Предписанное отравление

– Вы имеете в виду шумы, беспокоившие миссис Лакланд накануне, во вторник? – спросил инспектор.
– Нет. Я не знаю, когда. Да, кажется, она говорила о предыдущей ночи. Она была очень сердита. Она подумала, что это может быть… – недовольно добавила Эмили Буллен.
– Мисс Буллен, это не причина для беспокойства, – Пардо ответил резко, но не грубо. – Но мы разберемся. Ночные передвижения и разговоры случаются не так уж редко и необязательно связаны с чем-то зловещим. А вот передвижения без разговоров уже интереснее.
Но старушка не казалась успокоенной. Ее тело тряслось, и она, как загипнотизированная, смотрела на Пардо. Он собирался спросить о чем-то еще, но последняя порция информации отвлекла его, и он забыл свой вопрос. В любом случае, он чувствовал, что лучше дать ей успокоиться, прежде чем пугать ее новым вопросом. Так что он встал и, сверившись со своими записями, спросил, не сможет ли она прислать к нему Хетти Пэрк, горничную.
Вцепившись в свой ридикюль, Эмили Буллен вскочила с места, бросила на двоих детективов испуганный взгляд и безмолвно удалилась.
Солт многозначительно взглянул на начальника и громко вздохнул.
– Я так рад, что она по ту сторону двери, – сухо признался он. – Я бы сказал, что у нее комплекс неполноценности, – продолжил он с плохо скрытой гордостью за то, что он знает новый жаргон. – Видели, как ей было приятно объявить о получении анонимного письма? Думаете, что она могла бы получить не только письмо, но и наследство?
– Наследство? – задумчиво повторил Пардо. – Хм. Ну, его она получит. Ведь старушка была убита до того, как доктор успел получить все и сразу.
– И она знала, что у доктора велики шансы получить все и сразу, – мрачно согласился Солт. – Ей ведь было ясно, как ценит его старуха?
– Еще вопрос, насколько хорошо она представляла себе силу завещания. Если, как все они говорят, старушка не могла контролировать капитал мужа, то Эмили Буллен могла…
Фразу прервал робкий стук в дверь. Хетти Пэрк вошла, и выглядела она так, словно ожидала немедленного уничтожения всего мира. Она даже закрыла глаза, будто приготовившись к удару. Закрыв дверь за собой она продолжала сжимать ручку, как если бы это могло поддержать ее. Она была симпатичной маленькой пухленькой штучкой, но овладевший ею страх заслонил инфантильные черты. Ее глаза опухли от слез, рот покосился, обычно пушистые волосы были неопрятны и кое-как причесаны. Пардо, хоть и привыкший к самым различным обличиям страха, редко встречал его в такой крайней форме.
– Хетти, входите, – сказал он, стараясь быть как можно неформальнее. – В том, о чем я хочу расспросить вас, нет ничего по-настоящему важного. Просто, понимаете, в делах вроде этого я обязан опросить всех.
Она села на тот же стул, где сидела Эмили Буллен, но ее поза отличалась: если первая была энергична и в любой момент была готова вступить в атаку, то вторая сжалась и сморщилась, словно пытаясь защититься.
– Я вообще ничего не знаю, – выдохнула она, заломив руки так сильно, что Солт смог увидеть красные и белые пятна на ее коже.
– Это вполне вероятно, – согласился Пардо. – Но удивительно, что многие люди, немного поразмышляв, понимают, как много они знают. Я не хочу торопить вас. Можете думать столько, сколько захотите, – Пардо бросил веселый взгляд на безмолвного Солта. – А когда соберетесь с мыслями, расскажите обо всем, что кажется вам связанным с последней средой и миссис Лакланд. Вы можете вспомнить что-нибудь такое, о чем другие забыли.
Девушка молча выслушала его, сжав руки, и перевела потупленный взгляд с ног Пардо на ноги Солта и обратно. Было сложно сказать, услышала ли она хоть что-то. Однако через минуту она бросила на инспектора запуганный взгляд и принялась за бессвязный и путанный рассказ о том дне.
Пардо позволил, чтобы ее рассказ шел своим ходом. Он научился не переспрашивать, принимая добровольные показания, если опрашиваемый сильно нервничал. Если бы он показывал нетерпение или пытался более четко сформулировать ее мысли, то девушка могла бы испугаться и умолкнуть, или, что более вероятно, она могла бы потерять нить собственного рассказа, что привело бы к тому же результату.
 
