Надежда феникса (СИ)

— Серьезнее некуда, — произнес Легран и взглянул на вытянувшегося перед ним брата.
Изумление на его лице сменилось непониманием, затем — шоком. Да, что и говорить, таких новостей явно никто не ожидал. Ему стоило бы подумать о следующем политическом ходе, но все, о чем он мог думать сейчас, а точнее, о ком — Надежда. Он с самого начала считал ее той, чьи предки были виновны в случившемся с его родом. С его семьей. С народом в том числе — в борьбе с шаэрскими тварями фениксы гибли, не имея полной мощи и силы.
Он считал ее в точности такой же: во всем преследующей свои цели. Ищущей выгоду. Капризной, избалованной, готовой на все — просто потому, что она была алой сирин. К сожалению, даже несмотря на это он не мог избавиться от этого манящего притяжения. Притяжения, которое представлялось опасным и безрассудным попустительством. Ведь в его правде долгое время была история, где алые сирин покидают мир, а их правительница, обманом заманившая деда к себе, чтобы проклясть, ударяет его тем самым заклинанием. Такую «правду» знали и драконы. «Правду», согласно которой дед промедлил, не способный ударить кинжалом женщину, и за это поплатились все. 
Прадед Миранхарда ничего не заподозрил просто потому что чтобы представить себе такой поворот событий, нужно обладать особым складом ума. Таким, каким обладал дед. Теперь уже Легран не сомневался в том, что его прародитель уничтожал всех неугодных, наслаждаясь дарованной ему силой, как сильнейшим оружием. В том, что Лиза была права, когда подозревала деда в убийстве своих родителей. В том, что все они все это заслужили. В том числе и ненависть Надежды.
Он видел, как ужас в ее глазах сменяется холодом, превращаясь в ледяную стену. Да что там, он сам жил с такой стеной долгие годы, совершенно ничего не видя через эту бесконечную толщу, застилающую ему глаза. Потому что если бы видел, если бы разглядел — ни за что не позволил бы случиться тому, что случилось. Не позволил бы себе смотреть на нее свысока. Окатывать холодом раз за разом, указывать на ее положение, отталкивать. Никогда не позволил бы ее себе потерять.
Несколько лет после смерти отца Легран словно жил во тьме. Он рано лишился матери, почти не помнил ее — и ее смерть тоже относил на счет алых сирин, потому что отец не смог спасти маму во время рождения Виоргана. К брату он относился как к данности, а вот отца… отца боготворил. Когда его не стало, мир превратился в ледяную пустыню, и в сердце, и в разуме даже в самые жаркие дни стояла зима.
Пока не появилась Надежда. Она словно вытряхивала его из этого сковавшего по рукам и ногам панциря, заставляя чувствовать. Снова. И это злило еще сильнее, еще сильнее хотелось ее уязвить. 
Тишина.
Сейчас, когда ее больше не было рядом, снова наступила тишина. Сквозь которую тонкой струйкой в сердце струилась боль. Узнав, что она улетела с Миранхардом, он рвал и метал. Легран мог представить, что Надежда все-таки вернется в свой мир, наплевав на него (со свойственным алым сирин эгоизмом, разумеется), что она переметнется к дракону (хотя сама мысль об этом заставляла внутри полыхать звездный огонь). Но что он потеряет ее вот так, бесконечно и навсегда — нет. О таком Легран никогда не думал.
Да и не мог даже представить. Кто в здравом уме способен представить такое?
— Легран, — голос брата выдернул из тяжелых мыслей.
Виорган подтянул к себе ногой табурет: грубый, наспех сколоченный — но такова уж была вся мебель здесь, и сел. Сам Легран давно сидел на таком же, не в силах стоять, сейчас ему казалось, что вся тяжесть этого мира рухнула ему на плечи и все сильнее вдавливает в землю.
— Легран, — повторил Виор. — А Надя? Как она?
Лучше бы он это не спрашивал.
— Не знаю, — сухо ответил он.
Сухо и скупо, будто ему было совершенно безразлично. Вот только безразлична эта женщина ему никогда не была, как бы Легран того ни хотел. Никогда рядом с ней не получалось оставаться равнодушным, собранным и отстраненным. Оттого сейчас и было так больно — знать, что ее прощения он никогда не добьется. Да и о каком прощении может идти речь? Прощения можно было просить за то, что он ее отшлепал. Но как просить прощения за такое?
