Пусть дерутся другие (СИ)

Чпок — и ваши биты! Без возможности отыграть назад. Из челнока парня уже не достанешь — там территория, живущая по иным законам и под другой юрисдикцией.
Умница, сука... Умница!
  
Глава 5
 
В любом космическом аппарате всегда пахнет. Странно пахнет. Где-то сильнее, где-то слабее, но всегда похоже — смесью из спёртого воздуха, заношенных носков, горячего железа, топлива и свежевымытой кухни.
Почему именно так — не представляю. Скорее всего, длительное пребывание в замкнутом пространстве пропитывает людскими ароматами даже сверхпрочную сталь.
Об этом факте жутко любят упоминать все, кому хоть раз довелось покидать пределы родной планеты, выставляя себя этакими космическими волками, знатоками глубокого космоса.
Почти все врут. Нет в полётах ничего такого, что стоило бы вспоминать с придыханием. Взлёт — плавный, математически рассчитанный на то, чтобы непривычные к перегрузкам организмы пассажиров пережили неудобства и за ними потом не пришлось отмывать особые, амортизирующие кресла.
Сам космический корабль — тоже квинтэссенция рутины. Ограниченные табличками «Только для персонала» переходы, маленькие каюты, заезженные комедии по визору, тусклый, скрадывающий реальность, свет, порционная жратва сродни армейским пайкам или тюремному харчу. Всей разницы — в эконом-классе потеснее и пищевые брикеты попроще, в бизнесе — койки шире и дают самому выбирать, что лопать: концентрированную кашу или суп.
Повара в космосе, а уж тем более холодильники с замороженными натуральными продуктами — редкость. Они водятся или на круизных лайнерах, или на частных яхтах. Как иллюминаторы, позволяющие в реале, а не по записи, насладиться звёздами.
Может, и пахнет у богатых по-другому. Но пахнет точно.
***
В нос шибануло, словно я прошёл невидимую преграду, отделявшую нутро челнока от остальной вселенной. Унылая унылость... Пустой салон с низковатым сферическим потолком, дверь в кабину управления, потухшее информационное табло, кустарно прилепленные к полу кресла для пассажиров. Всё впритык, локоть к локтю, проходы узкие.
Задняя часть летательного аппарата отделена кустарно выполненной переборкой, превращая пассажирский отсек в клетушку размером с три тюремных камеры.
Грузовик к пассажироперевозкам приспособили. Логично. Билеты дорогие, желающие посетить другие планеты немногочисленны, а обзаводиться двумя челноками, одним для товаров, другим для людей — это, разве что, экономически допустимо в центральных мирах, где по космосу шляются с частотой городского рейсового транспорта.
— Куда мне усаживаться? — я замер у ближнего ряда кресел, предоставляя космолётчикам право выбора.
— Сюда, — неопределённо ответил тот, что был просто в спецовке, обходя меня со спины.
— Не понял.
— Я же тебе говорю, сюда, — взмах руки, сопровождаемый движением чужого подбородка, указал на дальний от шлюза угол.
Свободный билет, что ли? Кто занял, тот и молодец?
— Любое?
— Ага.
Тип из экипажа сделал несколько шагов вперёд, замер, словно что-то забыл. Почесал щёку.
— Противопоказания к перегрузкам есть?
— Не...
В шею ужалило. Сзади. Свет в челноке мгновенно померк, по позвоночнику разлился холод, сопоставимый по ощущениям с обезболивающим у дантиста. Язык замер, онемев, перед глазами запрыгали радужные пятна, а в голове разразился перезвоном набат...
Окаменевшее тело свело судорогой, стало чужим, и начало заваливаться на удачно подвернувшееся кресло. Я ничего не понимал, кроме главного — меня парализовали. В противном случае сознание бы помахало мне ручкой, уступая первенство полной отключке.
Схватили за плечи. Физически этого ощутить не получилось — тактильность покинула нервные окончания. Организм просто остановил падение под неестественным углом, понемногу возвращаясь в изначальное, стоячее положение.
Издалека, на пределе слышимости, прорезался женский голос. Знакомый и, одновременно, не такой, как раньше. Циничный, хлёсткий, повелительно-избалованный.
— Мальчик резвый. Соблюдайте осторожность.
 
