Предписанное отравление

Пардо сделал паузу, а затем добавил:
– Костер флиртовал с миссис Селби, из-за чего и поссорился с Хетти.
– А, вот как. Фейфулу повезло – с такой удачливостью нет нужны изобретать мотив, – заметил Солт.
– Оно так всегда. Нужно помнить, что удачей мы называем подходящее стечение обстоятельств, но для того, чтобы ими воспользоваться, тоже нужны мозги. Не было ничего такого, что он не смог бы повернуть в свою пользу. Шаг за шагом он накапливал свидетельства в своих интересах – чтобы вместе они собрали критическую массу и заявили о его невиновности. Он забронировал номер в Шотландии на время отпуска и позаботился о прибытии заместителя, хотя знал, что все это ему не понадобится, так как он не уедет из Минстербриджа. Пациентка, выздоровление которой считалось его огромной заслугой, собралась оставить ему состояние, но умирает за день до составления завещания. Он отказывается подписать свидетельство о смерти и оповещает коронера. Он передает полиции письма, обвиняющие его в убийстве миссис Лакланд. В общем, он демонстрирует обвинения против себя, и что же дальше?
– Он написал письмо самому себе, – продолжил Солт.
– Да. Убийство Хетти возбудило его, но он был самоуверен и, кроме того, хотел отвлечь мое внимание от исчезновения девушки. Он написал самому себе и совершил ошибку, передав мне нераспечатанное письмо. Для любого человека в подобной ситуации было бы естественным сначала прочитать письмо. Позволю себе сказать, что не прочесть письмо смог бы только тот, кто уже знал, о чем оно. То, что он передал неразрезанный конверт, ничего ему не дало, но взволнованный убийца мог думать иначе. Он написал себе письмо и совершил важную ошибку – добавил постскриптум.
– Вопрос о морфии все еще смущает меня, – заметил Солт, когда Пардо замолчал.
– Да. Начнем с того, что его рассказ о краже таблеток морфия был изначально слаб. Он сказал, что препарат украли из его чемоданчика, оставленного в машине у дома Лакландов. Хотя в той же слабости можно усмотреть и силу – смотря с какой стороны смотреть. Она заключается в том, что историю невозможно опровергнуть. Но спросите себя: как кто-либо, помимо доктора Фейфула, мог узнать, что у него в чемоданчике лежат таблетки морфия? Вор, копавшийся в чемоданчике, рисковал тем, что в любую минуту его могли застать, проще было украсть весь чемоданчик. Выходит, что вор не только мог узнать морфий среди других препаратов, но и вообще знал, что он в чемоданчике. А знать это наверняка мог только один человек – сам доктор Фейфул.
Понимаете, такая подготовка к преступлению не давала ему ничего, но в том-то и ценность. Если бы по каким-то причинам он не стал бы убивать миссис Лакланд, то его заявление о пропаже морфия не повлекло бы никаких последствий. С другой стороны, если бы он довел дело до конца, то, что он проинформировал полицию о пропаже за две недели до убийства, сыграло бы только ему на руку. Все это чистая фабрикация, а таблетки, найденные у Дженни, вероятно, подбросила Кэрол.
Но он не мог оставить все, как есть. К последней, самодельной, анонимке он добавил постскриптум с упоминанием кражи. Но он же ранее заверял меня, что никому о ней не рассказывал! А полиция, по совету Фейфула, осторожно проводила опрос, не упоминая, что именно пропало. Ни одно из предыдущих анонимных писем не показывало, что их автор знает об этой истории. И более того, доктор Фейфул дал мне слово, что продолжит хранить секрет о пропаже. Итак, по его собственному признанию, о сказанном в постскриптуме знал только он.
– Кроме человека, укравшего яд и совершившего убийство, – заметил Солт.
– А затем написавшего письмо, – добавил Пардо. – Ранее мы уже рассудили, что аноним не может быть убийцей. Доктор Фейфул сам побудил нас указать на слабые места теории об убийце-анонимщике. Что логично – в данном случае существование только одного преступника объяснить гораздо труднее, чем если бы их было двое. Если бы преступник был только один, здесь были бы психологические проблемы. Но, помимо этого, вспомните о формулировке из последнего письма (я имею в виду последнюю настоящую анонимку): там говорилось о «медленном отравлении». Оно пришло за двадцать часов до убийства миссис Лакланд. По этому письму нельзя сказать, что его автор знал о скорой кончине старушки. На самом деле, из него можно сделать противоположный вывод. Эмили Буллен собиралась развлекаться написанием анонимок, пока ей это не наскучит, и, когда на следующее утро миссис Лакланд умерла, и в дом вызвали полицию, никто не перенес большего шока, чем компаньонка.
 
