Лапочки-дочки из прошлого. Исцели мое сердце (СИ)

- Что ж, а ты не такой уж хреновый юрист по жизни, - выпаливает дерзко, а в ее глазах при этом будто плещутся волны, играя брызгами на солнце. Буря стихает, и лазурное море успокаивается.
- Стараюсь, - смеюсь в ответ. Никому бы не простил такого обращения, но издевки Веры почему-то не цепляют меня, а, скорее, забавляют.
Все происходит так непринужденно, по-настоящему, что я окончательно теряю бдительность рядом с ней. Словно общаюсь со старой знакомой, с которой мы прошли через огонь и воду. А после, едва живые и потрепанные, на минутку сели отдохнуть.
- Что такое "хленовый"? – появляется Машенька в дверном проеме.
- Папа хр-реновый? – влетает на кухню Ксюша, готовая кинуться на амбразуру.
Вера прикрывает рот ладонью, слегка похлопывает пальцами по губам, будто наказывая себя, и обреченно зажмуривается.
- Вера р-лугает папу? – синхронно выпаливают девочки.
Окружают растерянную няню, берут ее в кольцо. Она виновато лепечет: «Простите», - и сжимает губы. Исподлобья поглядывает на меня.
- Ай-ай, Вера, как не стыдно, - неприкрыто издеваюсь над ней. Получаю смертельный взгляд-выстрел, четко в лоб. Навылет. Однако он тут же теплеет, устремляясь на малышек.
- Эм, нет. Не ругаю, - цедит Вера, наверняка мысленно проклиная меня. - Наоборот, хвалю, - улыбается, думая, что выкрутилась.
Выпрямляюсь и вытягиваю шею, чтобы лучше видеть моих хулиганок и не пропустить шоу. Веру ни капли не виню. Сколько плохих слов они от меня успели наслушаться! Гораздо грубее. Чем недопустимее ругательство, тем быстрее хватали его и запоминали. Лучше, чем что-то нужное и полезное.
Я перепробовал все способы, чтобы отучить их. Поэтому знаю любой исход.
И сейчас ожидается самый забавный.
- Да-а? – нараспев тянут двойняшки. Переглядываются, замирают на местах, потирая веснушчатые носики.
Но это не более чем затишье перед взрывом. Мысленно запускаю обратный отсчет.
- Наша хр-леновая мама Вер-ла, - обнимают ее с двух сторон и карабкаются на колени. - Самая-самая хр-леновая! – вопят что есть мочи, пока несчастная нянька чуть не плачет, краснея от стыда.
- Вера, ты что наделала? – цокаю укоризненно, а самого пробивает на хохот.
Железная леди не выдерживает напора четырехлеток. И ее броня трескается, расходится по швам.
- Я не знаю, - шепчет, сдаваясь. - Помогай!
Только Вера умеет просить… приказным тоном. Удивительная женщина. И ослушаться невозможно.
- Все нормально, - успокаиваю ее, поднимаясь.
Проглотив рвущийся из горла смешок, я неспешно шагаю к рыжей троице. Слишком большая концентрация огня – рискую обжечься. И все равно приближаюсь.
- Лапочки, - приседаю, забирая детей у опешившей Веры. Произношу твердо и убедительно: - Вы выговариваете неправильно. Это слово звучит как… - запинаюсь, подбирая аналог. Покосившись на няню, которая готова на все, я пользуюсь моментом, чтобы ее побесить: - Милый.
Вера то ли кашляет, то ли икает. А может, насылает на меня порчу.
Свободно пожимаю плечами, мол: «Сделал все, что смог». И слышу тяжелый вздох.
- Точно? – недоверчиво переспрашивают Маша и Ксюша, а потом задирают головы и кивают Вере.
- Конечно, - скрепя сердце она все-таки поддерживает мою версию. У нее выбора нет. – Именно так я и сказала, - хитро хмыкнув, вскидывает подбородок и грациозно встает. С лукавой улыбкой обращается ко мне: - Помоги на стол накрыть, милый, - приторно сладко протягивает.
Еще и подмигивает игриво. Специально выводит из себя. Мстит за то, что не сразу поддержал ее с детьми. Заноза рыжая.
Хмурюсь, покорно кивая. И откашливаюсь.
- Милая Вер-ла! Милый папа!
Судя по воодушевлению малышек, нам перед ними весь ужин теперь в «милых» играть. Чтобы ругательство вытеснить. А если учесть боевой настрой и язвительность Веры, то придется нелегко.
Хреновая затея. Опять я оказался в проигравших.
* * *
После ужина закрываюсь в кабинете. И погружаюсь в документы, разложив их вокруг. Стол завален бумагами, ноутбук включен, а на экране запущен новый документ. Решив, что хватит прохлаждаться, я планирую всю ночь посвятить подготовке апелляции. У меня почти все для этого есть.
 
