Лавина любви
— Какой мужчина откажется, когда женщина сама прыгает к нему в постель? — со смехом сказала Джинджер.
— Например, я.
Может быть. Она пожала плечами, словно подводя итог совместным воспоминаниям об их коротком романе. Наверное, хорошо, что они все облекают в слова, потому что так не остается места для романтических бредней и мечтаний, которые поневоле завладевают ее сознанием.
— Так почему ты так смущен? Ты не ожидал, что захочешь вступить в длительные отношения со случайной подружкой на одну ночь? — Пальцы ее безостановочно теребили шерстяной джемпер. — Полагаю, мне следует считать себя польщенной? А может, твое желание умерло бы, так и не родившись, не окажись я дизайнером по интерьеру, а тебе не надо было бы ремонтировать дом. Тогда тебе не пришлось бы давать мне работу, чтобы спасти меня от меня самой. Тебе не пришлось бы поневоле находиться в моей компании, и ты не стал бы вспоминать несколько часов любви, которые случились между нами сто лет назад, и мечтать о том, чтобы часы превратились в дни и недели, или сколько там надо мужчине, — словом, пока тебе не прискучит новая подружка и не захочется снова раскинуть крылья и воспарить. — Джинджер не в состоянии была смотреть на него. — Ты ведь знаешь, что победил, правда? Все, что тебе было нужно, — это проявить терпение, и в конце концов я уступила, сдалась. Ты умеешь читать мои мысли и то, что написано у меня на лице. Ты сам мне сказал.
— О, Джинджер, ради Бога, не надо! — взмолился он, запустив пальцы себе в волосы, и разочарованно посмотрел на нее. — Ну почему, почему в твоих устах все это звучит так… пошло?
— Так всегда бывает после разгула, Мэтт. Я ничего не опошляю. Я просто стараюсь трезво оценивать ситуацию.
— Ну так перестань быть такой трезвой! Ты не представляешь, что мне пришлось пережить…
— Ошибаешься. Прекрасно представляю. Бессонные ночи, полные тревог и раздумий, как бы снова заполучить меня в постель!
— Прекрати!
— Почему? — Джинджер понимала: еще немного — и она не сумеет совладать с собой. Еще чуть-чуть — и она бросится к нему, упадет к его ногам как спелый плод. Казалось, он ничего не замечает и не пытается помочь ей. — Я знаю, чего ты хочешь, так к чему ходить вокруг да около? Ты смущен? Брось! К чему мне твои признания? Почему бы не назвать вещи своими именами и не перейти сразу к делу. Ты прав. Меня по-прежнему влечет к тебе. — Она стянула с себя джемпер и небрежно бросила его на спинку стула.
— Что ты делаешь? — Его слова прозвучали как удар хлыста.
Джинджер замерла на месте, чувствуя, как на глаза наворачиваются крупные, горячие слезы. Но плакать она не будет! Влечение к нему, желание заняться с ним сексом — всего лишь подачка голодному, убогая замена той любви, которой она отчаянно жаждет! Но, раз нет любви, придется довольствоваться тем, что есть. Несколько недель, проведенных в его обществе, приучили ее к тому, что прекрасные мечты — это одно, а действительность — нечто совершенно другое.
— Не надо. — Голос его смягчился. Он встал и подошел к ней.
Она безвольно опустила руки, и он взял обе ее руки в свои.
— Почему не надо? — спросила она тусклым, тихим голосом. — Ведь именно этого ты хочешь? Мы оба этого хотим.
— Но не так. — Он приподнял ее подбородок, заставив смотреть на себя. — Я скорее умру, чем заставлю тебя плакать, — прошептал он, нежно обнимая ее.
Джинджер прильнула к нему. Ей слышно было, как бьется его сердце. Как хорошо, как спокойно у него на груди!
— Я не плачу, — упрямо возразила она и почувствовала, что он улыбается.
— Но хотела расплакаться, милая, и я в этом виноват. Я был слеп. Я ничего не видел.
— Молчи, — прошептала Джинджер. Иногда слова ранят не хуже кинжала… Ей просто хотелось стоять вот так, прижавшись к нему, и обманывать себя, говоря, что все у них будет хорошо.
