Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20 (СИ)

Когда Александр Александрович рассказал мне обо всем, я всю ночь думал над этим делом. Как легко совершить ошибку, и поддаться на признание арестованного, чтобы без труда и быстро окончить следствие. Но мы не можем, не имеем права пойти на это. Казалось бы, все так просто: люди сами явились с повинной, говорят, что совершили убийство. А мы им не верим и вот уже третий месяц проверяем правдоподобность их признаний.
Мои мысли прервал телефонный звонок. Было три часа ночи. Из района сообщили о происшествии. Поговорив с прокурором района, я снова лег. На память мне пришло другое, совсем простенькое дело, когда следователь, не проявив достаточной твердости характера, поверил признаниям задержанного и не проверил их.
В магазине была совершена кража, долгое время остававшаяся нераскрытой. В это время за другое преступление арестовали вора-рецидивиста Петрусенко. На допросе его спросили, не он ли совершил ту кражу из магазина. Петрусенко, как будто это не его касалось, ответил: «Можете и эту кражу на меня повесить».
Работник районного отделения милиции, занимавшийся данным делом, не стал проверять его и ограничился признанием Петрусенко. Когда же дело попало к прокурору, он, допросив Петрусенко, легко установил, что тот себя оговорил.
Много несправедливых упреков пришлось услышать тогда прокурору. Кое-кто даже поговаривал, что он необъективен, защищает вора-рецидивиста, мешает борьбе с преступностью…
Прошло полгода. И вдруг один из воров, задержанных по другому делу, рассказывая о совершенных кражах, назвал в том числе и кражу из магазина. Это признание подтвердили обыски, при которых были обнаружены краденые товары. И только тогда окончательно замолк разговор о прокурорском либерализме. Нет, мы не можем позволить себе так ошибаться, как тот работник милиции. Мы должны до конца разобраться в деле с этими тремя парнями: почему они решили взять на себя убийство? А может быть это и так, может быть они действительно совершили преступление?
Часы пробили четыре раза, а мне все не спалось…
Утром ко мне зашел Федор Ефремович Закржевский и сообщил, что, когда преступников всех в отдельности возили на место убийства, один из них — Черный откровенно заявил:
— Вы напрасно не хотите нас судить за убийство. Чего вам еще надо? Везде и всегда мы будем говорить, что совершили преступление, скажем об этом и в суде. И вы будете довольны, и мы не в обиде. Напрасно не соглашаетесь…
— Нет, Черный, на сделку с вами мы не пойдем, и одолжения вашего нам не нужно. Сами разберемся и установим виновных. Лучше расскажите, почему вы это сделали?
— Откровенно хотите? Слушайте! Мы сговорились возвратиться в родные места и решили, что на признание, а тем более на явку с повинной органы следствия легко клюнут. Смотришь, суд, полно людей, знакомые. Опять же свидание с близкими. Напрасно вы не согласились.
Когда Чепурной и Закржевский рассказали мне об этой необычной беседе, я приказал немедленно отправить предприимчивых парней для отбывания наказания в колонию.
…Горайко помолчал и добавил:
— Дело это было нами вскоре раскрыто, а вспомнил я о нем в связи с тем несправедливым упреком, который бросила мне, да и не только мне, а всем нам — прокурорам, та женщина, что была у меня на приеме.
  
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЖИЗНЬ
 
С того дня, как мать не вернулась из фашистского плена и отец привел в дом новую жену, для Миши и его братьев начались тяжелые дни. Голодные, немытые бродили они по улицам. Часто их видели в чужих садах и огородах. А когда дети жаловались отцу, что мачеха их не кормит, он им не верил и бил.
В двенадцать лет Миша Гук уже знал, что такое украсть, обмануть, продать с выгодой. Постепенно отец совсем перестал интересоваться жизнью сына, и Михаил в четырнадцать лет стал преступником.
И вот однажды его поймали. Суд осудил Михаила к двум годам лишения свободы. Через несколько месяцев он был освобожден по амнистии, однако не прошло и полугода, как его снова поймали на месте преступления. И снова суд, снова колония…
 
