Жернова (СИ)
— Так вот, — в самые темные, самые глухие ночи, какие случаются пред рождением месяца, когда на небе пусто и черно, как в пересохшем колодце, в переулках Канавы появлялась большая черная повозка без единого окошка, о двух черных лошадях с горбатым кучером да двумя стражами, лица которых были закрыты белыми масками. Бледными, как лица у покойников. И все жители Нижнего города, кому Светлосияющий подарил деток, дрожали в эти ночи, ведь никто не знал, у какого дома повозка остановится. Все боялись даже глянуть в окно или посмотреть в дверную щелку, ведь ничегошеньки в кромешной тьме не было видно… кроме бледных ликов стражей с черными дырами вместо глаз, да черной щелью вместо рта. И только слышен был стук копыт, скрип колес да всхрап коней…
— Да как же ничего не видно, афи, ведь масляные фонари даже в Канаве помаленьку, да светятся? — с доброй усмешкой подколол прабабку Пепин — старший брат Дуги, которому папаша Мартен намеревался в глубокой старости передать бразды правления своим делом.
— Тихо ты, — прошипела хорошенькая Мелена, тряхнув темными кудрями, перевитыми красными лентами, — в Канаве-то поди и ночью захудалого факела не сыщешь… Правда, Бренни? — Она зло улыбнулась, не упуская возможность задеть его, — понимала, что ему не слишком приятно слышать про Канаву.
— В том и скверность, Пепин, в том и жуть, — ответила старушка внуку, перебив Мелену, — что в те ночи, когда тряслась по булыжникам черная повозка, то все огни и фонари в Нижнем городе гасли. А направлял лошадей горбатый кучер прямиком к тому дому, где на двери знак нацарапан…
— Какой знак, афи? — подалась вперед Герда.
— А знак сей на острые козьи рога похожий, — ответила Ойхе, расчесывая костяным гребнем вьющиеся волосы правнучки.
— А чего ж эту метку не стереть иль сажей не замазать было? — ехидно поинтересовалась Мелена, — вот уж народ бестолковый…
— Одна ты у нас толковая, — устало заметила Улла, ловко ставя противни с мясными пирогами в двухъярусную сводчатую печь.
— Дак простой человек, сказывали, мог увидеть метку только в лунном свете, — продолжила свой тягучий рассказ Ойхе, — а в ночи пред новорожденной луной, когда небо спит беспробудно, никто не мог ее разглядеть, а потому и стереть не получалось…
— А кто же, афи, дом то метил, — срывающимся голоском спросила Герда, прижимаясь к коленям старой женщины.
— Урхуды — сподручники тьмы, птичка моя, жрецы гнилой яджу, кои служили кровожадному королю Чарлагу, да не будет ему жизни после смерти, — подняла бабка морщинистую ладонь к закопченному потолку.
— Бабушка Ойхе, — обратился к ней Бренн, дуя на пальцы, обожженные горячей лепешкой, — а правду говорят, что Чарлага его дочка погубила? — Он прекрасно знал историю Лаара, но слушать рассказы старой Ойхе доставляло ему удовольствие не меньше, чем в детстве.
— Ну а то как же, — протянула бабка, — уж боле пяти веков пролетело-проскрипело, когда против урхуда Чарлага восстала его безвинная дочь принцесса Маф, носительница светлой яджу. А поддержал ее родной дядька — непорочный брат-близнец Чарлага — светлосильный Вермунд. Да и после смерти Чарлага еще сто лет сражалась Маф с гнилыми жрецами, зараженными скверной. И победила их светлой силой, ну, не без помощи, конечно, чародейского камня Шуулун Зэ, что тыщи лет назад отыскали в копях Змеиных гор.
Бренн вздохнул и снова принялся за лепешку. Учитель по истории Лаара рассказывал, что Чарлаг и Вермунд принадлежали древнему генусу Сарэй, представители которого обладали самой мощной яджу и правили Лааром с начала времен. После того, как в эпоху Раздора отважный Вермунд поразил своего брата-злодея, спасая племянницу, черные жрецы все же сумели погубить его — отравили ужасным ядом и извели всю семью и родню под корень. Но пресветлая Маф отомстила за любимого дядю, истребив скверну и жрецов-урхуд. С тех самых пор, что зовется эпохой Рассвета, камень Шуулун Зэ хранится в покоях каждой новой владетельницы Лаара. С помощью него и светлой яджу, текущей в ее жилах, нынешняя королева Элмера Милостивая держит в своих нежных ручках даже Орден Непорочных, но всегда послушна своему любимому супругу Красному Королю Готфриду. Мудрая женщина.
