Расколотый рыцарь (ЛП)

Поскольку я пришла домой за час до того, как он закончил внизу, я начала, прежде чем он успел меня остановить.
Он хотел рисовать только потому, что я рассмешила его мать и позволила ей задавать мне вопрос за вопросом, отвечая без колебаний. Мне больше не нужны были виноватые одолжения. Если бы я хотела белый потолок и стены цвета полуночи, я бы сделала это сама.
Зачем рассчитывать на людей, если они могут только разочаровать? Или уйдут? Или умрут?
— Женевьева. — Голос Исайи был низким, мое имя мягко и нежно слетало с его языка. Никто не произносил мое имя так, как Исайя.
Мой гнев утих. — Что?
— Ты не посмотришь на меня?
Я вздохнула и поднялась с пола, где сидела, чтобы покрасить край возле плинтуса. Я сохраняла ровное, ничего не выражающее лицо и повернулась, чтобы встретить его взгляд. Он был ближе, чем я ожидала. Я думала, что он все еще на кухне, но он стоял у изножья кровати.
— Ты в порядке? — Он был искренне обеспокоен.
— Я в порядке.
— Я часто слышу эти слова. Ты, кажется, злишься.
Я стиснула зубы. Почему он спрашивал? Было не похоже, что его это действительно волнует. — Я занята.
— Может, ты не была бы так занята, если бы позволила мне помочь с покраской.
— Мне не нужна помощь.
Он поджал губы. — Хорошо.
— Хорошо. — Прекрасно — это было мое слово. Я все равно сказала его лучше.
Исайя положил руки на бедра. — Так вот как теперь все будет? Я буду получать молчание каждый вечер? Разве мы не можем хотя бы быть вежливыми?
Серьезно? Я увидела красный цвет.
Моя кисть полетела к его голове.
Он увернулся от самой кисти, обойдя ее легким движением. Но краска брызнула на его черную футболку. Он вытер полосу пальцем, испачкав кожу. — Какого черта?
— Не смей читать мне лекцию о «молчаливом обращении»! — закричала я, разбрасывая воздушные кавычки. — Твоя мама — милая, прекрасная женщина.
— И что? — Он наморщил лоб. — Ты игнорируешь меня, потому что моя мама милая?
— Нет, я игнорирую тебя, потому что ты не рассказала этой милой, прекрасной женщине обо мне. Я злюсь, что мне пришлось лгать этой милой, прекрасной женщине. Я расстроена, что оказалась в таком положении из-за моей мамы, которая тоже когда-то была милой и прекрасной, но теперь она умерла.
Его плечи опустились. — Жен…
— Не надо.
Я была на взводе, и, черт возьми, я хотела выплеснуть это. Хоть раз я хотела выпустить часть этого гнева на свободу, потому что то, что он был заперт внутри, пожирало меня заживо.
— Я злюсь, потому что я злюсь. Это все, что я чувствую большую часть дня, и я даже не могу оплакивать свою мать, потому что гнев берет верх над всем остальным. — Брайс хочет опубликовать мемориальную статью о маме, но мне невыносимо читать ее. Я не хочу вспоминать, какой замечательной она была, потому что здесь, — я коснулась своего сердца, — она не замечательная. Это кажется…неправильным. Потому что если бы она была такой замечательной, то я бы не красила эту квартиру, надеясь, что она станет хоть немного больше похожа на дом, которого мне не хватает с тех пор, как какой-то ублюдок зарезал ее в мотеле Evergreen.
Исайя сделал шаг в мою сторону, но я подняла руку, останавливая его, пока он не подошел слишком близко. Если бы он пересек невидимую границу между нами, гнев растворился бы в слезах.
Было еще что выплеснуть, прежде чем начнутся слезы.
— Я злюсь, потому что меня затолкали в багажник. Я злюсь, потому что кто-то украл меня. Я злюсь, потому что он все еще на свободе, и я боюсь куда-либо идти одна. Я злюсь, потому что эта дерьмовая квартира — единственное место, где я чувствую себя в безопасности. Я злюсь, что набрала пять фунтов, потому что пеку печенье по особому маминому рецепту каждый второй день, потому что это дурацкое печенье заставляет меня чувствовать, что моя мама была замечательной.
Мое горло начало закрываться, в носу щипало, но я продолжала. Если я не выложу это, он никогда не узнает. А сегодня я набралась смелости — мне нужно было, чтобы он знал.