Не хватает времени и тишины. Для меня это непозволительная роскошь.
Появление постоянной няни, а лучше сказать, помощницы - должно облегчить мне жизнь. Но стук в дверь разрушает и без того шаткие надежды.
- Занят? – спрашивает Вера, но все равно заходит, закрывая за собой кабинет.
Она как наши политики, которые для видимости интересуются мнением народа, а сами делают по-своему. Признаться, за Сладкову я бы проголосовал. И не столько из симпатии, а потому что элементарно жить хочу.
- Проходи, - хмыкаю, когда она уже занимает кресло напротив.
- Ты можешь сразу остановить меня, если тебе что-то не понравится, или выпроводить вон, - нервничает, покусывая губы. Собирается с духом.
Значит, что-то важное. Заранее настраиваюсь на тяжелый разговор, захлопываю крышку ноутбука. Придется до утра потом работать, но прогонять Веру не хочу.
- Ничего себе. Звучит загадочно и…многообещающе, - снижаю градус напряжения между нами.
- Перестань. Ты же знаешь, что я серьезно, - чуть расслабившись, улыбается.
- О чем ты хотела спросить? – развожу руками, показывая, что я весь в ее распоряжении.
Не помню, когда был таким податливым и шел на поводу. Тем более, у женщины. Но с Верой обычные методы не действуют, а принципы рассыпаются в прах.
- О ком… - поправляет еле слышно. И впивается в меня пристальным взглядом. - О Дарье…
  
Глава 26
 
Вера
Дрянь!
Неужели все, что рассказал мне Костя, правда? Мне сложно представить, как мать может отказаться от собственных детей. В каждой женщине изначально заложен родительский инстинкт. Даже животные порой жертвуют собой во имя сохранения потомства. А она… хуже твари.
Может, Воскресенский все-таки преувеличивает, пытаясь очернить бывшую?
Исподлобья смотрю на его волевое, слегка тронутое мимическими морщинами лицо. Строгий, упрямый подбородок, смягченный ямочкой. Изучаю расслабленную позу, небрежно расстегнутые пуговицы помятой за день рубашки, опущенные плечи, удобное положение рук. Останавливаюсь на длинных пальцах, покоящихся на бумагах. Возвращаюсь к графитовым глазам, темным и холодным, как бездонная пропасть, ловлю задумчивый прищур, тушуюсь под пристальным взглядом.
И… верю ему.
Не знаю, почему. Не могу объяснить, что чувствую в этот момент. Во мне бурлит смесь противоречивых эмоций. Но ни одна из них не направлена против Кости.
Значит, все правда. И «несчастная» Дарья на самом деле…
Сжимаю кулаки под столом. Меня всю трясет от обиды за лапочек. Они же такие чудесные. Два рыжих подарка небес. Я бы жизнь за них отдала, не раздумывая, хоть мы и неродные. А Воскресенский… за четыре года доказал, что достоин быть их отцом. Лучшим. И, к сожалению, единственным родителем. Потому что их настоящая мать…
Подлая дрянь!
- Согласен, - выдыхает Костя, и я понимаю, что произнесла это вслух. – Только при девочках не говори это слово, а то я на ночь глядя плохо соображаю, чтобы искать ему аналоги, - выдавливает из себя некое подобие улыбки.
- Твой сарказм – это что-то вроде защитной реакции? – парирую я.
- Не исключено, - легко соглашается. - Как и твоя язвительность.
Улыбаюсь в ответ. Кажется, мне начинает нравится его прямолинейность. И то, что он сам четко видит собственные недостатки и не отрицает их. Это признак уверенного в себе мужчины. И честного. От которого не ждешь удара в спину. Наоборот, Воскресенский развернет тебя, демонстративно покрутит ножом перед самым лицом, неторопливо и обстоятельно выскажет все, что о тебе думает, и… Дальше ему и делать ничего не надо будет, потому что ты сам зарежешься, лишь бы сбежать от него, хоть на тот свет.
На удивление, в моей душе нет больше ни капли гнева на Костю. Словно во время нашей беседы пали высокие крепостные стены, рассыпавшись камнями, и впустили, наконец, больше солнечного света, который разогнал тьму. И, пока я пытаюсь согреться под его лучами, он продолжает серьезнее: