Времеубежище

— Сейчас в мире только зарегистрированных больных более пятидесяти миллионов, — утверждал Гаустин. — Это целое государство, больше Испании. Через семь-восемь лет их будет семьдесят пять миллионов, и опять же только тех, кому поставлен диагноз. Например, в Индии более девяноста процентов больных деменцией вообще не зарегистрированы, а в Европе таких более половины. Более половины только в Европе, представляешь? Если удвоить известные нам цифры, приходишь к выводу, что вокруг нас полно людей, для которых курок уже взведен, но они не знают этого. Мы с тобой тоже можем входить в их число… Ты когда-нибудь проверялся?
— Нет.
— Я тоже. Грядет какая-то глобальная деменция.
Гаустин знал, как вызвать у меня страх. Даже если тот глубоко спрятан. В последнее время мне стало казаться, что ежедневно от меня уходят, тихонько исчезают, подобно ласке, имена, события, истории.
— Помимо прочего, это самые дорогие болезни в мире, — продолжил он сыпать цифрами. — Американцы подсчитали, и то еще пять лет назад, что на них тратится двести пятнадцать миллионов в год: лекарства, социальные работники, врачи, сопровождающие… Представляешь, сколько нужно сопровождающих?.. Некоторые политики очень скоро все поймут и оседлают недовольство людей. Никто не захочет платить огромные деньги психически больным, которые будут в тягость обществу, неизлечимо больным, нуждающимся в легкой смерти. Они потребуют более радикальной политики в области медицины, реальной политики — тебе знакомо это понятие. Риторика была разработана и применялась еще в тридцатых годах прошлого века.
«Хорошо, что нам не пришлось восстанавливать тридцатые», — подумалось мне. Но я туда заглядывал. В памяти всплыла обложка журнала «Нойес фольк» 1938 года, издания национал-социалистов. Там была фотография человека, под которой стояла подпись: «Неизлечимо больной». И дальше: «Шестьдесят тысяч рейхсмарок — во столько обходится обществу год содержания этого человека, страдающего генетическим заболеванием. Дорогой соотечественник, это и твои деньги тоже!»
Наши пациенты оказались в первых рядах черных списков. Именно с них все и началось — с психиатрических и гериатрических клиник.
  
30
 
Однажды в клинику привели пожилую женщину, госпожу Ш., которая наотрез отказывалась войти в ванную, и с ней начиналась истерика даже при виде душа. Такое иногда случается. На тяжелой стадии заболевания люди становятся агрессивными, своевольными и упрямыми, словно дети, которые отказываются от самых обычных прежде вещей. В таких случаях мы стараемся предоставить мыло и другие моющие средства, характерные для другого времени, сохранившие аромат, полотенца с монограммой, зеркала с костяной ручкой, деревянные гребешки… Все, что могло бы сделать ванную узнаваемой и приятной… Но в случае с этой женщиной ничего не помогало. Она вырывалась из рук сестер и просила ее пощадить. И тогда мы с Гаустином подняли архивные документы, отыскали живых родственников этой дамы и всё поняли (при этом я должен признаться, что первым догадался Гаустин). Госпожа Ш. была в Освенциме. Она явно постаралась забыть об этом и никому ничего не рассказывала. Но теперь, когда болезнь вошла в позднюю стадию, то, что женщина всегда старалась вытравить из памяти, снова ворвалось в ее жизнь, как несущийся навстречу поезд. И ей негде было спастись, она не могла укрыться в других воспоминаниях, в другом времени. В одной из своих книг итальянский писатель Примо Леви говорит, что лагерь — это неизбежная реальность, в которой рано или поздно тебя выдергивают из сна жизни. И это ощущение не проходит с годами.
И вдруг вечные утренние вопросы госпожи Ш. о том, нашли ли мы ее мать и живы ли ее братья, получили объяснение. Мы поняли, почему она собирает в столовой объедки и корочки хлеба и прячет их в своем шкафчике. Следовало избегать всего, что могло пробудить память: душа, звука каблучков сестер в коридоре (мы заменили их обувь мягкими тапочками). Ночные лампы были приглушены. Часть помещения столовой мы разбили на уютные отсеки, дабы уменьшить пространство и избежать присутствия больших групп людей. Невольно отдаешь себе отчет, как много вещей в клинике потенциально содержат в себе приметы скрытого насилия, как сказал бы Фуко. Как оказалось, все таит в себе опасность: душевая, столовая, газовая плита, врач в белом халате, который должен поставить тебе укол, освещение, лай собак снаружи, резкий голос, некоторые немецкие слова…
 
Это был один из редких случаев, в которых Гаустин был готов отказаться пробуждать память.
  