Потом освобождение. На свободе Гук был недолго. Вскоре он — это был уже его пятый судебный процесс — снова оказался за решеткой. На этот раз приговор был суровым: двадцать лет лишения свободы!
В тюрьме Михаил Гук стал своего рода знаменитостью, хотя «славе» его мало кто завидовал. Никто в камере не смел противоречить Рукатому — такой была кличка у Михаила.
— Сегодня не пойдем на работу, — распоряжался Рукатый. И ему подчинялись.
Вскоре Гука отправили на лесоразработки. Когда конвой доставил заключенных на место, их выстроили, чтобы распределить по участкам. Михаил попробовал и здесь командовать. Но майор, заместитель начальника колонии, изолировал его от других заключенных и отправил на самый тяжелый участок.
По телефону он предупредил:
— Сейчас к вам отправлен заключенный Михаил Гук, обратите на него особое внимание. Его необходимо приучить трудиться, не давать возможности уклоняться от работы. Не забывайте о нем, лейтенант, разыщите пути к душе этого человека. Я понимаю, что путь этот очень трудный, но он существует, и вы должны его найти…
Так началась битва за Михаила Гука.
— Ну, братва, как живем? — спросил Игорь, старожил здешних мест, отличный лесоруб. Он сел на кровать, закурил.
— Лучше всех, — ответил Михаил, задирая ногу на кровать.
— Неужели прекрасно?
— А то как же! Живем не скорбим, хлеба не покупаем… Всем обеспечивают. На всем готовом, как на курорте!
— Кто это тебя обеспечивает?
В это время подошло еще несколько заключенных.
— Конечно, государство, — ответил Михаил.
— Тебя содержат твои товарищи, а ты лодырь, не хочешь работать, играешь целыми днями в карты. Паразит на шее своих товарищей — вот кто ты такой! А теперь подумай над этим. А если ничего не поймешь, приходи, поможем, — и, засверкав черными глазами, Игорь не спеша вышел из комнаты.
— И почему это я должен работать? С какой-такой стати? Проживу и так, срок большой, успею еще наишачиться, — ухмыляясь, сказал ему вслед Гук.
…Приближалась суровая сибирская зима.
Снег выпал глубокий. Каждое утро заключенные поднимались на работу. В помещении было холодно.
Шли они на целый день в тайгу, на лесоразработки. Вечером возвращались злые, уставшие, с одним только желанием — добраться до койки и уснуть.
Гук и его немногочисленная «свита» бросали насмешливые реплики:
— Ну как, архангелы, тайгу укротили?
— Хотите скорее на свободу? Ничего у вас не выйдет, на том свете вас отблагодарят.
— Работайте, работайте, таких иногда любят…
— Эй ты, Рукатый, замолчи, а то голову скручу, — кричал плечистый парень от умывальника.
— Попробуй! Жизнь надоела?…
…Прошёл год, как Михаил Гук прибыл на лесоразработки, но он еще ни разу не выходил на работу. Увещевания, строгие предупреждения, наказания — ничто не помогало. Как-то раз лейтенант Дудин зашел в барак и объявил:
— Сорокин и Беляев! Готовьтесь, завтра вас освобождают!
— Счастливчики, — с нескрываемой завистью сказал Гук. — Как я скучаю по родным местам! — тихо добавил он и отвернулся. Глаза его сделались влажными.
Это успел заметить Дудин.
— Да, — сказал он, — они досрочно освобождены. Хорошо работали, и командование колонии представило их к досрочному освобождению. Вот вы, Гук, скучаете по родным местам, а почему же не хотите работать? Сами себе удлиняете срок. Вы могли бы иметь семью, вам только жить бы да жить и честно работать, а вы «героя» из себя корчите, не хотите работать. Подумайте, Гук!
Дудин ушел. Сорокина и Беляева окружили заключенные, поздравляли, желали им успеха. Вечером их проводили. У счастливчиков, как их называл Гук, лица светились радостными улыбками.
 
Михаил начал всерьез задумываться над своей судьбой. После отбоя он долго не мог уснуть. События последних дней не выходили у него из головы.
— Начну работать, — решил он.
Утром, к всеобщему удивлению, он одним из первых встал в строй тех, кто направлялся в лес на работу.