Так что инспектор не прерывал ее, самостоятельно подмечая немногочисленные важные факты в показаниях.
В комнате миссис Лакланд она не была с самого утра. Ее дневные обязанности в основном касались кухни. Она не заметила, чтобы с хозяйкой что-то было не так – утром та как всегда бойко разговаривала с мисс Буллен. К самой Хетти миссис Лакланд обратилась только раз – чтобы сообщить, что ее молодой человек ни на что не годится. Он рабочий на Корби-фарм, возле Буллхэма, и миссис Лакланд даже не знакома с ним, нет, совсем не знакома, но ей нравится говорить такое, ведь ей не хотелось бы, чтобы кто-либо женился. Она даже ни с того, ни с сего отправила его к доктору Фейфулу, так как доктор иногда говорил: «Хетти, насколько плох твой молодой человек?». Говоря эту фразу, он обычно хихикал, должно быть, из-за болтовни миссис Лакланд, начинавшейся всякий раз, когда он упоминал Джорджа. Она не могла вспомнить ни о каких дневных событиях. Спать она отправилась, как обычно, в десять часов вечера. Перед приходом мисс Буллен. Она знала о том, что в доме гость, и догадывалась, что это иностранный актер. Но все об этом молчали, а кухарка всегда говорила, что не нужно лезть не в свое дело. Около двух часов ночи ее разбудила кухарка – к хозяйке нужно было вызвать врача. Она думает, что той ночью она проснулась последней.
Девушка остановилась, чтобы сглотнуть и вытереть слезы.
– Не плачьте, – призвал Пардо. – Вы в самом деле много вспомнили. Нет, нет, – строго сказал он, когда та продолжила безудержно плакать. – Хетти, остановитесь. В чем дело? Вам так жаль миссис Лакланд?
Девушка честно покачала головой.
– Нет? Это из-за того, что вы были уволены? Расскажите, как это произошло.
Девушка подняла голову и взглянула на Пардо.
– Я не подслушивала под дверью, не подслушивала! – заголосила она. – Это из-за того, что мне не нравится вторгаться, если в комнате люди, а в тот день там был доктор – я слышала его голос и задержалась на минутку у двери. Но я не слышала, о чем они говорили, но мисс Кэрол в то время была резка со мной. И на следующее утро я не могла поверить, когда кухарка сказала мне, что я должна уйти, так как подслушивала под дверью.
– Кто сказал кухарке, что вы должны уйти?
– Мисс Кэрол, – прошептала девушка и уткнулась лицом в руки.
– Когда? – допытывался инспектор.
– Предыдущим вечером. Должно быть, она думала об этом с того самого дня, но ничего мне не говорила до того утра, когда скончалась хозяйка.
– Хетти, веселее, – подбодрил инспектор. – Прямо сейчас вас не смогут уволить, а тем временем, может, и передумают. В любом случае, разумная девушка вроде вас быстро найдет работу.
– Нет, нет! – заплакала она. – Я не останусь здесь! Я уйду в понедельник, после похорон. Они рассчитаются со мной, и я отправлюсь домой.
Пардо приподнял бровь. Он взглянул на Солта, но сержант был «занят», бесцельно расставляя точки на полях блокнота.
– Ясно. Но, должно быть, это место будет вызывать у вас неприятные ассоциации, так что, возможно, стоит уйти отсюда побыстрее. Где вы живете?
– В Буллхэме, – глухо ответила девушка.
– Где в Буллхэме?
Если бы лицо Хетти могло выражать что-либо помимо страха, она выглядела бы удивленной.
– Коттеджи Бриони, 2, – ответила она вялым, но уже не таким плачущим голосом. – Там живут мои мать с братом.
– Хорошо, – кивнул Пардо. – В понедельник вы отправитесь домой и оставите все тревоги позади.
 
Она полуиспуганно-полуумоляюще взглянула на него. Пардо был озадачен. Здесь было что-то такое, что он не мог объяснить. Рискуя вызвать у девушки новый приступ паники, он попытался выяснить, в чем дело.
– Хетти, если вы думаете о чем-то, чувствуете, что должны что-то рассказать, то сейчас самое время. Все будет хорошо. Можете рассказать мне, и больше никто не узнает об этом.