Удиви меня (СИ)

Подаю Сереже полотенце, как вдруг мама первой начинает то, о чем мне так хотелось сказать.
— Вообще-то у вас ничья, мальчики. Пожмите друг другу руки.
— В смысле ничья? — недовольным голосом бросает папа и отпивает воду.
— В прямом. В прошлом тайме или сете, или как это зовется, ну тогда, когда я сказала, что не видела куда упал мяч, он на самом деле упал в пределах поля, так что та игра была за Сережей. Сейчас снова за тобой, дорогой, итого у нас ничья. Вот. А соврала я исключительно для того, чтобы вы еще сыграли и порадовали мой глаз, — резко переводит взгляд на Алмазова. — Прости меня, пожалуйста, Сережа, за маленькую ложь.
— Да ничего страшного, — удовлетворенно произносит Алмазов, при этом улыбаясь. — Ничья, так ничья, — подает папе руку, тот на удивление довольно быстро ее пожимает.
— Ладно. Ничья. Собираемся через час на озере. Поль, — переводит взгляд в мою сторону. — Ты пить не будешь, поэтому за руль сядешь ты. Скажи спасибо, Сережа, что моя дочь умеет водить машину и доставит вас в целости и сохранности домой. А ты выпьешь со мной пиво. Все, я мыться. С нас хот-доги.
Сережа провожает папу с мамой взглядом и с типичной ухмылочкой накидывает на шею полотенце.
— Ты зачем похоронила нашу бабку раньше времени? — хватает меня за талию, притягивая меня к себе. Со стороны это выглядит как минимум грубо, да и хватка отнюдь не нежная. На самом же деле это не так. За время, проведенное вместе, я четко уловила, когда он зол. И сейчас это совершенно не тот случай.
— Может быть, потому что девяностолетняя бабушка, поступившая в пятницу, похожа на мумию? Вам не кажется, Сергей Александрович, что сейчас во мне говорит не мой цинизм, а реализм. Уж тут как ни крути, без вариантов. И если сейчас ты скажешь обратное, я назову тебя одним матерным словом, которое начинается на «п», а заканчивается на «ун», — хватаюсь за края полотенца, натягивая его.
— Пердун? — усмехаясь в голос, выдает Алмазов.
— А это матерное слово? Не знала. И нет, Сергей Александрович, мое слово заканчивается на «здун».
— Ладно, ладно, я не жду чудес от бабуси. Просто не каркай, пусть отчалит в мир иной хотя бы вторник, а завтра очень много дел, для посмертника времени точно не найдется.
— А я вам на что, Сергей Александрович? Я даже знаю, какой диагноз ей писать. Не бойся, справлюсь. Я в прошлом году ходила на практику целый месяц с заведующим терапии, папа меня пристроил, так вот, мы с ним очень много посмертников писали. Нам пачками скидывали больных, которые умерли до нашего осмотра. Приходилось играть в Шерлока Хомса. Прикольно, было. Так что не бойся, я все сделаю. Уж пять минут найдешь, чтобы проверить меня. Ну это, если бабушка все же того.
— Мда… на третьем курсе ты умудрялась писать посмертники. Что-то с тобой определенно не так.
— Теоретически, я уже была четверокурстницей.
— Да один хрен, — резко подается ко мне, накрывая мои губы своими. Потный и соленый.
— Ты соленый, — отрываюсь от его губ. — Прям очень-очень соленый.
— И потный.
— Ага.
— Сейчас ты будешь такой же, — специально наклоняется ко мне и начинает об меня тереться.
— Ну, Сережа, фу!
— Не фу, это пот настоящего мужчины.
— Фу! Ну прекрати.
— Озеро все смоет, пошли купаться, пока твой папенька не вздумал сделать заплыв под названием «кто быстрее».
  
Глава 44
 
Каждый раз, когда я готовлю завтрак, происходит одно и тоже. А если быть точнее, Сережа сканирует меня взглядом. Я это не вижу, потому что сконцентрирована на готовке, но чувствую кожей. Не могу сказать, что мне это не нравится, скорее немного напрягает, просто потому что под его цепким взглядом обязательно не так разобьешь яйца или косо выльешь омлет. Или еще что-то сделаю не так, например, задумавшись — забуду вовремя перевернуть еду или посолю трижды.
— А ты знаешь, что по статистике у всех людей есть любимая конфорка? — о, оживился.
— Да. Правая или левая нижние, — уверенно бросаю я.
 
