Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20 (СИ)

Вспышка блица и жужжание кинокамеры ошеломили молодого налетчика. Он отпрянул назад, бесприцельно, наугад пальнул из обреза и захлопнул за собой дверь багажного отсека. Едкий пороховой дым, многослойный и белый, заклубился вверх и тоненькой струйкой вытекал в потолочную круглую пробоину. Засвистел ветер. Посвежело.
Вот в это мгновение Ермаков снова ринулся вперёд. Метра три оставалось до цели, и тут он опять встретил препятствие. Белокурая босоногая женщина, сидящая впереди слева, вскочила со своего места с паническим криком, состоящим из одного душераздирающего звука-вопля "Ой-ой-ой!", сбила Ермакова с ног и устремилась в хвост самолета. Там не стреляли. Там не клубился белый пороховой дым.
Даже и теперь еще некоторым пассажирам было непонятно, что произошло.
Старушка в национальном платье, отделанном серебром, недоуменно спрашивала у своего тучного соседа:
-Что за грохот? Откуда дым? Куда побежала эта босоногая мадам? Почему люди кричат?
Человек в тирольской шляпе принял суматоху на собственный счет, усмехнулся, сказал:
-Я виноват, уважаемая! Везде и всегда, всем и каждому, - как бельмо на глазу мои двести килограммов. Извините!
Женщина с золотым зубом, беспечно грызущая огромное яблоко, авторитетно пояснила старушке:
-Кино снимается. Безобразие! Должны были предупредить пассажиров. Напугали нервных холостыми выстрелами. Надо коллективно пожаловаться в Аэрофлот.
Пороховой дым рассеялся. Свирепо свистел ураганный ветер в пробоине.
Ермаков поднялся, подбежал к дверям багажного отсека и нажал плечом. Не поддалась. Он заколотил по металлу кулаками.
В ответ раздались новые выстрелы. Звон стекла. Дым. Пуля-жакан просверлила дыру в том месте, где недавно светилась надпись: "Не курить". Еще одно сквозное отверстие зияло в правом верхнем углу перегородки. Сыпались раскрошенные кусочки дерева.
Выстрел.
Еще выстрел.
Теперь и старушка в национальном платье, и тучный человек поняли, какая беда нагрянула на Ан-24. 
-Нападение!... Бандиты!... Спокойствие, товарищи! Возьмите себя в руки! Тихо!
До сих пор человек в тирольской шляпе разговаривал добродушно, едва внятно, расслабленным, очень тоненьким мальчишечьим голоском. Теперь же он гремел повелительным басом командира, ведущего своих бойцов на штурм укреплённой высоты. Его широкое мясистое лицо покраснело, дышало гневом, твёрдой решимостью, ясным знанием, что, где и кому надлежало делать.
-Всем оставаться на своих местах. Эй ты, босоногая крикунья, уймись! А вы, молодой человек, не лезьте на рожон. Кому я сказал? Вам, вам, дураку!
Легко неся свои двести килограммов, он подбежал к Ермакову, навалился на него, схватил в охапку и оттащил от двери багажного отсека. Бросил в первое кресло, затряс его плечи.
-Не безумствуй, приятель! Здесь ты не один. Подумай о пассажирах.
Женщина с золотым зубом машинально продолжала грызть яблоко. Недоумённо оглядывалась. И вдруг до неё дошло.
-Нападение?... Бандиты?... Вот тебе и кино! Мама родная! Среди бела дня! Между небом и морем! Напасть-то какая! Куда же мы? Как же мы? Я ж не умею плавать. И воды боюсь. Сыночки, братики, не дайте потонуть.
Последние её слова адресованы солдатам-связистам, сидящим позади неё. Они её не слышали и не видели. Один сладко спал. Видно, здорово намаялся парень перед отпуском. Другой, чуть приподнявшись в своём кресле, вытянул голову, напряженно смотрел вперед. Ему было любопытно. Хотелось быть там, впереди, где стреляли, но не успел отстегнуть ремень.
Молодожены мимо себя пропустили всю бурю: и выстрелы, и крики, и пороховой дым-все, все! Прижимались друг к другу и ворковали.
Лолита плакала навзрыд.
-Мама! Я боюсь! Боюсь, мамочка! Спрячь! Пожалуйста, мамочка, спрячь!
Мать держала её в объятиях, готовая погибнуть, но не расстаться с дочерью.
Смуглая, с пронзительными черными добрыми глазами женщина в мохеровом шарфе на плечах, врач Ангелина Ефимовна Славина, загорелая, полная сил, которых она набралась в одном из черноморских санаториев, не хотела верить тому, что слышала, видела. Недоумение вытеснило все иные чувства и мысли. В её сознании не укладывался какой-то налёт, какие-то бандиты, какие-то выстрелы. Невероятно! Она была за тридевять земель от всего этого.
 