 
— Не знаешь или не хочешь знать? — прищурившись, уточнил Виор.
— Чего ты от меня хочешь? — Легран снова вскинул голову и посмотрел на брата в упор.
— Вопрос в том, чего хочешь ты. 
— Нет. Вопрос в том, чего хочет она. А она, я уверен, больше никогда не захочет меня видеть. И будет права.
На краткий миг в казарменной комнатушке повисла тишина. Виору, как брату императора, полагалось отдельное жилье даже среди военных, а ведь он отправил его сюда просто потому, что тот был неудобным. Говорил в лицо неприятные вещи, а еще засматривался на Надежду. Ну и чем он после такого отличается от своего деда?
— Она мне не верит, — подвел итог он. — Не верит и никогда не поверит в то, что я ни о чем не знал. Ты был прав, Виорган, мне с самого начала стоило ей рассказать правду. Ту правду, которую знал я. Поговорить с ней откровенно. Хотя это вряд ли помогло бы, возможно, сейчас я бы не чувствовал себя так паршиво.
Брат неожиданно улыбнулся. Посреди всего этого улыбка действительно вышла очень неожиданной — настолько, что Легран нахмурился. Еще сильнее нахмурился, когда услышал:
— Если для того, чтобы ты это сказал, тебе надо было узнать такое, оно того стоило.
— Ты понимаешь, что говоришь?! — резко произнес Легран.
— Понимаю. То, что произошло, я не изменю, и ты тоже. Оно все равно было бы, даже если бы ты об этом не узнал. — Виорган посмотрел ему в глаза. — Меняй то, что можешь, сейчас. Иди к ней. Скажи все то же самое, что сказал мне.
— Нет.
— Нет?!
— Нет, — Легран резко поднялся. — Моя история с алыми сирин завершена. Ты прав, я не в силах изменить прошлое, не стоит и пытаться. Я расскажу о том, что узнал, Миранхарду, а потом созову совет. После случившегося я не вижу себя достойным ни той силы, которая изначально дана нашему роду, ни императорской власти. 
— И кому ты хочешь ее передать? Играм? У них там свой передел власти после того, что устроил Лавэй. Их очередь править, а у них ни малейшего представления, что делать на своих землях. Кланы чуть ли не передрались между собой…
— Это мы решим на совете, — коротко отозвался он. — Сообща. Ты можешь вернуться, Виорган. Я бы даже настаивал, чтобы ты вернулся. Грядут серьезные события, и мне потребуется твоя поддержка. Хотя если ты откажешься, я пойму.
Виорган помрачнел, сунув руки в карманы форменных брюк, шагнул ближе к нему. Форма у фениксов тоже была черная, и она еще резче контрастировала с его снежными волосами, чем обычная черная одежда.
— Ты так и не понял, Легран? За все это время? Мы семья, и всегда ею будем. Может, ты и не принимал меня в расчет, всегда считал просто приложением к императорскому роду, но для меня это ничего не меняет. Я твой брат, и для тебя я сделаю все.
Пожалуй, если бы он отказался, это было бы не настолько резко. Как хороший такой удар под дых.
— Я рад. Приказ будет готов сейчас же, — коротко отозвался он и собирался выйти, когда Виорган произнес:
— И как брат я хочу тебе сказать кое-что еще. Может быть, ты ни разу не пожалеешь о том, что отказался от императорской власти. Но ты всю жизнь будешь жалеть, если откажешься от нее.
Он ничего не ответил. Вышел. Прекрасно зная, что брат абсолютно прав. Но совершенно не представляя, что с этим делать. 
Глава 19. О долге, чести и о любви
— Арэа, к вам Миранхард Дьелльский, — доложил слуга, низко кланяясь. 
Я вздохнула. На самом деле я уже начала к этому привыкать, хотя не уставала повторять всем, кто у меня работал, что кланяться передо мной не надо. И вообще можно на «ты», так современнее. Но, поскольку я теперь была арэа — или, по простому, правительница алых сирин, некоторые об этом забывали. Вот как сейчас.
— Благодарю, Ниган, — произнесла я. — Пригласи его, пожалуйста.
Слуга еще раз поклонился и вышел, а я посмотрела в окно. На улице собирался дождь, но здесь, в горах и в долине он был частым гостем. Зато столько зелени — такой яркой, сочной, словно впитавшей в себя все краски мира, я не видела нигде. А какой здесь был воздух! Первые дни у меня буквально голова кружилась от того, что я просто дышу.