– Как вы думаете, почему Квентин сохранила письма доктора? – спросил сержант, внезапно перескочив на другую тему. – Она ему не особо доверяла и попыталась на случай чего сохранить письма?
– Да. От грядущего брака выигрывал он, а не она. Но именно доктор просветил Кэрол о ее финансовом положении, причем задолго до того, как задумал убийство. И расчетливая девушка решила, что Фейфул добивается не столько нее, сколько ее денег. А в таком случае он не стал бы ждать бесконечно, а она не могла себе представить, что брак будет заключен посредством какого-либо мошенничества. Поэтому она захотела сохранить доказательства связи с ним. Вспомните, что те письма были написаны прошлой осенью, когда доктор был в отпуске, за месяц до того, как миссис Лакланд заболела. Это было в самом начале их романа.
– Если бы он планировал убийство уже тогда, то не стал бы писать Кэрол ни строчки. Он, скорее, отрезал бы себе руку. Но Кэрол, должно быть, предвидела необходимость грязной работы – иначе она не стала бы с ним связываться.
– Как вы это поняли?
– Он был не настолько хорош. Помимо привлекательности, в нем не было ничего нужного наследнице. Но она желала денег и свободы. Она знала, что, выйдя за доктора, она скорее получит желаемое. Почему? Потому что доктор желал того же, и он не стал бы ждать. Она хорошо его знала и понимала это. И единственный логичный выход для двух нетерпеливых человек – убийство.
Когда весной старушка заболела, Кэрол, должно быть, решила, что решение проблемы не за горами. Но она продолжала хранить письма доктора. И она держала их под замком. Понимаете, насколько они были важны для нее?
– Да. И у них все шло, как по маслу, практически до самого конца.
– Они задействовали даже неожиданное появление Херншоу. Конечно, Дженни рассказала Кэрол об отце, и, по утверждению доктора, Кэрол всячески поощряла кузину держать все в секрете. В конечном счете это могло вызвать подозрения против Дженни, на что и надеялись преступники. Конечно, это Кэрол впустила Дженни той ночью, когда миссис Лакланд услышала их перешептывания и после перепугала компаньонку своими расспросами.
– А что насчет болезни старушки за неделю до событий?
Пардо пожал плечами.
– Она могла быть самой естественной, из-за переедания, как и описывает Фейфул. Но судя по тому, что все случилось как раз в тот день, когда старушка поссорилась с Дженни, я бы сказал, что болезнь была вызвана специально – чтобы впоследствии о ней вспомнили, и это бросило бы тень на девушку.
Мне пришлось притвориться, что я недоволен Дженни. Я сделал вид, что доверяю Кэрол, а не ее кузине. Это был лучший способ обезопасить Дженни. Иначе преступники убили бы ее, представив случившееся самоубийством виновной.
– Черти! – заметил Солт.
– Эдит Доус была в безопасности, – продолжил Пардо. – В доме она сказала лишь, что заявила полиции, что не может вспомнить какую-то подробность. Она сказала это Буллен, но та была перепугана собственным положением и велела Эдит молчать. Буллен боялась, что момент, который не может вспомнить Эдит, как-то связан с ней самой.
 
– Брасси говорит, что письмо с постскриптумом написано другим почерком.
– Знаю. Более того, я предполагаю, что Буллен написала доктору еще одно письмо, которого мы не видели. Оно осталось у него, и он попытался скопировать ее почерк.
– Это ведь Фейфул ждал нас в кабинете Литтлджона, разве не так? Я имею в виду тот день, когда мы нашли тело Хетти Пэрк, – спросил сержант.