На грани фола (СИ)

— Серьезно, Огнева, — не переставая улыбаться белозубой и лукавой улыбкой, продолжает Арсений и заглядывает в вырез на форменной кофте, хотя я намеренно брала ее на размер больше, чтобы не привлекать лишнего внимания. — Мы ведь прошли третью базу, пора мочить хоум-ран.
— Это из бейсбола, что ли?
— По хуй, ты сколько еще меня во френдзоне будешь держать?
Громов проводит костяшками по моей скуле от уха вниз и стопорится на подбородке. И мне так хочется его поцелуев, что я злюсь.
— Так и не стой там!
Это же Громов, черт возьми. У него все — игра.
— Где там?
— Во френдзоне, блин!
— Намекаешь, что мне надо быть поактивнее? — говорит Арсений, оттягивая пальцем мою нижнюю губу и вызывая чертово дежавю.
— Намекаю тебе, чтобы ты отстал от меня, Громов! Не буду я с тобой спать!
Я толкаю его, а он явно этого не ожидает, даже отшатывается назад, но успевает перехватить меня за запястье.
— Это еще почему? — он так искренне удивляется, что я задаюсь серьезным вопросом — отказывал ли ему до меня хоть кто-нибудь.
— Потому что, — злюсь я.
— Что за блядская привычка так отвечать? — Громов недовольно втягивает щеки и раздувает ноздри. На эти острые скулы нельзя смотреть без страха порезаться о них. — Не первый раз уже так делаешь, Булочка, — он чеканит каждое слово. — Говори почему, или я твоему рту найду лучшее применение.
— Фу, и что ты привязался ко мне со своими пошлыми подкатами! Если так неймется, иди спи с…
— С Кариной? Лизой? С кем еще? — Арсений тоже уже явно на грани, и, едва эти слова слетают с его губ, я с удивлением понимаю, что совсем не хочу, чтобы он это делал. Ни с кем из них.
И когда, блин, все изменилось? С каких пор меня заботит, кого трахает Громов? Когда появилось острое желание оттаскать его девок за патлы, только бы не пускали слюни ему в рот?
Я теперь понимаю, почему за Громовым ходит слава донжуана. Когда он так смотрит — со смесью вожделения, злости, наглости и самоуверенности, когда так говорит — грязно, сексуально, чуть хрипловатым голосом, ему просто невозможно противостоять. Белый флаг. Мокрые трусики. Финиш.
— Ты, блять, огонь, Тори, — я вздрагиваю, когда он впервые зовет меня по имени, — а мнешься, как целка.
Разговор неожиданно сворачивает не туда, и я реагирую слишком явно, он видит это.
— Стоп, — у Громова глаза лезут на лоб. — Ты что, еще не трах… У тебя не было никого?
Надо ответить, надо срочно ответить, перевести все в шутку. Ответить и уйти с гордо поднятой головой!
— Я… — вместо всего этого с трудом мямлю.
— Да ну на хуй, Огнева! — он трет лицо — губы, лоб, а мои щеки начинают пылать от стыда. Все так по-дурацки складывается. — Прошу, скажи, что ты не девственница.
И такую мольбу я вижу в его глазах. Боже, да он бы сейчас, наверное, любые деньги заплатил, лишь бы услышать нужный ответ.
Вот он — настоящий финиш. Доигралась, Булочка, блин! Возбуждение тает в один момент, как мороженое в сорокоградусную жару. Я выпрямляю спину, задираю выше нос и…
— Не могу сказать, — признаюсь я, понимая, что, скорее всего, больше не увижу Громова.
А затем возвращаюсь в кафе. И дверь хлопает слишком громко для расшатанных нервов — слезы выступают на глазах. Минуты испаряются одна за другой, но никто за мной не идет.
  
Глава 23
 
Тори 
Знала бы, что для того, чтобы Громов от меня отстал, нужно сказать ему, что я девственница, давно бы уже это сделала. Или нет. Не знаю. Все как-то глупо вышло, и на душе теперь так паршиво, что я, наплевав на вечную диету, открываю ночь поеданием молочной шоколадки. Перекатывая во рту вкус сладости и орешков, закрываю глаза, но через пару минут распахиваю их снова. Делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю. Планирую поскорее уснуть, но сон не идет. Зато перед глазами отлично идет кино с Арсением Громовым в главной роли. Вот он улыбается, вот хмурит брови, а вот в шоке отшатывается от меня, когда понимает, что огненная девица на его глазах превратилась в девственную тыкву…
 
