Сжигая запреты (СИ)

Раздираю руки в кровь. А хочется вспороть грудь. Вытащить то, что так неистово болит. Потому что просто так преодолеть эту муку возможности нет.
Пока не чувствую, как Маринка влетает мне в спину. Судорожно сжимая, заставляет замереть.
– Даня… Остановись…
41 
Только ты так умеешь смотреть… 
© Марина Чарушина 
– Не надо, Данечка… Не надо… – шепчу ему в спину, прижимая ладони к тому месту, где безумно колотится его сердце. Растираю напряженные мышцы. Успокаиваю вербально и физически. Не хочу, чтобы ему было больно. – Все хорошо… Уже все хорошо…
Даня переводит дыхание. Чувствую, как раздувается его грудная клетка. Так резко и мощно, что у меня руки соскальзывают. Он их ловит и как-то чересчур аккуратно сжимает.
Дрожь и влага… Последнее – это кровь.
Мнительность или реальность, но вскоре в ноздри пробирается ее характерный запах. Я вздрагиваю. Шатохин оборачивается. Обхватывает мое лицо ладонями. Касается лбом переносицы.
Запах крови становится насыщеннее.
– Почему ты не рассказывала мне?
Тяжело видеть муку в его глазах. Тяжело слышать ее в его голосе. Тяжело разделять ее с ним.
– Я хотела… – опускаю взгляд вниз. Зажмуриваясь, вновь погружаюсь в воспоминания. Больно, но проживая эти моменты с Даней, я, наконец, чувствую облегчение. – Хотела, Дань… Когда ты пришел ко мне после танцевального фестиваля… Помнишь, я тогда с порога напала на тебя? «Как ты смеешь приходить сюда??? Можешь уехать? Уезжай!»… Я такая дурочка, Дань… – всхлипываю, когда в груди разбухает огромный, вязкий, сковывающий все мои движения и затрудняющий дыхание ком. Захватываю, сколько могу, кислорода и выпаливаю: – У меня тогда нижайшая точка была! Я провалилась глубоко-глубоко под землю! Я не представляла, где мне искать выход! Казалось, что там и останусь! Похороненной заживо! Кричала на тебя, а на самом деле… Мне уже тогда плевать было на все, что с нами произошло! Я просто хотела, чтобы ты обнял меня и вынес на поверхность… Но едва я призналась тебе, что беременна, ты ушел…
– Прости… – со стоном сжимает меня.
Качает. Баюкает. Утешает.
Я обхватываю его лицо так же, как он мое, и, не открывая глаз, мотаю головой.
– Давно простила… – выталкиваю уверенно. – Сейчас рассказываю, чтобы ты понял, почему все произошло именно так… Потом… Когда я уже, как мне казалось, преодолела все эти кошмары, мне не хотелось, чтобы ты знал… Да, не хотелось, Дань! – шепчу, не скрывая эмоций. Суматошно и сбивчиво. – Помнишь, как ты выдал после своего возвращения, что тебе было интересно, стала ли я по-другому выглядеть из-за беременности? Ты сказал, что для тебя не стала! Ты смотрел на меня так же, как раньше! Я хотела, чтобы так было всегда, Дань! Понимаешь? Ты же не будешь теперь относиться ко мне как-то иначе? Ты же не считаешь меня грязной, сломленной, слабой?.. Данечка… Данечка… – выдыхаю, цепляясь за него так, что попросту не оторвать.
– Нет, нет, нет, – толкает он так же быстро. – Не считаю! И думать о таком не смей! – повышает голос почти до крика.
Не пугает и не огорчает. Успокаивает и бесконечно радует.
Комок из боли, тревоги и страха разрывается и разливается по моей груди исцеляющим теплом. Я всхлипываю, но эти рыдания по большей части облегчение. Лишь после этого я решаюсь поднять веки и взглянуть ему в глаза.
– Хорошо, Дань… Хорошо… Хочу, чтобы ты всегда смотрел на меня с тем же головокружительным восхищением, с той же огненной похотью, с тем же контрастным и столь будоражащим смущением, с тем же голодом, который не смог побороть, с той же бешеной любовью! И все это вместе! Только ты так умеешь смотреть! Только ты, Данечка! Я не могу это потерять! Я не могу потерять нас!!!
– Ты никогда не потеряешь, Марин.
– Обещаешь?
Практически одновременно толкаемся навстречу ртами. Целуемся отчаянно.
– Обещаю. Клянусь, – с жаром оглашает он.
И дальше друг друга зацеловываем.
– Я для тебя рождена, знаешь? – выдаю, не опасаясь больше, что могу оттолкнуть. – А ты – для меня, Дань!
