Такое короткое лето

— Как ослободил? — не понял Евдоким.
— Сослали его. Корову, дурак, не хотел в колхоз отдавать. Она у него рекордистка.
— А с девчонками что? У него же четыре дочки, одна другой меньше.
— Их тоже вместе с ним. Они теперь — дети затаившегося кулака.
— Дрыгин сослал, что ли? — спросил Евдоким.
— А вот представь себе, Дрыгин за него заступался. Ручаюсь, говорит, как за самого себя. Никакой он незатаившийся. Да кто его слушать будет? Сейчас решают другие.
Гошка постоял еще немного все так же на некотором расстоянии от Евдокима, но, не дождавшись новых вопросов, повернулся и тут же затерялся среди людей, пришедших на ярмарку.
У Канунникова пропал всякий интерес к торговле. Он уже не суетился, не сиял ослепительной улыбкой. Ему было жалко Червякова, тихого, трудолюбивого мужика, всю жизнь копавшегося на своей пашне. Уж, казалось, осторожнее его не было никого в деревне. А вот тоже не уберегся, подумал Евдоким.
Продав оставшуюся рыбу, он решил купить бутылку водки и отметить завершение торговли с судовым механиком. У винной лавки Евдоким снова столкнулся с Гошкой. Поглядывая на Канунникова, он о чем-то беседовал с чернявым, азиатского вида мужиком.
Евдокима поразила его внешность. Был он широкоплеч, с длинными, почти до самых колен руками. Маленькие, глубоко спрятанные глаза его казались злыми и жесткими. Он не посмотрел, а полоснул взглядом по Евдокиму.
— Решил обмыть удачную торговлю? — улыбнувшись, спросил Евдокима Гошка. — Давай с нами.
Он отвернул полу полушубка, показывая торчащую из кармана бутылку водки с белой сургучной головкой. Канунников отрицательно покачал головой.
— Чего так? — Гошка снова слегка улыбнулся, приоткрыв крупные белые зубы. — Али разбогател настолько, что и знаться не хочешь?
За сегодняшний день Канунников заработал приличную сумму, но богатым себя не считал. Поэтому буркнул, стараясь быстрее пройти мимо Гнедых:
— С чего мне богатеть-то? У меня мельницы нету.
Гошка пропустил его слова мимо ушей, толкнул локтем в бок своего товарища и полез за пазуху, доставая не то деньги, не то какие-то бумаги. Евдоким шагнул к лавке, оттесняя плечом чернявого.
— Домой-то когда? — спросил его Гошка.
— Сегодня, — ответил Канунников, обрадовавшись тому, что наконец-то миновал злосчастную парочку и теперь может дотянуться рукой до двери винной лавки.
— Не боишься на ночь глядя? — Гошка, видать, ни за что не хотел отпускать Евдокима.
— Кого мне бояться? — не оборачиваясь, ответил Канунников и зашел в лавку.
Когда он вышел оттуда, ни Гошки, ни его дружка уже не было. Евдоким сел в сани и поехал в приютивший его дом. Надо было рассчитаться за постой, перекусить и отогреться.
В доме механика пахло щами и стряпней. Канунникову до того захотелось есть, что даже засосало под ложечкой. Он провел на улице целый день и за все время не взял в рот маковой росинки. Из комнаты вышел хозяин в чистой рубахе, надетой, по всей видимости, специально к празднику. Разгладив ее ладонью на животе, он спросил Евдокима:
— Отторговался?
— Да, — ответил Евдоким и достал из кармана полушубка бутылку водки. — Обмыть надо.
Он поставил ее на стол, снял шубу, повесил на крючок у двери и остановился у порога, ожидая, что скажет хозяин. Тот приказал жене накрывать на стол, затем обратился к Евдокиму:
— Проходи, садись. За день-то, небось, настоялся.
Хозяйка налила им по большой чашке щей с мясом, поставила тарелку пирогов с осердием. Потом подала два пустых граненых стакана и ушла в горницу. Евдоким распечатал бутылку, налил по половине стакана себе и хозяину. Выпили молча. Евдоким начал хлебать горячие щи, чувствуя, как по телу разливается тепло.
— Озяб, поди? — спросил механик, подняв глаза на Канунникова.
— Да оно, вроде, и не холодно, а когда день простоишь на снегу, кости чувствуют, — засмеялся Евдоким.
