Кровь богов (сборник)
Раб кивнул, сочувственно улыбнулся:
– Долго это не продлится. Утренний воздух прочистит вам голову. И Атрей сегодня чувствует свою силу. Он домчит до горизонта, если вы ему позволите.
– Спасибо. Мои друзья проснулись? – Гай Октавиан пристально наблюдал за Фидолием, чтобы понять, знает ли тот о его беспамятстве, но лицо раба сохраняло самое невинное выражение.
– Я слышал, как кто-то ходит. Позвать их, чтобы они присоединились к вам?
Октавиан с трудом уселся на лошадь и затрусил через двор. Фидолий поспешил за ним, чтобы взять поводья, но воин отмахнулся.
– Не сейчас. Я увижусь с ними, когда вернусь.
Он вдавил пятки в бока лошади, и Атрей рванул вперед, радуясь, что его выпустили из стойла, и предвкушая долгую скачку. Краем глаза Октавиан заметил движение в дверях и услышал, как Агриппа зовет его. Но оборачиваться и откликаться не стал. Топот копыт вполне мог заглушить голос, а встретиться лицом к лицу с другом молодой человек не решался. Пока не решался.
Лошадь и всадник быстро миновали ворота. Виспансий Агриппа побежал следом, протирая глаза, но через несколько шагов остановился и зевнул.
Во двор вышел Меценат, одетый в тунику, в которой спал.
– Ты позволил ему ускакать одному, – упрекнул он товарища.
Агриппа улыбнулся, видя, как растрепан римский патриций и как торчат во все стороны его смазанные маслом волосы.
– Пусть протрясется, – ответил он. – Если Октавиан болен, это пойдет ему на пользу. Одни только боги знают, что ему теперь делать.
Меценат заметил слугу, стоявшего наклонив голову.
– Приготовь моего коня, Фидолий, – приказал он. – И ломовую лошадь, которая вынуждена страдать под весом моего друга, – кивнул он на Агриппу.
Раб поспешил к конюшне, встреченный радостным ржанием стоявших в тени лошадей. Римляне переглянулись.
– Такое ощущение, что я заснул час тому назад. – Цильний потер щеки руками. – Ты думал о том, что тебе теперь делать?
Агриппа откашлялся:
– В отличие от тебя, я на службе. Я не решаю за себя сам. Вернусь во флот.
– Если ты потрудишься воспользоваться тем удивительным умом, который ты так ловко прячешь, то осознаешь, что у флота, собранного в Брундизии, больше нет цели. Цезарь мертв, Агриппа! Без него никакой кампании не будет. Боги, легионы Рима собраны там, но кто их поведет? Если ты вернешься, то тебе придется долгие месяцы болтаться без дела, потому что сенат про вас забудет. Поверь мне, я знаю этих людей. Теперь, когда их больше не накрывает тень Цезаря, они будут ссориться и спорить как дети, выхватывая друг у друга клочки власти и могущества. Пройдут годы, прежде чем легионы двинутся вновь, и ты это знаешь. Они хранили верность Цезарю, но не сенаторам, которые его убили.
– Октавиан сказал, что их амнистировали, – пробормотал Виспансий, переминаясь с ноги на ногу.
Меценат с горечью рассмеялся:
– А если бы они приняли закон, обязывающий нас всех жениться на своих сестрах, им бы подчинились? Честно говоря, меня с детства восхищала дисциплина в армии, но случаются времена, когда на доске происходит полная замена фигур, Агриппа! Сейчас тот самый момент. Если ты этого не видишь, тогда, возможно, тебе стоит сидеть среди тысяч матросов, писать донесения и наблюдать, как протухает вода, пока ты ждешь разрешения набрать свежей.
– А что собираешься делать ты? – сердито спросил моряк. – У меня нет патрицианской семьи, которая меня защитит. Если я не вернусь, рядом с моим именем появится пометка «в бегах», и кто-то где-то подпишет приказ, открыв на меня охоту. Я иногда думаю, что ты всегда жил слишком хорошо, чтобы понимать других людей. У нас нет такой защиты, как у тебя!
Пока Агриппа говорил, лицо его раскраснелось. Меценат задумчиво кивал. Он чувствовал, что сейчас не следует еще сильнее злить друга, хотя его негодование всегда вызывало у молодого патриция желание улыбнуться.