— Да, мисс.
— Пассажирам не показывайте. Пересудов вам только не хватало. Устройте его в каком-нибудь кресле для членов экипажа, всё равно у вас на борту некомплект. Должны быть свободные. И привязать не забудьте.
— Конечно, мисс.
— Рот заткните, как в себя придёт. Или клейкой лентой залепите. Лишь бы взлёт пережил, а на орбите хоть в трюм заталкивайте.
— Разумеется, мисс.
Радужные пятна превратились в стремительный калейдоскоп, вырывая из пространства куски салона и заменяя недостающие визуальные участки чехардой из переливчатых цветов и оттенков.
— Тяжёлый! — дыхнуло в ухо. — Слышь!.. Неси спальник. Иначе заманаемся руки-ноги держать. Там лямки есть.
— Ага.
— Стоп! Клади! Мне его не удержать.
— Ты бы определился.
Надсадное сопение сообщило, что процесс начался.
— На спину! — приказал женский голос. — На спину! Что вы его лицом в пол тычете!
— Переворачиваем, мисс.
В ушах точно самодельные беруши. Всё слышно, но издалека, нечётко. Веки опустились. Против моего желания, сберегая глаза.
Ничего не чувствую. Ни рук, ни ног, ни челюсти.
— Погуляйте, — непререкаемо распорядилась коварная спасительница, цокая каблуками по железу челнока.
На грани оставшегося слуха прошуршали мягкие подошвы космолётчиков. Куда-то... в даль.
Ориентация совсем пропала, выбрасывая на свалку верх с низом, и подсовывая что-то противоестественное, невесомое, сродни замершему в крайней точке маятнику.
— Юноша, расслабься, — женщина общалась явно со мной. Других она юношами не называла. — И перестань удивляться. После того, что ты наболтал аборигенам — подобное отношение можно считать ласковым. Ты — дезертир, пока не будет доказано обратное. Сбежал от командира, от товарищей. Испачкался в криминале, поступил в частную военную компанию, влез в активные боевые действия. Твоя мотивация понятна, но реализация... скажем так, заставляет усомниться в искренности намерений. Впрочем, контрразведка разберётся. Поэтому ты полетишь в гарантированно смирном состоянии. Не хватало ещё попытки побега или захвата заложников.
Мне бы заорать, что ничего подобного и в мыслях не было, что я на неё, как на Господа Бога, молиться готов за спасение из тюрьмы, но челюстно-лицевые мышцы пребывали в полном покое. Не мои они, чужие. Всё чужое.
— И напоследок. Прощай, подлец. Смотреть на тебя противно.
Каблучки удалились, на смену им вернулись подошвы.
— Раскатывай спальник. Давай... Так... Ух и неудобный... Понесли.
Щелчки замков, ограниченная размеренными колебаниями болтанка, непонятные из-за слепоты комментарии:
— А мы что, не в кресло его?
— Нет.
— А куда?
— Туда.
— Но это...
— Женись на нём и забери в свою постель!.. Там ему будет лучше. И нам тоже... — шипение невидимого привода. — Ёб твою мать! Выметай этот хлам! Что у тебя за тяга, помойку везде устраивать?!
Говорит, кажется, тот, что в жилете. Тот, который находился за спиной и вколол мне парализующее.
— Да уберу я, — оправдывается его товарищ. — Уберу. Не гунди.
Оправдания сопровождает глухой стук. Так падает полная бутылка с водой, или канистра. Снова стукнуло.
А хмырь в жилетке расходился, бурчит:
— Теперь спальник разве что на помойку. Мало того, что с прошлого раза отмыть поленился, так и ещё снова разлилось!
— Вымою, — с озлоблением. — Грузи.
Новый звук более всего подходил к реанимационной каталке-трансформеру: шелест вмонтированных роликов по направляющим, лязг стопорного механизма, мат-перемат жилеточного.
— Всё засрал.
Дальше он посчитал нужным орать. Прямо в моё ухо:
— Через пару часов отпустит!!! Лежи, не рыпайся! Слышь?!! Не рыпайся!!! Потом выпустим!!!
Снова болтанка, направляющие, шипение, полная апатия внутри и тишина, еле уловимо нарушаемая моим дыханием. А потом нахлынула злоба.