— Я злюсь. — Слеза скатилась по моей щеке. — Я так зла на нее. И я не могу злиться, потому что ее больше нет. Поэтому я буду злиться на тебя. Я злюсь на то, что у тебя есть милая, любящая мать. Я злюсь на то, что за ужином я узнала о тебе больше, чем за те месяцы, что мы женаты. И я злюсь, что ты ничего мне не рассказываешь.
 
Еще одна слеза упала, и я потянулась, чтобы смахнуть ее со щеки. Мне было противно, что я плачу и что Исайя видит, как я сломалась. Моя тирада окрасила воздух в гнусный серый цвет, и унижение вытеснило гнев. Боже мой. Я психопатка.
Мои щеки горели.
Я хотела взять кисть. Я хотела вернуться к работе и забыть, что это вообще произошло. Черт возьми. Почему я бросила ее?
— Ты не передашь мне мою кисть? — прошептала я, не желая встречаться с ним взглядом.
— Нет.
— Пожалуйста? — Мой голос звучал крошечно и хрупко. Слабая.
— Я не хочу, чтобы ты знала обо мне.
Я вздохнула. Ай. Я только что излила свое сердце, а он взял его в руки и сжал до крови. Неужели я была таким чудовищем? Почему открыться мне было так невозможно?
Я моргнула, и еще одна слеза упала. Сколько еще я смогу выдержать, пока боль не поглотит меня целиком?
— Черт. Я не это имел в виду. — Исайя обошел кровать, наклонился, чтобы взять меня за руку. Он потянул меня к краю кровати. Мы сели, пластиковый брезент потрескивал под нашим весом.
Я ковырялась в пятнах засохшей краски на потолке.
Исайя провел пальцем по моему подбородку. — Посмотри на меня.
У него действительно были красивые глаза.
Такие грустные, но такие красивые.
— Я не это имел в виду. — Его плечи опустились. — Я не хочу, чтобы ты знала обо мне, потому что не думаю, что я тебе понравлюсь, когда узнаешь. Я хочу понравиться тебе.
— О. — И теперь я была дурой, которая была настолько поглощена своим собственным горем, что пропустила стыд Исайи. Черт. — Прости. Мы — отличная пара.
— Да. — Он опустил взгляд на мои колени, взял мою левую руку и стер пятнышко краски с кольца.
— Я бы хотела узнать тебя, — сказала я. — Хотя бы немного. Это может продолжаться годами. Мы не можем притворяться, что женаты за этими стенами, а внутри быть чужими. Может быть, мы могли бы быть…друзьями.
В Клифтон Фордж у меня было мало друзей. Мои подруги в Колорадо иногда звонили. Иногда я звонила им. Но с каждой неделей они жили своей жизнью, а я своей. Вскоре мы отдалились друг от друга, потому что у нас не было ничего общего.
Все они думали, что я втянулась в вихревой роман. Большинство считали меня сумасшедшей, и хотя они никогда не признались бы в этом, я думаю, что они ждали, чтобы принять меня домой, когда все развалится.
Они не ошиблись.
Исайя кивнул. — Друзья.
— Хорошо. Мне нравится твоя мама. Несмотря на мой предыдущий срыв, было важно, чтобы он знал это.
— Я рад. Она…она самый лучший человек, которого я знаю.
— Может, ты расскажешь мне больше о своей семье? — За ужином мама бесконечно рассказывала об Исайе и Кейне, двух своих сыновьях. Но об их отце не было сказано ни слова. — Какой у тебя брат?
— Он хороший парень. Он делает мебель на заказ, которая больше похожа на искусство, чем на столы и стулья. У него всегда был такой необработанный талант. Раньше я завидовал тому, как легко ему все дается. Я бы, наверное, ненавидел его, если бы он не был вторым лучшим человеком, которого я знаю.
— И он живет в Монтане?
Исайя кивнул. — В маленьком городке под названием Ларк Коув. Он отличается от Клифтон Фордж. Стоит прямо на озере.
— Почему ты выбрал Клифтон Фордж, а не Ларк Коув? Ты не хотел быть ближе к брату?
— Работа. Гараж Дэша довольно известен, и не многие места возьмут на работу бывшего заключенного.
В большинстве дней я забывала, что Исайя сидел в тюрьме. Что его судимость будет преследовать его до конца жизни. — А твой отец?