Пусть дерутся другие (СИ)
Окружная тюрьма № 4 расположилась посреди ровного, как стекло, солончака с незначительными вкраплениями рахитичной растительности. Ни деревьев, ни кустов. Вместо них — маленькие пылевые смерчи да раскалённое марево на горизонте.
Почва, долгие месяцы не видевшая воды — в трещинах, светло-бурая, местами белёсая от соляных корок. Жалкая в своей наготе и, вместе с тем, злая к человеку, непригодная для его нужд.
Совсем не такая, как севернее, где люди над ней поработали. Так, откуда меня везли, природа изобиловала рукотворными лесами, ирригационными каналами, полями с травой по пояс, цветами и цветниками, табличками с указателями на всевозможные ландшафтные парки, разбитыми у рек и озёр.
Постепенно освоенные территории сменились степью, за которой начались выжженные, безбрежные пустоши.
Что здесь может вырасти, кроме ресурсозатрат? Любой саженец засохнет, толком и не прижившись. Чтобы в этом убедиться, достаточно посмотреть вверх. Там, там... Мне сложно это описать, привычного словарного запаса будет мало.
Посреди голубоватой выси, в одиночестве, застыл он — огромный, полный ненависти шар планетного светила, мечтающий сжечь всё, до чего сможет дотянуться. Смотреть на него почти невозможно — сетчатка плавится от перегрузки, а кожу печёт, стоит лишь неосторожно высунуться из тени.
Что поделаешь — до полной терраформации, с приемлемым изменением климата, далеко, да и не везде это возможно. На каждой планете, заселённой людьми, свои особенности. Где-то вечные снега, круглый год обрамляющие жилые купола; где-то, спасаясь от нестерпимого жара, человеческие анклавы жмутся к полюсам, понемногу приспосабливая природу под собственные нужды. Космос велик и многогранен.
От жгучих лучей не спасают даже окна тюремного автобуса, четвёртый час везущего меня по пустой дороге с конечной железнодорожной станции. Водитель с сопровождающими укрылись в передней части, отделённой мелкоячеистой решёткой от салона для осужденных.
Там сказочно-чудесно, там кондиционер. Ревёт, аж уши закладывает. Очень подозреваю, что с ним плотно поработал кто-то мастеровой, добавив мощности сверх заложенной на заводе — потоки холодного воздуха достают до моего сиденья и неплохо охлаждают.
Если учесть, что моя часть автобуса — металл и немного пуленепробиваемого стекла — надо воздать хвалу небесам. Иначе бы в первые полчаса поездки получил тепловой удар.
— Осужденный, не спать! — в очередной раз истошно ревёт динамик басом сопровождающего, едва я, как ему показалось, опустил веки.
— Пить дайте! — в горле давно пересохло, поэтому говорю тихо, больше для самого себя. Кондиционер глушит почти любой естественный звук в салоне.
Однако моё пожелание дошло до адресата. Наверное, по губам прочёл. Или слышал много раз от других неудачников:
— Не положено! Думай, что сейчас — вечер. Температура опустится до десяти по Цельсию, возможно — ниже. Представляй прохладу.
Плохо. Я со вчерашнего вечера не ел и с сегодняшнего утра не пил. Как мне сообщили: «в целях упрощения акклиматизации, профилактики дизентерии и несварения желудка». Короче, чтобы не докучал просьбами вывести по нужде в сортир.
Охранники везде одинаковы. Запрещают всё, что могут.
***
По прибытии, после целого каскада ворот и запоров, автобус остановился во внутреннем дворе тюрьмы.
— Приехали. Выходи.
Дальнейший процесс заселения, как и доставка до места, тоже прошёл легко, отлаженно и без накладок.
Из автобусного салона погнали к дежурным клеркам, где меня приняли, будто багаж в почтовой компании: взвесили, обмеряли, сфотографировали, завели учётную карточку. Дополнительно сняли отпечатки пальцев и раздели догола, заставив приседать. Не иначе, искали тайник в заднице, но как-то без огонька. Осматривать отверстие никто не полез.
Убедившись в отсутствии запрещённых предметов, тюремщики нацепили мне на ногу довольно узкий обруч из твёрдого пластика, любезно пояснив, что это гибрид GPS-маячка и фитнес-браслета с расширенными функциями, призванного следить за моим самочувствием. Снимать запрещено, ломать запрещено, экранировать запрещено. За любую попытку вмешательства в работу устройства — наказание.