Ну и ладно. Я все равно никогда бы с ним спать не стала. И не из-за каких-то допотопных убеждений — у меня нет никаких загонов на тему секса. Просто между принципами и похотью я интуитивно всегда выбираю первое. А принцип, точнее пожелание самой себе, у меня один с самого детства — чтобы первый раз был по любви. А какая может быть любовь между мной и Арсением Громовым? Тут одна похоть, похоть и еще раз похоть.
Устало вздохнув, я накрываю голову подушкой и замираю. Осторожно тяну носом воздух, будто пробуя его на вкус. Вот что я за дурочка такая? Здесь запах Арсения особенно сильный. Надо было перед сном поменять постель, а теперь я жадно вдыхаю терпкий аромат его одеколона, которым пропахла вся наволочка. Не зря говорят, что ароматы — лучшие проводники воспоминаний. В моем печальном случае не только лицо Арсения перед глазами маячит, но и на заднице фантомные ощущения его горячих рук проявляются. И нет бы мне подумать о Диме Воронцове, который после стычки с Громовым написал мне больше сообщений, чем за все время нашего знакомства! А я, блин, толком не отвечаю ему! Я ведь сохла по нему еще с первого курса, но теперь, когда цель так близка, я вдруг переключила фокус внимания на другого? И на какого другого! Громова, которого по какой-то необъяснимой причине интересует мой зад.
Бомбардирующие меня воспоминания выливаются в безуспешные попытки уснуть. На часах давно за полночь, а я все еще бодрствую. И вроде бы хочу спать, мозг точно хочет, а тело — как чужое, полное ощущений, которым сложно подобрать описание. Все горит, будто у меня резко подскочила температура, и в то же время конечности сковывает озноб, а слабости, присущей болезни, нет, наоборот, мне хочется какого-то движения. Но движение вызывает трение, а оно тоже раздражает.
Мучительно. Томительно. Ох, мамочки, Огнева, ты, кажется, доигралась!
Как хорошо, что сейчас темно, и в комнате я одна. И все равно, скользя ладонью вниз по телу, я испытываю жгучее смущение. Зажмурившись, ныряю под резинку пижамных шорт, касаюсь себя там, где вчера ночью хозяйничали пальцы Арсения. Сердце шалит. В ушах гудит. Дыхание рвется из горла неровными толчками. Но несмотря на это стихийное бедствие, мое сознание сосредотачивается лишь на том, что делают мои пальцы, вспоминая Громова, ведя меня все дальше по пути порочного наслаждения. Пока, наконец, тело не сотрясает судорога освобождения. Низ живота взрывается, пальцам в трусах становится горячо и влажно, под закрытыми веками вспыхивают всполохи красного.
Я засыпаю расслабленная, но с усиливающейся внутренней тревогой. Не дура, понимаю: с Громовым и моими чувствами к нему все куда сложнее, чем я наивно полагала раньше.
Утром я вроде бы бодро вскакиваю по будильнику, но все равно ощущаю себя разбитой. До электрички остается чуть больше часа, а я даже вещи еще не собрала для двухдневного трипа на родину. В этот понедельник у нас по счастливому стечению обстоятельств занятий не намечается, кроме физкультуры, от которой я получила освобождение, пообещав еще раз выступить с командой поддержки в ноябре, поэтому я решила смотаться к родителям. Соскучилась по ним сильно, и хотя Веня в последний момент с поездки соскочил, я от своих планов не отказалась. С чего бы? Мне вообще сейчас полезно подышать деревенским воздухом, пока из комнаты в общаге будет выветриваться аромат мажорского одеколона.
Наскоро собрав волосы в пучок на затылке, я влезаю в любимый спортивный костюм и дутую безрукавку, закидываю в рюкзак две смены белья и пару футболок. На ходу уплетаю протеиновый батончик и мчу на вокзал.
Полтора часа пасторальных пейзажей из окна электрички — и вот я дома. Папа встречает меня на старенькой KIA, а через десять минут я уже обнимаю маму, которая жарит у плиты пирожки. Ей, конечно, наплевать на то, что у меня каждая калория на счету — она в свои сорок с небольшим как тростинка, а я со своими округлыми формами пошла в папину породу. Эх, могла бы от папы взять что-то другое — например, умение разгадывать кроссворды или играть в дартс. Он у меня мастер по части подобных развлечений.