ждала моей реакции, и, не дождавшись, пояснила:
— Её рекомендовали отправить во френиатрическую больницу.
Вот теперь понятней. Волшебников во френиатрических лечебницах лечили, когда их дар выходил из-под контроля и начинал вредить им самим или окружающим. Вот только унылый подросток на моём крыльце не выглядел опасным или помешанным. Да им бы даже билет не выписали, если бы эта Камалин правда нуждалась в лечении.
— Что и когда с ней случилось?
— В начале лета, в лагере. Она с кем-то повздорила, или с ней кто-то повздорил, я так и не поняла. Её вытащили в лес и кинули в то ли яму, то ли заперли в старом подвале, в общем, хотели наказать. Сама знаешь, дети жестокие. А Камалин… не очень любит темноту и к тому же зимой осталась сиротой. У неё случился пробой, выбралась и побила их. А они, перепугавшись, её. Потом их лечили.
— А потом начались проблемы.
— А потом начались проблемы, — согласилась матушка, не оборачиваясь. — В целом, девочка пришла в себя, но… обучение дальше проходить по основной программе вместе со своей группой не может.
— Совсем?
— Пока не ясно. Она очень стойкая… ай, ладно. Туповатая она. Сама увидишь. Мы думали, что она быстро оправится, с таких всё как с гуся вода. Знаешь, как Ракха. Никогда ни в чём не виноваты, всегда правы и великолепны в своей правоте. Но девчонка почти сразу стала мучиться кошмарами и вредить себе. С кошмарами таблетки справились, а вот с тем, что она калечит себя во сне, нет.
— Она не справляется с учёбой, винит себя, теряет стабильность в медитации и молитвах, и справляется ещё хуже? А ор Ракхи и запирание в комнате не работают?
Матушка внезапно засмеялась. Я аж вздрогнула: за годы успела забыть эти мерзкие звуки. Играс смеялась нервно, подхрюкивая и гримасничая. Отвратительно она смеялась. Хуже был только её добродушный смех, напрочь неестественный и такой же подвизгивающий. Отвратительный смех, особенно когда она выше тебя и треплет тебя без спросу по затылку.
Но почему-то я сейчас очень ясно поняла, что Игарс не весело, а очень плохо.
— Поверь, в её ужасно особом случае Ракха даже голос ни разу не подняла.
— Да ладно?! — это было и правда неожиданно. Ракха, мать-настоятельница нашей обители и заодно директорша последней альдарской школы для девочек, орать любила. Очень любила. И пугать, и оскорблять, и запирать в пустой молельной комнате. Я её боялась до дрожи в коленях. Для маленькой сироты из Ур-Маны не было на свете никого и ничего хуже, чем мать-настоятельница, её синий костюм с юбкой по колено и тяжелыми духами, отдающими сивухой. Я не знала, что это за запах, но он меня пугал. Потом уже я точно узнала, что она не пила, а просто покупала самые ужасные духи, какие только можно найти на городских развалах. Наверное, трезвость была единственной хорошей чертой матери-наставницы Ракхи. А так она орала и пугала. Орала даже на тётушку Марту орала, когда та пришла с ней разбираться, но тётушка поорать тоже любила. И с тех пор Ракха перестала обращать на меня внимание, что меня более, чем устраивало.