— А вот интересно, афи, откуда ж тогда гнилые уроды берутся, если всех черных жрецов еще тогда перебили? — спросил Пепин, задав один из вопросов, которые давно крутились на языке Бренна. Он с нетерпением ждал ответа бабки.
— Так людей извести можно, а кровь их гнилая, отравленная скверной яджу, разошлась по миру через родню да внебрачных отпрысков. Вот потому Непорочные и стараются всех их потомков сыскать и средь благородных, и средь худородных, чтобы не дать им вредить добрым людям…
Ойхе пожевала губами и добавила, понизив голос до шепота: — Но и они, конечно, могут ошибаться…. Даа… Помню, было мне тогда лет уж… да, деда вашего, своего первенца Калдера, я как раз от груди отлучала, значит, ему было года четыре, а мне, стало-быть, годов восемнадцать. Так вот мою подружку-ровесницу обвинили в гнили по доносу соседей злобных, схватили прям посреди ночи в одной рубашке и поволокли на суд Яджу. — Бабка задумалась, глядя затуманившимися глазами, на огонь.
— И что с ней сделали, афи, — окликнула ее Мелена, и Ойхе вздрогнула, будто очнувшись от тяжелого сна. — Что с твоей подружкой сделали? Отпустили ее? Ошиблись жрецы?
— Ошиблися, — эхом повторила бабка. — Сварили живой в масле на площади Искупления… — Ойхе прикрыла глаза…
— Значит, не ошиблись! — воскликнула Мелена, и глаза ее заблестели, — Непорочные никогда не ошибаются — значит, твоя подружка на самом деле была гнилая урхуд! — девушка облизала красные пухлые губы. — И значит, за дело ее сварили…
— Балбеска ты, Мелена! — оборвала ее старуха, нахмурившись, — чистая она была, как заря весенняя, — ошиблися жрецы!
— Бабушка Ойхе, — ты дальше-дальше рассказывай… — поторопил ее Бренн, стараясь отвлечь от тяжелых воспоминаний.
— Ну, да… Так вот, метку эту днем простым людям не увидать было никак… Ночью тож — хоть при пузатой луне, хоть при месяце — не разглядеть. И только в свете звезд, когда они наливаются полной силой, до того, как угаснуть пред утренними сумерками, этот знак баальника обычному человеку показывается… А вот приспешники Чарлага завсегда его разглядеть могли.
— И чего значила эта метка, — Дуги сдвинулся вместе с миской поближе к лепешкам.
— Метку ставили на дверь дома, где росло здоровенькое да красивое дитятко…
— Такое же красивенькое, как твой дружок, Дуги… — затряслась Мелена от смеха, мазнув глазами по шраму на скуле Бренна.
— Да хва язвить, — толкнул в спину сестру Дуги, — не мешай…
Бренн не особо парился по поводу насмешек сестры Дуга. Во-первых, благодаря умению Морая и старой Ойхе, рана на щеке, распоротой костяной плетью, затянулась быстро, выпуклый рубец разгладился, и теперь от него остался лишь бледный след на загорелой коже. А во-вторых, известно, — мужика шрамы только красят, в чем он не раз убеждался, ловя на себе зазывные взгляды бесстыжих молоденьких горожанок. Понятное дело, Бренна девы пока не интересовали. Не то что корабли. Вот через два года, когда им с Дуги будут доступны все Веселые Дома в Бхаддуаре, посмотрим…
Все затихли, и сразу стало слышно, как поет в печи огонь и гудит за окном колючий ветер. Гроза разразилась знатная.
— Ни засовы, ни замки не могли остановить слуг Чарлага, все двери распахивались перед ними, и они, вступая в дом, сразу вырывали из рук матери несчастного младенчика. А коли дитя пытались спрятать — в сундуке иль в корзине с углем, в бочке ли, под кроватью иль на чердаке, то завсегда находили. Будто чуяли ребячий дух…
— А к чему Чарлагу дети? — напряженно спросила Мелена, — что он с ними делал? Ты раньше никогда не рассказывала об этом, афи…
— Он их жрал! Жрааал! — заорал Дуги, хватая сестру за локоть и оскаливая зубы. Мелена завизжала, опрокинула кружку с чаем — запахло медовой травой — шлепнула Дуги по затылку, и он быстро переместился на другую сторону стола, поближе к Бренну.