Царская свара (СИ)

— Свиньи, у них никогда не будет порядка, как у нас, — буркнул остзеец себе под нос, но Екатерина расслышала. Лошади пошли шагом, лишь через несколько минут снова перейдя на рысь. Скакали так полчаса, и уже замыленные, ввалились в открытые ворота небольшой мызы. Там их ждали несколько человек — хозяин и два работника. 
— Госпожа, позвольте я вас провожу до комнаты, там вы немного отдохнете, — пухленькая фрау, подхватив Екатерину Алексеевну под локоть, проводила ее в комнату, где, о чудо, ее ждала небольшая лохань с холодной водой, куда тут же плеснули бадью кипятка. 
— Я вам помогу раздеться, госпожа. Вас ждет чистое белье и мундир, — женщина помогла снять пропахшую конским потом одежду, бережно сняла с нее рубаху и окровавленные панталоны. 
Екатерина Алексеевна уселась в лохань, зашипев от боли кошкой — от воды приятно пахло травами. Спустя пять минут она не заметила, как уснула от теплых прикосновений — супруга владельца мызы ее аккуратно мыла полусонной. Затем пробудила от дремоты и уложила на жесткую постель, простыни из грубого льна, прикрыв одеялом. 
— Госпожа, сейчас вам станет легче.
Фрау взяла в руки какую-то баночку. Подцепила пальцами крышку — в ноздри ударил неприятный запах. Екатерина поморщилась, но то была мимолетная гримаса. После всего пережитого в дороге, едкого конского пота, который не удалила с ее кожи даже горячая вода помывки, запах мази уже не вызывал раздражения. 
— Вы можете поспать полчаса, пока мазь впитается в ваши раны. Верхом вам ехать дальше нельзя, госпожа. Но у нас есть бричка, ее доставили из Данцига. С парой лошадей она доставит вас куда быстрее, чем будь вы верхом. В пути подготовлены подставы — вы быстро домчитесь. А пока, пожалуйста, раздвиньте ножки — скоро вам станет легче. Боль уйдет, и вы вполне сможете поспать в коляске. Там есть подушки…
Екатерина Алексеевна выполнила просьбу, и вскоре ощутила, как теплые пальчики стали втирать ей мазь в горевшую ожогами кожу. Вначале кожу резко охладило, но вскоре неприятные ощущения прошли, и ее захлестнула паутина Морфея…
  
Глава 10
 
Восточнее Шлиссельбурга
Генерал-аншеф и сенатор Петр Панин
вечер 8 июля 1764 года
— Государыни императрицы больше нет, господа, — генерал-майор Брюс сглотнул. — Она стала жертвой той междоусобной брани, что имела несчастье разродиться. Здесь, за эти июльские дни, погибли многие, и не стоит увеличивать их число. Я не желаю проливать больше кровь, нужно замирение. Царская свара только во вред державе нашей!
Потомок шотландских королей устроился удобней на лавке и подпер подбородок кулаками. Взгляд был пустым — Яков Александрович смертельно устал за эти дни не столько телом, сколько душой. Два дня жестокой бомбардировки Шлиссельбурга сильно состарили этого молодого, 34-х лет от роду, генерала. А сейчас граф стал полностью равнодушным даже к собственной смерти — так на него подействовало известие о нелепой гибели императрицы, и окровавленная орденская лента, что он держал в собственных руках и прикоснулся губами к алым пятнам, как к святыне. 
— Пора заканчивать эту войну и просить государя-императора Иоанна Антоновича простить нас, неразумных, — генерал-поручик Вадковский говорил глухо, прерывистым голосом. Самый пожилой из них, он не мог не понимать, что как командующий лейб-гвардии Семеновским полком, он отвечает чуть ли не больше всех. А потому с него будет особый спрос — и за меньшую вину бросали на плаху, причем дворянство одобрит эту казнь. И будет право — виноватых бьют!
Слова Вадковского означали только одно — лейб-гвардии Семеновский полк подчиняться его приказам не станет, а по примеру своих генералов, одного подполковника, а второго премьер-майора гвардии, сложит оружие и преклонит колени перед императором, прося того о милости к побежденным, что неразумно на бой против него пошли.
Петр Иванович сжал кулаки от бессильной злости. Генерал-прокурор князь Вяземский, оказывается, большой подлец — клялся в верности императрице, а сам с самого начала принимал участие в заговоре, и обо всем ставил в известность Иоанна Антоновича — а отнюдь не «царя Ивашку», как он им всем навязал. Коварный плут, сдал всех с потрохами. Да еще старого Суворова в комплот предательский втянул — не иначе улестил его, нашел способ заставить его отказаться быть верным в присяге. 
 
