Удиви меня (СИ)
— О, мое бабье царство не спит, — улыбаясь произносит папа. Понимаю, что пьян, но то, что смотрит на меня по-доброму не может не радовать. — Надо спать, девочки, а то мор. мор…морщины раньше времени облепят. Ксюша, — папа отстраняется от Сережи и достает телефон. — Сегодня очень много праздников. Например, крещение Руси, всемирный день борьбы с гепатитом, день молочного шоколада, день победы над фашизмом в Сан… в Сан-Марино, канун дня святого Олофа.
— Олафа, — встревает Сережа, заглядывая в папин телефон.
— Да. Олафа. День независимости в Перу. А также день памяти жерств депортации франко-мукадцев.
— Жертв и франко-акадцев, — чуть откашлявшись снова исправляет Сережа.
— Ну пусть будет акацев. А также день рождения короля Тайланда и день Кирики-мокро….мокро. мокродырки, — последнее слово папа произносит не сдерживая смеха. Он тупо закашливается от неудержимого веселья. — Мокродырки, охренеть.
— Кирики — мокродырики. Здесь буква «о», — Сережа тычет пальцем в экран папиного телефона, а мы все стоим как будто на нас вылили ушат ледяной воды. Даже у Ани нет слов.
— Ну хорошо, хорошо. День Кирики-мокродырики. Короче вот это вот все в праздниках сегодня. И еще очень важный день сегодня. Знаешь какой, Ксюша?
— День люля-кебаб из Сереженины?
— Нет, — улыбаясь уверенно произносит папа. — Сегодня день загадывания желаний. В общем до хрена праздников. А что я обещал тебе сто лет назад делать по праздникам? Пральна, говорить, что я тебя люблю. Короче, — убирает с третьей попытки телефон в карман брюк. — Я тебя люблю, Ксюша, — тянется к маме, притягивая ее к себе. — Пойдем спать. Очень-очень хочу спать.
— Вот теперь точно всем спокойной ночи, — усмехаясь бросает Аня, вставая с дивана.
Перевожу взгляд на Сережу, как только мама мне подмигнула и повела папу к лестнице.
— Ну я же говорил, что все будет хорошо, — разводит руки в стороны, улыбаясь в тридцать два зуба. — Но я тоже очень-очень хочу спать, Полька.
Понимаю, что поводов для радости от того, что они напились — нет. Но почему-то я все равно испытываю огромное облегчение. Меня даже не злит не совсем вменяемое состояние Сережи и его ужасная походка. Теперь мы поменялись местами. Я его раздеваю и укладываю спать, что если честно — дико сложно. Он тяжелый и не очень-то послушный.
— А трусы? — приподняв голову, интересуется Алмазов, прищурив один глаз. — Я же сплю без трусов, ты же знаешь. Резинка жмет.
— Сегодня будешь спать в них.
— Снимай давай.
— Сережа…
— Снимай, — настойчиво и вполне уверенно произносит он. Ай, ладно, сюда сейчас уж точно никто не войдет, дверь в этот раз на замке. Стягиваю с него трусы, быстренько выключаю свет и тут же плюхаюсь рядом на кровать.
— А ты переживала, — прижимая меня к себе, шепчет мне на ухо Алмазов, обдавая запахом алкоголя. — Я же говорил все будет хорошо. И твой папа слова тебе плохого не скажет. Он любит тебя, дурочка.
— Мог обойтись и без дурочки.
— Хорошо, злюка. Без дурочки. Завтра поедем кататься на воздушном шаре.
— Ага, бегу.
— Летишь.
— Спи.
— Сплю, — бормочет мне в шею. — Я очень, очень-очень рад, что оказался в том баре и не взял положенный отпуск в июле, — все также тихо произносит Сережа. А я сама, толком того не осознавая, улыбаюсь в ответ. Я тоже очень рада, но ему об этом знать не нужно. По крайней мере точно не сейчас….
Глава 41
Без пяти час. Час дня, блин! Ну сколько можно спать? Риторический вопрос, ибо на него мне все равно никто не ответит. Сережа спит так, как будто ему вкололи убойную дозу снотворного, и он умер от передозировки. И только лишь изредка посапывающие звуки указывают на то, что Алмазов, к счастью, жив. Никакие подлезть под бочок, погладить по голове, сильно обнять — равно сжать, его не берут. Паниковать в общем-то нечего, меня никто не пристыдит, что Сережа спит не в своем доме до обеда, но только лишь по той причине, что папа тоже в коматозе. Ну а мама, понятное дело, не против такого исхода событий, она в отличие от меня занята делами, а не рассматриванием спящего Сережи.
