Такое короткое лето

Наталья смотрела на тайменя и глаза ее затуманились влагой.
В Оленихе мужики охотились на тайменей осенними ночами с лучиной и острогой. Иногда выезжал на такую охоту и Евдоким. Сколько веселья было, когда рыбаки возвращались домой с добычей! На следующий день они обязательно собирались вместе в чьем-нибудь доме и обмывали улов. Собственно, для этого и организовывалась рыбалка. Бабы не возражали потому, что лучили рыбу после уборки хлеба, и срочных работ в деревне уже не было. Наоборот, для таких пирушек они пекли мужьям рыбные пироги. Пусть потешатся, без потехи мужик, что изнуренный работой вол.
В последнее время Наталья все чаще ощущала нужду в женском общении. Она ждала ребенка. Живот ее с каждым днем округлялся все больше и однажды, услышав толчок под самым сердцем, она испугалась. Не за себя, а за того, кто еще не появился на свет. Вдруг ему там плохо? Но посоветоваться, просто поговорить на эту тему ей было не с кем. Как ни странно, она и Евдокима-то видела все больше по ночам. Он или пропадал на рыбалке, или хлопотал по хозяйству.
В тот день, когда она почувствовала близость родов, ей стало особенно страшно. Она села на кровати, свесив босые ноги, и заплакала.
— Помру я, Евдоким. Хоть бы съездил в село, бабку привез, — сказала она, всхлипывая и шмыгая носом.
Он поднял на нее глаза. Наталья была бледной, с большими темными кругами под глазами. За окнами свистел буран, белая мгла заволокла всю землю. Буран шел вторые сутки. Снег стал рыхлым и одолеть двенадцать верст до Лугового было делом нешуточным. К тому же, кроме Спиридона Шишкина, Канунников никого там не знал.
— Кто со мной в такую падеру поедет? — с сомнением произнес он и посмотрел на Наталью.
Зрачки ее глаз расширились, лицо побледнело еще больше. Евдоким понял, что она страшно боится родов. А испуг, как известно, отнимает последние силы. Он натаскал в избу дров, подбросил их в печку. Надел валенки, взял в руки тулуп.
— Ты уж потерпи до меня, — сказал он как можно ласковее. — Если ручей не перемело, обернусь засветло.
В Луговое он добрался лишь к вечеру. К дому Шишкина взмыленная лошадь дотащилась из последних сил. Евдоким постучал ногой в ворота. Во дворе залаяла собака. Поеживаясь от летящего снега, из дома вышел Спиридон. Узнав в человеке, похожем на белое привидение Евдокима, он удивился.
— Беда случилась? — стараясь перекричать буран, спросил Шишкин.
— Беда, — ответил Евдоким.
Спиридон открыл ворота, помог завести лошадь во двор. Евдоким распряг ее, кинул из саней охапку сена.
— Жена рожать собралась, бабку надо, — сказал он, стянув шапку и отряхивая ее о колено.
— Ну дела, — покачал головой Спиридон.
В доме Шишкина было жарко. Евдоким снял тулуп, бросил его у порога. Сел на лавку рядом с печью, с наслаждением вытянул ноги, огляделся. Дом Шишкина совсем не походил на его избу. Он был уютным, обжитым, все казалось в нем обстоятельным, сделанным надолго. В углу, над чисто выскобленным столом, висели три иконы. Спиридон, видать, был смелым человеком потому, что поклонение Богу ныне сурово осуждалось.
И еще подумалось Евдокиму: в доме большое влияние имеют женщины, они всегда набожнее мужчин.
Окна дома были задернуты выцветшими, но чистенькими занавесками. У кровати на полу лежала самотканая дорожка. Такую же дорожку через открытую дверь Евдоким увидел и во второй комнате. Все это у меня уже было, подумал он и перевел взгляд на жену Спиридона, невысокую, еще молодую женщину, собиравшую на стол.
— Мне о вас Спиря говорил, — вместо приветствия сказала она. — Мы в те места иногда за хмелем ездим. Красиво там.
В избу, хлопнув дверью, вошел Спиридон.
— Вот тебе и марток, надевай побольше порток, — произнес он и передернулся, словно сбрасывал с себя холод.
Он покрутился на месте, вопросительно посмотрел на жену и снова исчез за дверью. Вернулся оттуда с бутылкой самогонки, заткнутой тряпочкой.
— Жучат нас, каторгу из-за ее, проклятой, примать приходится, а все одно пьем, — произнес Спиридон, глядя на бутылку, и виновато развел руками. — Садись.