Новые и предстоящие диагнозы
 
31
 
Синдром разрушения семьи
В одном швейцарском селе произошел случай: отец вернулся домой и застал там незнакомцев — женщину и двух молодых людей, которые сидели и спокойно разговаривали. Он быстренько запер их снаружи и позвонил в полицию. Полицейский патруль оцепил дом.
«Отец, что с тобой?» — кричали изнутри сыновья.
Некоторые считают, что участившиеся случаи потери памяти вызваны чем-то вроде вируса, который достигает гиппокампа, разрушает клетки мозга и блокирует нейротрансмиттеры. Таким образом мозг, это высшее творение природы, всего за год превращается в бесформенную массу. Несколько всемирно известных ученых забили тревогу, приводя в пример пчел и их таинственное исчезновение, утверждая, что так называемый коллапс пчелиных колоний по сути и есть механизм Альцгеймера, только применимый к людям и их семьям.
Синдром перескакивания пластинки
Однажды, пробудившись после ночного кошмара, молодые мужчина и женщина обнаружили странные перемены.
Время перескочило, как перескакивали когда-то пластинки. Вечером они, как всегда, легли спать, а проснулись спустя двадцать лет. Ночью им снились беспокойные сны, а проснувшись, они почувствовали, что с их телами не все в порядке: они были скованны и болели; пара чувствовала себя кем-то вроде членистоногих. В комнату ворвались какие-то незнакомые дети и закричали, что пора вставать, что они и так весь день проспали.
— Вы кто? — спросили их взрослые. — Подождите немного снаружи…
— Что с моими волосами, черт возьми? Что мы пили вчера на тусовке?.. Ты помнишь, что тебе снилось?
— Нет, полный провал в памяти…
— И я ничего не помню.
— Гм… Подожди, подожди… Были какие-то люди, с чем-то меня поздравляли… потом все теряется… Попробуй ты вспомнить.
— Мне нужно было домой, я как раз сдала экзамен за третий курс…
— Мы ведь в одной группе?
— Да, и мне нужно было позвонить родителям, предупредить, что я не приду ночевать. — Смотрит на часы. — Может, сейчас позвонить… Постой, какой сейчас год?
— Нуда, к черту, делись мои волосы? — Он снова проводит рукой по лысой голове.
— Мы встречались с тобой несколько месяцев. Вечером, когда мы напились, ты сделал мне предложение.
— Каких только глупостей не наговорит человек, когда напьется…
— Но мы это явно сделали…
— Ничего не помню. Это не та квартира!
— Наверно, мы все-таки поженились. Где-то работали. Возможно, у нас были друзья. Ничего не помню, ничегошеньки. Может, мы ездили на море?.. Наверно, ездили… Ты знаешь, как зовут детей?
— О чем ты говоришь? Я вообще без понятия.
— Нужно сходить к врачу.
— К какому врачу? И что мы ему скажем?
— Скажем: мы сегодня проснулись, и оказалось, что прошло двадцать лет, а мы ничего не почувствовали.
— Ты смотрела на календарь?
— Да, смотрела. Сейчас две тысячи двадцатый.
— Но это же другой век!
— Подожди, когда мы были на третьем курсе? В каком году это было? Когда случилась та вечеринка?
— Кажется, в девяносто восьмом…
— Именно. Мы тогда после экзамена напились… Черт, не помню, по какому предмету был экзамен… И ты осталась у меня. Было что было… а потом мы уснули. Но тогда мне было двадцать три и на голове у меня были волосы…