— Точно. А у тебя какая любимая? Или такой нет? — очень важный вопрос, вот только конфорки мы еще не обсуждали.
— Левая нижняя. А что? — выключаю чайник и разливаю в чашки кипяток, повернувшись к Сереже.
— Да вот интересно стало, все стараются готовить на той, которая нравится, ну если она не занята. У тебя каждый день новая конфорка, причем ты готовишь по часовой стрелке. Вот хочу понять почему. Сегодня ты жаришь на дальней левой, она неудобная.
— Я стараюсь готовить на каждой по очереди… чтобы другой конфорке не было обидно.
— Чтобы другой не было обидно? — не скрывая насмешки в голосе, задает вопрос Алмазов.
— Да, — знаю, что звучит это ненормально, но в реале мне действительно обидно за те две конфорки, которые постоянно эксплуатируют.
— И все-таки я настоятельно советую посетить тебе психиатра, — усмехаясь, бросает Сережа.
— Рекомендации не несут обязательный характер. Ты просто так сотрясаешь воздух.
— Да ладно, я шучу. Не обижайся. В некотором роде это даже мило и забавно, что ты заботишься о конфорках. Полина и мило — это звучит мощно.
— Хочешь я тебе сейчас желток разобью, как раз перед подачей?
— Не дай Боже, — наигранно пугается Алмазов. — Целый желток — это святое.
— Кстати, я тебе не говорила, но ты знаешь, что оказывается папа меня кое в чем жутко бесит. Каюсь, раньше я этого не понимала и даже в чем-то была похожа на него. Сейчас же, в редкие завтраки в кругу семьи, мне иногда хочется его ударить.
— Едрена выхухоль, что натворил этот негодник?
— Ну это скорее мамина ошибка. То есть это она так позволяет. Сейчас примерно скопирую. «Ксюша, дай вилки. Ксюша, принеси нож. Ксюша, где зубочистки? Ксюша, дай молоко. Ксюша, подай хлеб». И все это тогда, когда мама готовит. Он так привык. Крайне дурная привычка у мужчин. Они думают, что им все и все обязаны. К сожалению, так устроены, если не все мужчины, то большинство уж точно. А надо всего лишь встать и помочь своей спутнице. Например, подать столовые приборы, салфетки. Найти печеньки к утреннему кофе, пока кое-кто орудует у плиты. Достать молоко. И так далее и тому подобное. Это же так нетрудно, а папа ведет себя как капризный и наглый ребенок. Понимаешь? Никогда не понимала, как это раздражает, пока сама не стала готовить для кого-то завтраки.
— Полина и намек — это еще мощнее, чем Полина милашка, — не скрывая улыбки в тридцать два зуба, иронично говорит Алмазов, вставая из-за стола. — Молоко шестипроцентное или трех?
— На твое усмотрение, — вполне мило добавляю я, раскладывая яичницу по тарелкам.
На самом деле, Сережа, в отличие от папы, ничего такого не требует и никакого негатива по поводу его «ничегонеделанья» я не испытываю. Просто меня пугают перемены в себе. Не знаю почему меня так бесит, что временами я становлюсь… булочкой, но факт налицо. Меня раздражает, когда Сережа говорит, что я милая. Так и хочется в ответ сказать что-нибудь грубое.
Завтрак проходит почти идеально, правда ровно до тех пор, пока на телефон Алмазова не приходит смс. И все. Была улыбка на лице, а теперь на нее и намека нет. Хочется схватить телефон и сделать то, что с такой легкостью папа сделал при знакомстве с ним. А именно — обшарить весь телефон. А ведь спроси я его сейчас «Что-то случилось?» он ответит настолько обтекаемо, что желание засадить ему вилку в ноздри приобретет вселенские масштабы. Спросить: «Это твоя сестра, у нее что-то случилось с утра пораньше?» увы не смогу, потому что по факту выйдет «Это твоя сестрица, с которой ты крутил хрен знает что, и которая тебя все еще любит? Какого лешего ты ходишь к ней каждую пятницу?!». Но я ведь не истеричка, да и вилку в ноздрю вставлять совсем не хочется, вот и выходит, что я молчу. И даже улыбаюсь, отпивая горячий кофе. Главное не сорваться.
— Как думаешь, у больной из десятой палаты с ХБП есть шансы? Мне кажется, дело все же не только в почках, у нее явно сидит где-то онко. И вот какое-то у меня нехорошее предчувствие, что она отправится вслед за бабулей-мумией. Нет, я, конечно, хотела бы побывать на ее вскрытии, уж больно интересно, что с ней, но жалко тетеньку, всего пятьдесят лет. Эх, если бы можно было мысленно препарировать больного, узнать, что внутри и вуаля диагноз на руках до всех исследований. Осталось всего-то назначить лечение, — мечтательно произношу я. — А может мы все же выбьем ей МРТ раньше среды?