Про «снимать» — это они специфически пошутили. Тюремный браслет снять невозможно, если нет ключа и трёхступенчатого допуска. А разломать — проще ногу отрубить, чем повредить пенитенциарный поводок.
Все манипуляции производились под внимательными взглядами пары здоровяков, вооружённых уже знакомыми парализаторами в форме полуметровых палок. Они значились сопровождающими.
Потом наступила очередь врача с тупыми вопросами о состоянии здоровья. Из бунтарских соображений поинтересовался:
— А если больной, то что? В больницу определите?
Доктор, на секунду оторвавшись от заполнения служебного бланка о моей персоне, глумливо ответил вопросом на вопрос:
— Ты, при поступлении, с правилами внутреннего распорядка ознакомился?
— Не успел.
— Ознакомился, — утвердительно отмахнулся он. — Когда ладошки на сканер прикладывал, пальчики откатывая. Заодно и расписался в том, что вся ответственность за приобретённые ранее болячки лежит на тебе, и к тюрьме ты претензий не имеешь. Раньше надо было о здоровье думать, до суда. Кто тебе мешал запастись больничными выписками?
Я промолчал, прикусив язык. Видел бы тот суд, док.
— Теперь поздно. Будешь умирать — выходим, если сможем. Во всех остальных случаях ты здоров... Хорош болтать! Подходи к рентгену. Посмотрим, что у тебя внутри.
Запечатлев мою начинку, врач дежурно отфутболил нового осужденного дальше по инстанции, напутствовав первой тюремной мудростью:
— При любых проблемах обращайся сначала к старшему по блоку. Он решит, куда тебя направлять.
Последним этапом обустройства значилась санобработка, совмещённая с хозяйственной частью.
Смахивало на казарму при вербовочном пункте: сначала душ из горького, пахнущего хвоей, дезинфектанта, следом — хмурый сотрудник, выдавший комплект нижнего белья, полотенце, гигиенический гель, безопасную бритву с зубной щёткой, оранжевую робу и тапочки. Моё старое, армейское барахло отправилось в зев утилизатора.
— Одевайся, — бросил хозяйственник. — Подстрижёшься в блоке.
Я провёл рукой по мокрым волосам. Зарос. На позиции не стригся, в камере «Юга» мастера элегантных причёсок тоже не нашлось. Привычная полоса, называемая сержантом Бо «ирокез» и являющаяся штатной причёской моего взвода, основательно вымахала в длину, подпираемая с боков свежей шерстью. Раньше, пока бегал от всех, наоборот, отпускал шевелюру, пряча чип за ухом, а в «Титане» плюнул на всё и вернул себе привычный вид.
— Освобождай помещение!
В длинном, широком переходе сопровождающие здоровяки затеяли инструктаж:
— Твой блок «А». Твои права узнаешь у старшего по блоку. Обязанности тоже. Ты — оранжевый. Существует три вида заключённых: синие — срок до пяти лет, зелёные — от пяти до десяти, и оранжевые — от десятки и выше. В чужие блоки не заходить. По первому требованию охраны прекращать любую деятельность. Слово администрации — закон, — я был далеко не первым, кто вынужденно пропустил ознакомление с внутренними правилами, потому понимал — следует запомнить всё сказанное. Второй раз повторять не будут. — Оранжевые считаются социально опасными. Им запрещается, — дальше следовал обширнейший перечень ограничений, судя по которому, более отверженного сукиного сына, чем я, в галактике не сыскать. Какие уж тут права... — Любое нарушение правил карается согласно тяжести содеянного. За драку — карцер. За нанесение телесных повреждений, кражу или лжесвидетельство — по уложению об уголовных преступлениях в рамках компетенции начальника тюрьмы. Тяжкие проступки влекут за собой новый срок, добавляемый к имеющемуся.
Так, под занимательную лекцию, я дошёл до своего нового дома — камеры № 119. Нумерация повторялась дважды: справа от решётки небольшими, аккуратными цифрами и в самой камере, на противоположной от перекрывающей вход решётки, стене. Там — под трафарет, оранжевыми, в тон робе, метровыми символами.