Впервые в жизни мне стало завидно. Да, именно завидую, что не умею делать то, что с такой легкостью делает мама. И вроде как мое мнение на этот счет не изменилось, нерационально тратить столько времени на готовку, тем более готовить выпечку, которую триста тысяч раз проще купить в магазине. Вот только, когда я спустилась на кухню и обнаружила не только дюжину пакетов и заполненный холодильник, но и стала непосредственным свидетелем того, как Аня с мамой, смеясь, раскатывают тесто на штрудель, меня затопила самая что ни на есть зависть. Штрудель, блин! Мама, которая еще вчера не знала Алмазова, уже в курсе не только его любимого блюда, она еще и готовит его на второй день знакомства! А я? А я не умею. И это раздражает. Неужели ей непонятно, что ее штрудель только подчеркнет перед Сережей мою рукожопость в плане готовки? Мало того, что она запомнила его любимое блюдо, в то время, как я вообще о нем узнала день назад, так еще и готовит его. Вот зачем так делать? Ну зачем? Ладно бы приготовила обычный обед, так ведь нет же, обычным не обошлось. Штрудель, блин, с вишней. Ненавижу. Просто ненавижу чего-то не знать или не уметь. Мне на фиг сдалась эта готовка, но этот штрудель вывел меня из себя. В голову даже пришла шальная мысль — сказать Сереже, что его готовила я. Мама точно будет не против. Вот только это все не то! Я-то знаю, что это не моя заслуга. Стало быть, не буду испытывать никакого удовлетворения. Чертов штрудель! Сажусь на кровать рядом со спящим Алмазовым, а перед глазами снова эта долбаная выпечка. Мда… если быть честной, бесит меня вовсе не это блюдо, а моя… моя, черт, даже в мыслях это произносить не хочется. Но да, меня бесит моя несостоятельность в этом деле. Но вот же гадство какое — не хочу я стоять у плиты больше двадцати минут. Не хочу и все. Хотя, всегда можно найти компромисс. Научиться готовить штрудель, но делать это раз в месяц, как приятный бонус, что-то типа знака внимания. И мне будет приятно и ценить будет. Да, точно. Мамин труд никто не замечает, потому что она это делает всегда. Это ее выбор. А у меня такого не будет.
Глубокий вдох… выдох. Несостоятельность в готовке меня бесит? А то, что я полностью увязла вот в этих девяносто килограммах, лежащих на моей кровати, меня не смущает? Снова вдох… выдох. Надо поменьше проводить вместе времени, это все же какой-то перебор. А это я еще с папой не разговаривала…
Тянусь ладонью к Сережиной голове и медленно перебираю между пальцами его волосы. Как за такой маленький срок моя жизнь так перевернулась? У меня в кровати лежит мужчина. Мой мужчина! Офигеть, как дико звучит. Усмехаюсь в голос, на что Алмазов никак не реагирует. Провожу пальцами по его небритым щекам и понимаю, что несмотря на то, что он колючий, и моей коже вряд ли придется это по вкусу, чем-то мне нравится его щетина. А в баре — нет. А ведь выглядел он тогда точь-в-точь как сейчас. Усталый, небритый и жизнью побитый. Сейчас, правда, побитый вчерашним виски. Но все такой же. А ведь тогда я посчитала его гопником. С ума сойти, это было всего месяц назад. Интересно, как Сережа поведет себя, когда я скажу, что передумала быть с ним на практике до конца лета? Хочу, чтобы расстроился. Да, хочу дразнить его, прекрасно осознавая, что останусь. А он пусть побесится. Блин, что я творю? Провокаторша, недоделанная.
Очерчиваю пальцем его губы и неожиданно Сережа прикусывает его, резко открыв глаза.
— Ты дурак что ли?! Напугал.
— Это за то, что не даешь мне поспать, — хрипло шепчет Алмазов. — У меня башка трещит так, как будто по ней танк проехался, имей совесть, я тебя после попойки не будил.
— Вообще-то, я тебя будила для того, чтобы ты выпил таблетку, — обиженно произношу я и тянусь рукой к прикроватной тумбе. Беру стакан с водой, которая наверняка уже стала теплой, и таблетку, мирно лежащую рядом. — Пей.