Такое короткое лето

— Ко мне брат приехал… С другом… Можно им пожить у тебя, пока вас не будет?
Я сразу вспомнил брата и его друга, их кровавую драку с чеченцами. Симпатичные ребята, но, наверняка, опять ввязались в какие-то приключения. Мне не хотелось сейчас расспрашивать об этом. Ольга ждала ответа, а Маша смотрела на меня и молчала.
— А сейчас они где? — спросил я.
— У меня, — сказала Ольга. — Они даже не будут выходить из комнаты, когда перейдут к вам.
— Что ты скажешь? — спросила Маша, все так же глядя на меня.
— А что тут говорить? — пожал я плечами. — Надо выручать.
— Когда будем уезжать, я занесу тебе ключ, — сказала Маша Ольге и, опершись плечом о стену, начала снимать с ноги туфлю.
Ольга вышла. Я закрыл за ней дверь и подошел к Маше.
— Они же нашли этого Казбека и подложили ему в машину бомбу, — сказала она.
— Ну и что? — спросил я.
— Машина взорвалась. Казбека и трех его друзей разнесло в клочья. Теперь чеченцы охотятся за ребятами.
— И конец этой охоте наступит тогда, когда на земле не останется ни одного чеченца или ни одного русского, — заметил я.
— Ты не знаешь, что за люди чеченцы, — сказала Маша. — Если бы рассказать правду о том, что они делают у себя с русскими, Чечни бы уже не было.
Мы разделись и легли спать. Маша положила руку мне на грудь, осторожно провела по ней пальцами и сказала:
— А на Кавказе красиво. Помнишь, как Лев Толстой постоянно восклицал в своих «Казаках»: «А горы! Горы!». Я специально прочитала эту книгу перед тем, как поехала в Чечню.
— Зачем ты туда поехала? — спросил я.
— Чтобы убежать от себя. Я не могла оставаться там, где жила.
— Почему? — Я повернулся лицом к Маше и, привстав на локте, посмотрел на нее. Ее волосы рассыпались по подушке, на бледном лице четко вырисовывались большие темные глаза и полоска губ.
— После того, как разбился Алеша, я не могла оставаться в Забайкалье. Из части как раз направляли в Чечню вспомогательный батальон. Меня взяли медсестрой.
Она впервые назвала имя своего мужа. Но я не ревновал ее, потому что знал: к мертвым не ревнуют. О них говорят или хорошо, или ничего.
— Ты и сейчас его любишь? — спросил я.
— Мне кажется, кроме тебя у меня никогда никого не было.
Она снова вздохнула и, закрыв глаза, замолчала. Я обнял ее. Она положила голову мне на плечо. Мне показалось, что она вздрагивает. Я не знал, что это — тихий плач или прерывистое дыхание. Я прижал ее к себе и поцеловал в голову.
В эту ночь я долго не мог заснуть. Не от каких-то глубоких или тяжелых раздумий. В голове не было ни светлых, ни тревожных мыслей, но сон не шел. Так бывает, когда перенапрягаются нервы. И еще мне казалось, что за все это время Маша не сказала мне чего-то, самого главного…
Проснулись мы почти одновременно, когда рассвет начал едва заниматься над Москвой. Было непривычно тихо. Лишь с Шоссе Энтузиастов иногда доносился похожий на реактивный звук надсадный гул редких, проносящихся с бешеной скоростью машин. Мы выпили по чашке кофе, переоделись в дорожную одежду, я, на всякий случай, проверил наличие паспортов и авиабилетов. Перед тем, как выйти из квартиры, мы присели на стулья и посидели молча несколько мгновений.
Закрыв дверь, Маша отнесла ключ Ольге. В лифте она сказала:
— Ты знаешь, сколько их там?
— Сколько? — спросил я.
— Четверо. Ольгин брат и с ним еще трое парней.
— Ну и что это значит? — не понял я.
— То, что у них в Москве крупное дело, — сказала Маша. — Они разыскивают чеченцев, которые убивали русских.
Я понял, что Машина квартира нужна им как временная база. Из-за этого мы с ней могли влипнуть в неприятную историю. Но меня тут же отрезвила простая мысль. Мы передали квартиру на хранение Ольге. За все, что в ней произойдет, теперь отвечает только она.