Он снова потянулся за бутылкой, хозяин подставил ему пустой стакан. Евдоким закусил пирогом, который показался ему необычайно вкусным. Сначала он не мог понять, отчего этот вкус. Потом сообразил: осердие пережаривали с луком. Евдоким с Натальей не ели лука уже почти год. Свой не вырастили, а купить было не на что. Да и негде. В Луговом базара не было, а в лавке лук не продают.
 
После того, как выпили всю бутылку и Канунников отодвинул от себя пустую чашку, хозяин спросил его, когда он думает ехать домой.
— Сейчас и поеду, — сказал Евдоким, поднимаясь из-за стола.
— Неспокойно на дорогах нонче стало, — заметил хозяин. — Говорят, какие-то пришлые шалят. Может, останешься ночевать?
— Да нет, мне к жене надо, — твердо заявил Евдоким. — А потом какая разница — день или ночь? По этой дороге и днем народ не шибко ездит.
Канунников слышал, что в округе в последнее время было несколько нападений на одиноких ездоков. Но он надеялся на себя. В санях под сеном у него лежала берданка. Правда, отбиваться с ней он намеревался не от разбойников, а от волков. Но ведь и разбойнику от нее тоже не сдобровать. Поэтому он твердо решил добраться до дому сегодня ночью.
— Ну смотри, — сказал хозяин. — Я бы остался.
Евдоким окинул взглядом уютную избу, где каждая вещь лежала на своем месте, а на полу была расстелена яркая самотканая дорожка, представил Наталью, которая осталась одна-одинешенька на пустынном чалышском берегу, и отрицательно мотнул головой:
— Нет, поеду. Оставаться мне никак нельзя.
Рассчитавшись с хозяевами, он тронулся в путь. Солнце за Усть-Чалышом садилось прямо в степь, окрашивая ее розовым цветом. Конь бежал резво и Канунникову стало холодно. Он достал из-под сена берданку, проверил, заряжена ли она, и, поудобнее закутавшись в тулуп, опустил поводья.
До реки Канунников добрался уже затемно. Дорога шла по забоке, петляя между кустов, проваливаясь на дно перемерзших ручьев и взбираясь на крутые берега. Место было пустынное. Евдоким на всякий случай положил ладонь на шейку приклада берданки и приподнялся, чтобы получше рассмотреть дорогу. И в это время из кустов полыхнуло пламя. С него сорвало шапку, по голове словно провели раскаленным лезвием. Он увидел в кустах неясные тени, не целясь, выстрелил и, ухватив вожжи, ударил ими коня.
Лошадь, словно почуяв опасность, легко взлетела на берег ручья и понесла галопом. На дорогу выскочили два всадника, но пуститься в погоню за Евдокимом не решились. Очевидно, не ожидали, что он вооружен.
Все произошло так неожиданно, что не походило на правду. Канунников оцепенел. Сани неслись вперед, снег, вылетая из-под копыт лошади, больно ударял по лицу. Дорога из забоки вышла на луг. Черные кусты тальника, похожие на неведомых чудовищ, остались позади. На бархатном небе сверкали яркие, неестественно большие звезды. Встречный ветер обжигал лицо. Евдоким почувствовал, что начал мерзнуть, и только тогда пришел в себя.
Натянув вожжи, чтобы конь сбавил ход, он сел спиной к ветру и поднял воротник полушубка. Шапку снесло выстрелом, но он даже не заметил этого. Голову саднило. Он дотронулся пальцами до макушки и почувствовал, что они прилипают к волосам. Кровь уже натекла за воротник рубашки и та тоже прилипала к телу. Но пуля, очевидно, содрала лишь кожу. Попади она на ноготь ниже — и лежал бы сейчас Евдоким на дне оврага.
Постепенно он начал размышлять. Нападали на него с одной целью — ограбить. Забрать деньги и лошадь. Но кто знал, по какой дороге поедет он домой? Только те, у кого он останавливался, да Гошка. Мысль о том, что помощник механика парохода — бандит, он отбросил сразу же. Выходит, Гошка. Евдоким вспомнил дружка Гнедых, с которым тот стоял около винной лавки, и ему снова стало не по себе. Слишком уж злым было его лицо, а взгляд до беспощадности холодным. Но у Канунникова тут же промелькнула мысль о том, что нападение могло быть и случайным. Его просто перепутали с кем-то или ждали в засаде первого попавшегося ездока. Все знали, что в Усть-Чалыше была ярмарка, люди могли возвращаться с нее поздно.