 
Сама не знаю, чего конкретно этими словами добиваюсь. Просто говорю, и все. А Шатохин мой… Он подхватывает меня на руки. Стекла хрустят под его обувью, пока покидаем кухню. Мне от этих звуков зябко становится. Прячу лицо у Дани на груди. Вжимаюсь в него. Дышу им.
– Ты так кричал, потому что разозлился? – шепчу чуть позже, когда уже в обнимку под теплым водопадом душа стоим. – Это была ярость?
– Не только ярость… – хрипит Даня. – Было больно, – добавляет после паузы. – За тебя, Марин, – чувствую, как содрогается. – Не справился, – переводит дыхание.
– Дань… Дань… – молочу, еще не осознавая, что говорить. Просто набираю скорость. Чтобы в итоге выпалить: – Ты здесь ни при чем!
Но у него, очевидно, свои соображения.
– Если бы я тогда пошел следом за тобой… Я ведь собирался! Запрещал себе, но знал, что как только ты выйдешь, сорвусь за тобой. Даже если ты будешь с Оросом, – показывает мне тот вечер со своей стороны.
Я заторможенно принимаю. Просто по факту, не пытаясь навешивать по этому поводу каких-то своих эмоций. Стараюсь стать сторонним наблюдателем. Так безопаснее.
Но…
– Если бы не те кончелыги, что подвалили тогда к моему столу… – продолжает Даня. И это не пустая переработка давних событий. Слышу его настоящие переживания. – Если бы не агрессия, с которой я не сумел совладать… Я бы не упустил момент, когда ты выходишь из зала!
Понимаю, к чему ведет, и чем чревато. Себя винит. А это нельзя допустить. Нужно выкорчевать на этапе зарождения.
– Не надо, Дань… Не надо!!! Не ты меня туда привел! Не ты позвал! Не ты за меня отвечал! Я сама… Сама искала тебя! Вот и угодила! – рвано вздыхая, обнимаю его крепче. – Пожалуйста, давай не будем в этом копаться… Это ведь бесполезно! Я тебе рассказала, и мне стало легче! Это главное!
– А если бы Орос не успел? Если бы эти твари тебя изнасиловали, или покалечили, или… Или…
– Хватит!!!
Он замолкает. Только ненадолго.
И его потемневшие глаза в этот миг – порталы в потусторонний мир. Смотреть страшно, но взгляд отвести невозможно. Дрожь подкрадывается. Но я цепенею и держусь.
Пока Шатохин не задвигает мрачно:
– Я их всех найду, Марин.
Можно ли за мгновение сойти с ума? Мне кажется, что со мной именно так и происходит. Теряю от ужаса рассудок.
И вздрагиваю, конечно. Но это уже после.
– Даня… – голос срывается. Отлепляюсь от него, чтобы посмотреть в лицо и убедиться: не в порыве гнева это говорит. Уверен и непоколебим. – Данечка… Не надо, пожалуйста… Я просто хочу жить дальше! У нас ведь столько хорошего впереди!
Он вдруг замыкается. Ничего не отвечает. Вообще никаких реакций не выказывает.
– Боже, Даня… Поклянись, что ты не станешь их искать… – впиваюсь в его плечи ногтями. Пытаюсь встряхнуть. Безрезультатно, конечно. Ведь это физически невозможно. – Поклянись! – голосом свой страх выдаю.
Он моргает, но все еще как-то непонятно… Не могу сейчас считать, в каком психологическом состоянии находится. Кажется, будто совершенно спокоен. Но разве настрой может смениться так быстро?
– Клянусь, – говорит ровно.
И, привлекая к груди, обнимает. Гладит от затылка до поясницы, пока у меня не замедляется сердцебиение и не выравнивается дыхание.
– Помыть тебя? – снова заглядывает мне в глаза.
Только я внутрь него ворваться отчего-то до сих пор не могу. Он смотрит, но не впускает.
– Да… – на автомате соглашаюсь.
Даня намыливает ладони и принимается скользить ими по моему телу. Взглядом свои же действия прослеживает. Кажется, будто… Сам себя контролирует.
Мне так не нравится. Так мне страшно.
Но я понятия не имею, что делать. Да и силы иссякли.
«Надо подумать…» – приходит, как всегда, вовремя.
Я уже давно уяснила, что спешка ни к чему хорошему не приводит. Нужно дать мозгу отдых и проанализировать все на ясную голову. Я умею глушить тревогу при острой необходимости. А сейчас как раз такая. Поэтому когда Даня укутывает меня в большой банный халат и относит в постель, сразу закрываю глаза.