— Не бойся, — прошептал он ей на ухо. — Я никогда не хотел тебя обидеть. Я просто не понимал, насколько ты мне нужна, а когда понял, то испугался. Я всегда держал свою жизнь под контролем, и мне было внове оказаться во власти чувства без малейшего представления о том, куда это чувство меня заведет. Словно попал во власть прилива. Знаешь, я все равно поехал бы за тобой. Несмотря ни на что. Да, твоя профессия пришлась кстати, но, если бы у меня не было никакого предлога разыскать тебя, я бы его придумал, потому что в тот день, когда ты покинула хижину, я понял, что ни дня не смогу прожить без тебя.
Дрожь, которая сотрясала ее тело, сменилась оцепенением.
— После твоего отъезда я целыми днями уверял себя: как ни волшебны были ночи, проведенные с тобой, они практически ничем не отличаются от ночей, проведенных мною с другими женщинами, но я ошибался. Я вернулся сюда с твоими чертежами, как идиот, который пытается доказать невозможное. Мне страстно хотелось снова спать с тобой, и я был просто в бешенстве от твоей твердости и несгибаемости. Да, ты согласилась работать в моем доме, но все остальное исключалось. Ты не представляешь, что я пережил, увидев тебя с этим жалким очкариком. Словно у меня в голове взорвалась вся Вселенная. Я не хочу переживать это снова, любовь моя. — Он нежно баюкал ее в своих объятиях. — Даже когда ты заявила, что мысль о том, чтобы спать со мной, тебя не занимает, я все еще воображал, будто ты говоришь так от обиды, что я сумею пережить это, как переживал многое другое. Переживу и буду жить дальше. Но я ошибался. Я был слел. Ты нужна мне, Джинджер! Я никому до тебя этого не говорил. Ты нужна мне! Я хочу тебя, и я люблю тебя!
— Ты — что?!
— Я люблю тебя. — Он слегка отстранился от нее, чтобы посмотреть ей в глаза, и смущенно улыбнулся. — Мне понадобилось довольно много времени, чтобы понять, насколько эта деталь способна все изменить…
Эпилог
Джинджер зашла в комнату. Мэтт не отставал от нее ни на шаг, и рука его собственнически обвивала ее отяжелевшую грудь.
Комната была маленькая, с двумя полукруглыми окнами под старину, выходящими в сад. Рядом, через стенку, их спальня. Первоначально эта комната задумывалась как второй кабинет. Когда Мэтту нужно работать ночью, а спускаться в огромный превосходно обставленный кабинет внизу не хочется, удобно перейти сюда.
Последние лучи заходящего солнца заглядывали сквозь гардины, освещая комнату приятным, мягким светом.
— Мне очень нравились эти обои, — вздохнула Джинджер.
— Мы можем их оставить. — Он прижался к ее уху, и она с удовольствием изогнулась, прильнув к нему всем телом.
— Ты же знаешь, это невозможно. Они слишком синие и слишком… мужские!
— Что же ты предлагаешь, мой любимый дизайнер по интерьеру? — Он просунул руку ей под свитер; ее грудь напряглась от его нежного прикосновения, соски набухли и отвердели.
Он медленно гладил ей грудь рукой, и Джинджер вздохнула от удовольствия. Она почувствовала, как в спину ей уперлось его мужское достоинство, и с трудом заставила себя переключиться на насущную задачу. Но его ласковой, гладящей руки она не отвела. Ей так хорошо!
— Может, оранжевые?
— Немного вибрирует, ты не считаешь?
Оба засмеялись.
— Но древние китайцы были бы в восторге. И к тому же цвет нейтральный. Кроме того, малышам нравятся яркие цвета. — Она оглядела комнату и представила себе оранжевые, желтые и бирюзовые обои, маленький шкафчик, по которому плывут уточки… А там будет стоять колыбелька. В ней будет лежать малыш со светлыми волосенками и голубыми, как у Мэтта, глазками… Но вот уже он делает первые шаги… Она явственно услышала быстрый топот маленьких ножек…
Джинджер сложила руки на животе, который уже начал подниматься, выдавая пять месяцев беременности, и руки Мэтта нежно легли сверху.
Они долго стояли, не двигаясь, ожидая, пока малыш шевельнется.
Потом Мэтт развернул ее к себе, откинул от лица прядь ярко-рыжих волос и нежно улыбнулся.
— Я когда-нибудь говорил тебе, как сильно тебя люблю? — тихо спросил он.
— Я готова слушать твои признания каждый день.