9
Когда стюардесса объявила, что самолет пошел на посадку в пражском аэропорту Рузине, Маша прильнула к иллюминатору, чтобы лучше рассмотреть пейзаж незнакомой страны. Но самолет из солнечного пространства погрузился в облака и за стеклом проплывала лишь белая вязкая мгла. Несколько раз нас встряхивало и некоторые из пассажиров, расширив глаза, нервно хватались за ручки кресел. Но вот мгла поредела и внизу мелькнули желтеющие короткой стерней убранные поля, асфальтовые дороги и маленькие деревеньки с красными черепичными крышами домов.
 
Самолет пошел над самой землей, коснулся колесами бетонной полосы, по краю которой засверкали огни сигнальных фонарей, затормозил так, что нас по инерции стало прижимать к передним креслам. За окнами шел дождь, бетонное поле аэродрома блестело от влаги. Шагнув на трап, внизу которого стояла девушка в незнакомой нам темно-синей униформе, мы огляделись. На пражском аэродроме все выглядело так же, как и у нас. Даже длинное серое двухэтажное здание аэропорта походило на наши. Отличие состояло лишь в том, что на кабинах всех аэродромовских машин вместо привычных «Аэрофлота» или «Сибирь» были нарисованы три буквы CSA. Сырой, набухший от дождя воздух был пропитан запахом керосина.
Мы не сдавали вещи в багаж, все, что взяли с собой, вошло в две небольших сумки. Маша расстегнула свою сумку, достала зонт, раскрыла его над головой. Под мелким дождем мы прошли к зданию аэропорта, где сразу оказались в зале паспортного, а затем таможенного контроля. Миновав их, через узкие двери вышли в зал для прилетающих и улетающих пассажиров. У самого входа в него, выстроившись в две шеренги, стояли встречающие. У многих из них в руках были таблички с фамилиями или названиями фирм. Маша окинула взглядом встречающих и сказала:
— Это тебя.
Впереди стояла девушка с белым листком бумаги, на котором крупными печатными буквами было выведено: «БАУЛИН». Мы остановились перед ней.
— Пан Баулин? — спросила девушка, обнажая в официальной, но приятной улыбке красивые ровные зубы. От меня не ускользнуло, что Маша быстрым взглядом окинула ее с ног до головы.
— Да, — сказал я. — А это моя пани. Ее зовут Маша.
Маша улыбнулась казенной настороженной улыбкой.
— Меня зовут Яна, — сказала девушка. — Мне поручено вас встретить. Как вы долетели?
— Спасибо, хорошо, — ответил я.
— У нас небольшой дождь, но вообще обещают хорошую погоду, — сказала Яна.
Она говорила по-русски с небольшим, приятным акцентом. Мы проследовали вслед за ней через зал, вышли на улицу, под дождем прошли к автомобильной стоянке, где нас ждала машина. Шофер положил наши сумки в багажник, мы с Машей сели на заднее сиденье, Яна — на переднее.
— Вы когда-нибудь были в Праге? — спросила Яна, повернувшись к нам.
— Нет, — ответил я.
— Вам у нас понравится, — сказала она. — Прага красивый город.
Машина выехала на трассу, по обе стороны которой росли фруктовые деревья. За ними виднелись убранные поля. Меня удивило, что ни на одном из них не было видно ни одной копны соломы. Яна снова повернулась к нам и сказала:
— Я хочу поведать вам о программе.
Я насторожился, услышав редко употребляемое ныне в русском языке слово «поведать». У нас оно означает рассказать какую-то историю. Яна использовала его в типично чешском смысле, где его можно перевести, как сообщить, проинформировать. Мне в голову сразу пришла большая близость наших языков.
— Сегодня у вас день на адаптацию, — сказала Яна. — Я вас устрою в отеле и можете погулять по Праге. Отель в самом центре города, в старой его части. Завтра в двенадцать часов презентация в издательстве. Послезавтра вы поедете в Южную Чехию на старую мельницу. По-чешски называется: «Млинек». Там будет вечер отдыха. Переночуете, а на следующий день вечером возвратитесь в Прагу. Если захотите остаться в Праге на два-три дня, сообщите об этом. Мы зарезервируем отель.
Машина въехала на окраину чешской столицы. Серые одно- и двухэтажные дома под черепичными крышами были похожи один на другой. Машина долго шла вдоль них, проехала по небольшой круглой площади, потом по неширокой улице с несколькими изгибами, нырнула в тоннель, освещенный голубоватыми неоновыми лампами, и выскочила на одетую в гранит набережную красивой реки со множеством мостов. На одном из них с каждой стороны стояли высокие колонны с крылатыми ангелами наверху.