— Что ж, я вас выслушал, господа генералы, — Панин тяжело вздохнул, глядя как Федор Иванович поправляет дрожащими пальцами ленту кавалерии святого Александра, будто она его спасет от плахи. Был бы сейчас с ним тут в крестьянской избе Алексей Григорьевич Орлов, можно было попытаться переубедить семеновских «воевод», но сейчас бес толка это занятие, бесполезное оно, да уже и не нужно, по большому счету. Со смертью императрицы все кончено!
Все правильно сказал генерал — два врага на троне не усидят, а они между собой даже договариваться о том не стали. Кто-то из них должен был умереть, освободив царственное место другому. 
Так и произошло!
— Хорошо, господа, — Панин поднялся и поправил алую ленту — только свой орден он получил за победную баталию над пруссаками под Грос-Егерсдорфом. Ему 41 год, жизнь практически прожита, осталось достойно принять смерть. Супруга Анна Алексеевна, урожденная Татищева больна чахоткой, лекари бессильны ей помочь, хотя сказали, что до осени протянет. Родила ему семнадцать детей, но все они умерли в младенчестве. Так что, не познавши счастья отцовского, следует спокойно принять счастье солдатское — погибнуть от пули. 
Надеясь, что государь Иоанн Антонович уважит его просьбу и прикажет расстрелять. По крайней мере, старый фельдмаршал Миних не должен отказать ему в такой малости. 
Проиграл он последнюю свою баталию, и потому, что сражался с русскими, такими же, как он сам. Да и «царь Ивашка», не помешанный и юродивым оказался, как его убеждал раньше старший брат, воспитатель цесаревича, а вполне разумным правителем и отнюдь не трусливым — полные сутки пробыть под ожесточенным обстрелом в осажденной крепости и при том получить тяжкое ранение. 
Что ж — Бог брату судья, не он — каждый ответит по грехам своим! Но зря Никита Иванович ввязался в подготовку убийства «безымянного узника» и его втравил в сие неблагодарное дело!
Генерал-аншеф Панин вышел из избы, все вокруг было серым — подступали ночные сумерки. Его обступили офицеры, с надеждой глядя в глаза. И Петр Иванович рубанул им честно, как всегда делал в своей жизни в таких отчаянных минутах.
— Господа, ее императорское величество, государыня Екатерина Алексеевна почила с миром. Сенат и Святейший Синод присягнули самодержцу Иоанну Антоновичу, третьему этого имени, снова взошедшему на российский трон, и не нам перечить Божественному выбору. А потому приказываю поставить фузеи в пирамиды, барабанщикам бить «шамад», отправить с белым флагом от всех батальонов офицеров к аванпостам войск законного нашего государя, с объявлением о свершимся. Всю вину господа генералы и я лично берем на себя!
Панин остановился и посмотрел на собравшихся вокруг избы преображенцев и семеновцев. На многих лицах была видна радость и облегчение — не всем хотелось драться. А вот другие были хмурые и напряженные — как не крути, но сейчас именно гвардейцы являются мятежниками, пошедшими против законного самодержца, и держать придется ответ, за неправильно сделанный несколько дней тому назад выбор. 
Лейб-кирасиры это поняли несколько часов назад — именно их измена собственному шефу полка, наследнику Павлу Петровичу и подкосила «потешных» — как драться за юного цесаревича, если его собственный полк отказался от верности?! 
То, что случилось дальше, было предсказуемо. Измайловцы и конногвардейцы, еще имевшие страх перед семеновцами, окончательно перешли на сторону царя Иоанна. За ними тут же последовали петербуржцы, ингерманландцы и моряки, и так не желавшие драться за «матушку-царицу». И не ему тут их обвинять — «бабье царство» многим надоело до изжоги, и они просто сделали, может быть, правильный выбор.