 
Канунников подсел к столу. Еда была небогатой, но и не такой, как у них с Натальей. Рядом с горячей картошкой в мундирах на столе лежали соленые огурцы и пироги с капустой. На отдельной тарелке тонкими ломтиками было нарезано сало. Спиридон налил в кружки самогонки, поднял свою и произнес:
— С наследником тебя. Может, парень будет, у меня вон три девки. — И добавил, повернувшись к жене: — Жена у него рожать собралась. За повитухой приехал.
На лавке, под иконами, сидела бабка, мать Спиридона. Она посмотрела на сына и перекрестилась.
— Антихристы вы. Там человеку худо, а они пить собрались.
— Грех не выпить после такой дороги, мать, — ответил Спиридон. — На улице-то что творится. Жуть да и только.
Канунников давно не пил и хмель сразу ударил ему в голову. По всему телу прокатилось расслабляющее тепло. Сразу захотелось вот так непринужденно посидеть за столом, поговорить со Спиридоном, послушать женщин. Но надо было торопиться, тревога не отпускала душу. Дома ждала Наталья. Случись что, ни одна душа не придет ей на помощь. Евдоким хотел посоветоваться с женщинами о бабке, которую еще предстояло уговорить ехать, но Спиридон опередил его. Подняв второй раз кружку, он сказал:
— А ты, мать, собиралась бы. Моих приняла и его, поди, примешь.
Евдоким настороженно посмотрел на нее. Но, против ожидания, старуха не заставила себя уговаривать. Спросила только, сильно ли убродно ехать?
— Убродно, мать, — откровенно ответил Евдоким. — Шибко убродно. Но раз сюда добрался, значит и обратно доедем.
Бабка сходила в сени, принесла несколько мешочков с сушеной травой. Заглянула в каждый, выбрала нужную и завернула ее в чистый лоскут.
— У вас-то, поди, нет ничего, — сказала она, глядя на Евдокима. — А ну как кровь придется останавливать?
Евдоким понурил голову, о таких вещах он никогда не думал. Болеть до сих пор не приходилось, поэтому лекарством не запасался.
Пока бабка собиралась в дорогу, Шишкин уже запряг Евдокимова коня, бросил в сани охапку свежего сена.
— Дивлюсь я, — сказал он Канунникову, — какая холера заставляет тя жить на берегу. Иди к нам, мы те в Луговом хороший дом дадим. У нас их пустует много.
— С чего пустует-то? — насторожившись, спросил Евдоким.
— Кого раскулачили, кого в тюрьму посадили, кто сам сбежал, вот и пустует. Время нонче крутое до невозможности. — Он оглянулся по сторонам и, нагнувшись к уху Евдокима, шепотом произнес: — У нас позавчерась чуть председателя не забрали. Пытался за конюха заступиться.
— Опять сап? — спросил Евдоким.
— Нет. Кобыла при родах пала.
— Чего же ты меня зовешь?
— Мы живем хоть и в боязни, да все вместе. А ты там совсем один.
— Поживем, увидим, чья правда верней, — ответил Евдоким и обратился к бабке: — Ты, мать, получше в тулуп закутывайся. Иначе замерзнешь, а мне тебя надо привезти живую.
Бабка залезла в сани, улеглась на одну полу тулупа и накрылась второй.
— За матерью через неделю приеду сам, — сказал Спиридон и протянул Евдокиму руку на прощанье.
Спиридон приехал не через неделю, как обещал, а через полторы. Наталья немного недомогала и помощь старой женщины была ей лучше всяких лекарств. Спиридон открыл дверь, когда бабка купала ребенка. Рядом стояли Евдоким и Наталья с холщовой простынкой в руках. Наталья болезненно улыбалась. Спиридон обратил внимание на ее бледное, без единой кровинки лицо. Но удивило его не это, а скрытая и глубокая перемена, случившаяся с Натальей. Черты ее лица стали отточенными и в то же время более мягкими. Оно светилось нежностью и особой внутренней красотой. Спиридону показалось, что за своей женой после родов он этого не замечал.
Канунников обрадовался гостю.
— А ведь точно сын, — засмеялся он, глядя на Спиридона. — Как ты и говорил. Мишкой нарекли.
Пока Шишкин раздевался, Евдоким выскочил из избы, принес соленой осетрины. Наталья поставила на стол чашку с грибами — в осиннике недалеко от дома осенью было много груздей. Канунниковым хотелось встретить гостя как можно лучше.