– Ты прав. – Голос Мецената теперь звучал мягче. – Я состою в достаточно близком родстве с великими людьми, чтобы не бояться их. Но прав и я. Если ты вернешься в Брундизий, то будешь выковыривать червей из еды до того, как засвидетельствуешь восстановление порядка. Уж в этом ты можешь мне поверить.
Агриппа собрался ответить, и патриций знал, что речь пойдет о приличиях и чести. Его товарищ поднимался по службе исключительно благодаря своим заслугам, и иногда это проявлялось особенно явственно. Меценат заговорил до того, как услышал слова о верности присяге и прочие благоглупости.
– Прежний порядок умер с Цезарем, Агриппа. Ты говоришь о моем положении – прекрасно! Позволь мне воспользоваться им, чтобы прикрыть тебя хотя бы на несколько месяцев. Я напишу письма с просьбой разрешить тебе не являться на службу. Они уберегут тебя от публичной порки и сохранят твое звание, пока мы будем со всем этим разбираться! Подумай об этом, здоровяк! Ты нужен Октавиану. По крайней мере, у тебя есть твой флот, твое звание! А что есть у него теперь, когда Цезаря не стало? Очень может быть, что сейчас сюда скачут люди, чтобы довершить начатое в Риме… – Он вдруг оборвал фразу на полуслове, и его глаза широко раскрылись. – Фидолий! Сюда, греческий горшок с дерьмом! Живо!
Раб уже вернулся с двумя лошадьми. Меценат выдернул поводья из его рук и запрыгнул в седло, поморщившись, когда холодная кожа с размаху соприкоснулась с его самым чувствительным местом.
– Меч! Принеси оружие! Бегом! – прикрикнул тот на слугу.
Агриппа вскочил на своего жеребца, когда Фидолий помчался через двор к дому. Его конь действительно заметно отличался от остальных: он был высоким, мощным, и его черная шерсть сверкала на утреннем солнце. Под весом Виспансия Агриппы животное шумно выдохнуло и попятилось. Всадник рассеянно похлопал жеребца по шее, обдумывая сказанное другом.
– Клянусь Марсом, лучше бы этим убийцам и правда быть тут, – пробурчал Меценат, разворачивая своего коня. – А то я через полмили буду весь в синяках.
Они услышали топот копыт, который с каждым мгновением становился все громче. Октавиан с бледным лицом влетел во двор. Он заметно удивился, увидев, что его друзья уже в седле, а Фидолий бежит через двор с мечами.
Взгляд Октавиана остановился на Меценате. Туника патриция задралась, из-под нее торчал голый зад.
– Что это ты делаешь? – спросил Октавиан.
Его друг собрался ответить резко, но понял, что выглядит для этого слишком нелепо.
– Разве ты не знаешь, что все молодые римляне отправляются на утреннюю прогулку именно в таком наряде? – съехидничал он. – Хотя, может, до провинций эта мода еще не докатилась…
Октавиан покачал головой. На лице не появилось и тени улыбки.
– Я вернулся, чтобы сказать, что вам надо собрать вещи. Мы отправляемся в Брундизий, – объявил он друзьям.
При этом слове Агриппа вскинул голову, но первым заговорил Меценат:
– Я только что объяснял этому проницательному матросу, почему нам надо ехать куда угодно, но только не в Брундизий. По крайней мере, до того времени, как в Риме не наведут какое-то подобие порядка. Там царит хаос, Октавиан. Поверь мне, каждая римская семья сейчас удваивает охрану, готовясь к гражданской войне.
– Ты прав, – ответил Гай Октавиан. – Но тем же заняты и легионы в Брундизии.
– Тогда объясни мне, почему тебя туда несет.
Он увидел, как взгляд его товарища обратился куда-то внутрь, глаза затуманились, а голова поникла. Заговорил Октавиан после долгой паузы.
– Потому что люди там верны Цезарю… моей семье. Если остался кто-нибудь, кто хочет отомстить за его убийство, я найду их в лагере у моря. Вот почему я должен скакать туда.
– Ты понимаешь, что это могут быть те самые люди, которые не задумываясь убьют тебя? – мягко спросил Цильний Меценат.
Октавиан бросил на него короткий взгляд:
– Я должен с чего-то начинать. Не могу позволить им отмыть руки дочиста и продолжать жить, будто ничего и не случилось. Я знал его, Меценат. Он был… лучше этих тявкающих римских псов, лучше любого из них. Он бы захотел, чтобы я вошел в их дома и обошелся с ними точно так же, как они обошлись с ним.