После того как пассажиры вернулись в Батуми, я потратил уйму времени на то, чтобы верно записать, в каком состоянии находились люди в первые минуты нападения. Много достоверного услышал, но боюсь, что далеко не всё.
Слушая рассказы потерпевших-один, другой, третий...десятый...двадцатый...тридцатый, - я всё время мысленно пытал себя, а как бы я, попав в беду, вёл себя. Бил бы кулаком в запертую дверь? Спал бы, как солдат с погонами связиста, или недоумевал, как врач Славина? Безумствовал бы под огненным дулом бандитского обреза? Или был бы благоразумным, как человек в тирольской шляпе? 
И теперь ещё, создавая эту повесть, я пытаю себя и пытаю. Ответа пока нет. Всё должно проясниться, когда допишу последнюю страницу. Я всегда, начиная с первой своей книги, осмысливал жизнь вместе со своими героями. Сообща открывал мир. Рос вместе с ними. Любил то же, что и они. Закалялся в одной купели. Становился человеком. Так будет, надеюсь, и теперь.
Ан-24 летел и летел вдоль родного берега. Все еще родного. На дюралевом полу, лицом вниз, теряя живое тепло, лежала Таня.
Джемал Петриашвили, командир корабля, с простреленным позвоночником, сидел в своём кресле и не отрывал холодеющих рук от штурвала.
Бортмеханик Саша Филиппов потерял сознание и истекал кровью.
Штурман Вартан Бабаянц держался обеими руками за живот, в котором, как ему казалось, бушевал огонь.
Молодой налетчик стоял спиной к пилотской кабине и перезаряжал свою "пушку". Гранату со вставленным запалом он держал в зубах.
Суканкас-старший топтался на безжизненных ногах убитой им стюардессы и рукояткой кольта молотил по тонкой железной двери и кричал:
-Открывайте! Иначе всех перестреляю! Всех до единого!
Молчание. Тишина. Гудели моторы.
Суканкас-старший заглянул в смотровое окошечко, вделанное в дверь, и увидел сгорбленную спину первого пилота, командира корабля. Разбив окно, он неприцельно стал стрелять. Раз, другой, третий. Вставил в пистолет новую обойму.
Самолет проваливался в воздушные ямы. Падал на одно крыло, на другое. Взмывал. И опять падал. Суканкас-старший крепко держался на ногах. Кричал:
-Предусмотрел я эти фокусы! Не помогут. Открывай!
Молчание. Тишина.
И тогда он просунул в разбитое окошечко свою длинную руку, нащупал фиксатор дверного замка и поднял его. Сопротивления не последовало. Некому сопротивляться. Всё. Вход в пилотскую кабину свободен. Но мёртвое тело стюардессы не позволяло ему открыть дверь. Таня и бездыханная преграждала ему дорогу. Он с руганью набросился на неё, схватил за ноги, оттащил в сторону и ворвался к беззащитным пилотам.
Штурвал уже выпал из рук Джемала Петриашвили. Голова плохо держалась на плечах.
Управлял самолетом второй пилот Заур Гогуа. Пуля убийцы расчетливо пощадила его.
Суканкас-старший сорвал с головы Джемала радионаушники с микрофоном, прижал к его простреленной спине дуло кольта, тряхнул зелёной гранатой.
-Взорву, если не повернёшь в Турцию! Слыхал? Одна минута на размышление!
Командир с каждым мгновением терял силы, всё больше и больше слабел - вот-вот свалится с кресла. Держался он только немыслимым напряжением воли и страхом за жизнь пассажиров.
Медленно повернул тяжелую, непокорную голову в сторону второго пилота, глазами, полными отчаянной тоски, вопрошал: друг, что будем делать? Второй пилот понял его. Но и ему трудно принять решение. Если бы только решалась твоя личная судьба: жить тебе или погибнуть? Сорок пять человек вверили свои жизни пилотам.
 
-Всё, кончилась твоя минута! - гаркнул Суканкас. - Если сейчас же не повернёшь - взрываю!