Академия Дивинат, или Принцесса для Темного (СИ)

— Ты боишься ее?
Было крайне странно наблюдать за такой реакцией обычно ко всему стойко относящегося ректора. Хоть он и говорил так, будто она самое опасное существо во всем мире, страха в его глазах не было. Лишь сомнение и бурный океан раздражения.
— Не совсем. — Умудрившись согнать с лица хмурость, приблизился, аккуратно погладил котейку по голове под ее пристальным взглядом и моим — напряженным. — Она очаровательна, но опасна. И гораздо старше и сильнее, чем ты думаешь.
— Ну и пусть. Раз сейчас она такая — маленький беззащитный котенок, — то нуждается в любви и внимании.
— Ты достаточно подарила ей внимания за эти два дня, — отчеканил тотчас. Уже осторожнее, невзирая на мой протест в глазах, взял ее на руки и отпустил на пол. — А я этого страстно желанного внимания был бездушно лишен. Иди сюда…
Не дожидаясь моего первого шага, хватает за плечи и решительно припечатывает к груди. Большие сильные руки сжимают в крепких, таких теплых объятиях, что на какой-то миг из головы вылетают все мысли.
— Жадный какой… — прошептала с глупой, несвойственной мне улыбкой. Обвила торс, прижимаясь грудью как можно сильнее, словно бы с ярым желанием слиться, и потерлась щекой о плечо, срывая с его уст тихий довольный вздох.
— Так и есть. Я ненасытен по отношению к тебе.
Повисла тишина. Чуткая, безмятежная, столь необходимая нам двоим, равно как и эти объятия. Не было в моей жизни еще ничего желаннее его тепла. И даже трон, все величие, какое он мог бы принести, меркли перед этой волнующей мое сердце, нежной и в то же время опасной близостью.
Поэтому я начала бояться лишиться ее. Отберут — а я дернусь следом, и неважно, куда и как далеко. Понимание этого прошибло тело легкой дрожью, которую Дей воспринял по-своему.
— Замерзла? — спрашивает, обжигая дыханием волосы, и тихо, как будто в попытке сделать это незаметно, втягивает в себя воздух.
Не дает сразу ответить: обхватывает за ягодицы, резко отрывает от пола, едва я успеваю переместить руки выше и обвить его за шею.
Взгляды встречаются, и почему-то на этот раз его особая внимательность не только обволакивает густым жаром сердце, но и заставляет его затрепетать от какого-то необъяснимого волнения.
— Я все расскажу тебе, — говорит, садясь на кровать и усаживая меня на себя. Серьезный, непреклонный тон не на шутку растревожил сознание. — Обо всем, чтобы развеять сомнения.
Сглатываю, как-то судорожно, нервно, не в силах отвести от него глаз, но и почти не имея сил на то, чтобы продолжать выдерживать тяжелый взгляд.
Мягко касаюсь твердых скул, вынуждая его на краткое мгновение затаить дыхание.
— Ты не обязан.
— Нет, обязан.
Перехватывает руки, несильно сжимая, подносит к губам. Целует костяшки — осторожно и нежно, так, что у меня все внутри сжимается в тугой узелок. В груди растекается приятное теплое чувство. Такое, какое никогда не забудется.
— Церрия отчасти права: в моей жизни действительноестьэльфийская женщина.
Деймон замолкает, и за эту мучительную для нас двоих паузу он, кажется, собирается с мыслями, а я перестаю дышать, предчувствуя, что последующие слова ни за что не оставят меня равнодушной.
Как же страшно… Сердце сейчас извернется и разобьет мне ребра.
Он крепче сжимает мои пальцы, словно в страхе, что я могу отпрянуть, и его голос понижается до глубокого полушепота.
— Но она не возлюбленная. Она моя мать.
  
36. Особенные. Деймон
 
— Как это... мать?
То, чего я боялся, не происходит. Она не отшатывается, не выдергивает руки, напротив, лишь сильнее сжимает в ответ пальцы и хмурится, пытаясь уложить в голове новую информацию.
Нелегко будет такое уложить. Но рано или поздно ей все равно нужно было узнать.
— Я думала, у вас с королем общая мама… — сказала тихо, взглянув на меня как-то странно, по-новому. Словно в попытке залезть в голову и понять: я сбрендил и несу чушь или говорю всерьез. — Просто никто никогда не говорил, что ты бастард.
 
— Потому что никто об этом не знает из ныне живущих, кроме брата. Теперь ты тоже знаешь. Ты и… — кидаю взгляд на белого кошмарика, навострившего уши, — … и голубоглазая. Но такие, как она, обычно не болтливы.
— Я не совсем понимаю. — Опускает глаза на мои ключицы, кажется, растратив все силы на то, чтобы терпеть мой внимательный взгляд. Положила ладошки на плечи, несильно сжала. — Почему вы держите это в тайне? И где она, твоя настоящая мама?
— Я все расскажу. Не переживай.
Мягко беру ее за подбородок, заставляя посмотреть в глаза. Такой невинный, осторожный, пытающийся понять взгляд. От него по спине мурашки бегут — нещадно, почти без остановки.
— По правде говоря, я и сам провел все детство и юность в безызвестности. Наверное, никогда бы об этом не догадался, если бы у отца на смертном одре вдруг не развязался язык. У меня не было причин думать, что я неродной сын для женщины, которая растила меня с такой же любовью, как и моего брата. Благодаря ей, смирившейся и принявшей, у меня было спокойное детство и появилась крепкая связь с братом.
— Я слышала, Альдива была прекрасной королевой и матерью, — шепнула как бы невзначай, неосознанно давая мне миг на то, чтобы собраться с мыслями. — Как хорошо, что она была в твоей жизни.
Ее теплая улыбка, за которой — я знал наверняка — скрывалась собственная боль, больше печалила, чем согревала.
Да, мне повезло намного больше, чем Диане. Несмотря на провоцирующие обстоятельства моего рождения, Альдива не отреклась от меня. Вырастила как родного, за что ей благодарен не только я.
Не вынеся этой полуулыбки, поцеловал ее в уголок губ, а после еще раз — по-настоящему, ласково, но требовательно. Это помогло унять непрошенные воспоминания. Возможно, ненадолго, но ее щеки вспыхнули румянцем, а губы растянулись в смущенной улыбке, без стремления скрыть боль.
— Быть может, король с королевой предали бы огласке тайну моего рождения, если бы моей настоящей матерью был человек, а не эльф. — Поглаживая плечо, укрытое тонкой тканью халата, поймал ее любопытный взгляд. — Эльфы не приветствуют смешение крови, и этому есть одна простая причина: дети от союза человека и эльфа получаются несколько… особенными.
— Что ты имеешь в виду?
А это оказалось сложнее, чем я думал, — рассказать правду. Интересно, поймет ли она, что и сама отличается от людей? Что такая же уникальная, как все полукровки?
Вряд ли я отважусь сказать ей об этом. По крайней мере, до тех пор, пока не буду окончательно убежден в своем предположении.
— Ты ведь знаешь, что эльфы более чувствительны к Хаосу? — Дождавшись ее неуверенного кивка, продолжил: — Есть легенда, что первых Высших эльфов породил сам Хаос, оттого они чувствуют его пламя всю свою долгую жизнь. Огонь внутри каждого эльфа — это огонь Хаоса. Самая ценная вещь во всем мире. Несколько веков назад на эльфов была открыта охота: люди отбирали их огонь, усиливая собственные способности. Поэтому эльфы и воздвигли неприступную стену и прокляли лес, отделившись от остального Эрисфейла. Сейчас на такое варварство отважится не каждый. Мы живем в мире — брат делает все, чтобы так было как можно дольше, а эльфы Сандарино поддерживают его стремление. Без защиты остаются только полукровки. В королевстве эльфов таких детей не принимают, а не на родной земле они более уязвимы. Хоть и вычислить их не так просто, охотники за полукровками и чистокровными эльфами продолжают свое существование.
— Получается, твои родители скрыли правду, чтобы защитить тебя? — спросила тихим голосом, хмурясь так сильно, что мне нестерпимо захотелось ткнуть ей между бровями и разгладить эту задумчивую, мрачную складочку. — Ты чувствуешь пламя Хаоса?
— Сильнее, чем любой чистокровный эльф, — признался шепотом.
После этого словно валун со спины снесли — дышать стало гораздо легче.
И как же важно сейчас было узреть ее понимающий, а не испуганный взгляд… Она усладила меня этим: вздохнула, как будто принимая мою правду, мою истинную природу. Не испугалась, никоим образом не показала, что ей тяжело от этих слов. Посмотрела мягко, погладила по щеке, вынуждая облегченно выдохнуть.