Кровь и лунный свет

На стене не видно ни капли крови. Как и на руках, которые я поднимаю к лицу в лунном свете.
Но я видела кровь. Чувствовала ее.
Казалось, я умираю. И я все еще не уверена, что этого не произошло.
Вот только мертвые вряд ли чувствуют такую боль. Кряхтя, я извиваюсь в воздухе, чтобы упереться ногами в стену. Благодаря кожаным ботинкам, которые созданы специально для лазанья, мне довольно легко удается взобраться обратно, несмотря на дрожащие руки и синяки, расползающиеся по талии. Куда сложнее, оказывается, перелезть через горгулью, чтобы добраться до плетеной из камыша платформы.
Оказавшись в безопасности, я приваливаюсь к известняковой стене святилища, обещая больше не ныть насчет страховки. А затем принимаюсь сворачивать свободную веревку в кольцо, пока не замечаю, что кончики пальцев и ногти совсем не пострадали от подъема по стене – разве что вокруг ногтя запеклась кровь от укола о щепку. Покачав головой, я отвязываю веревку и обвожу взглядом все, что окружает мощеную площадь. Правда, большую часть обзора закрывают крыши трех-четырехэтажных домов. Но на улицах Коллиса тихо, если не считать визга, все еще отдающегося эхом в голове.
Откуда он?
Перекинув веревку через плечо, я поднимаюсь на ноги и начинаю взбираться по лесам на вершину святилища. Леса заканчиваются на одном уровне с большим желобом, который установлен вдоль края крыши нового крыла здания. Подталкиваемая ветром, я прохожу к дальнему концу пристроенного крыла, где каменная химера наблюдает за своими владениями.
– Добрый вечер, Пьер, – говорю я, опуская свернутую веревку на крышу у него за спиной.
В отличие от горгулий, эти скульптуры – просто украшения. Наблюдая, как каждая из них обретает форму в руках мастера-резчика, я дала каждой из них свое имя. Пьер – самый любимый. Морда у него напоминает морду летучей мыши, а длинные изогнутые клыки выступают из широко раскрытого в рычании рта. Похлопывая по одному из крыльев, торчащих вверх из мускулистой спины, я продолжаю болтать, хотя и не настолько глупа, чтобы ждать ответа:
– Может, ты видел или слышал что-нибудь странное сегодня вечером?
С этого места видно весь холм, на котором стоит Коллис, и несколько километров за его пределами. Аббатство Солис, где я провела детство, стоит у подножия южного склона. За ним тянутся увитые плющом стены квартала селенаэ, где живет и властвует секта, члены которой бодрствуют в свете луны, а не Благословенного Солнца, и стараются привлекать к себе меньше внимания. Открытую площадь в самом центре квартала заливает ровный свет, который явно порожден не костром. И даже отсюда я слышу навязчивые мелодии полуночных гимнов.
Но за пределами стен селенаэ не видно ни одного гуляки, а город затих, словно умер, если не считать быстрого ритма шагов, отражающихся от стен брусчатки. Я машинально выглядываю за край, чтобы взглянуть вниз, и кажется, будто вытянутое крыло Пьера указывает на одинокую фигуру. Закутанный в плащ мужчина – в этом можно не сомневаться – явно не пьяница, бредущий домой из таверны. Скорее всего, вышел из дома мадам Эмелин или другого подобного заведения, но движется так быстро и целеустремленно, словно убегает от чего-то.
Я провожаю взглядом темную фигуру, пока она не сворачивает в переулок, скрываясь из виду, а затем наступившую тишину разрушает потусторонний голос.
Кто-нибудь, помогите мне. Пожалуйста.
Слова проносятся у меня в голове, невесомые, словно лунный свет, но наполненные таким тяжелым отчаянием, что мне с трудом удается вздохнуть. То, что мать Агнес всегда называла моим «своенравным воображением», связывает терзаемый болью голос с убегающим. Возможно, он ограбил кого-то и бросил рыдающую от ран жертву на улице. Наткнется ли на пострадавшего ночной патруль до начала грозы? Или я единственная, кто сможет помочь бедняге? Но как мне его отыскать?
– Иди домой, маленькая кошечка.
Сердце колотится в груди, когда я прижимаюсь спиной к статуе и разворачиваюсь. Эти слова я действительно услышала.
 
Но они прозвучали так тихо, что произнесший их должен был находиться где-то поблизости. Возможно, даже у меня за спиной. Но там – никого. Широко раскрытыми от испуга глазами я осматриваю портик, крышу и леса, пытаясь отыскать источник хриплого шепота:
– Не стоит гулять этой ночью.
Слова больше походят на предупреждение, чем на угрозу. Учитывая приближающиеся тучи и незнакомца, бегущего по улице, я склонна согласиться с этим утверждением – пока вновь не раздается безмолвный крик.
Прошу. Кто-нибудь.
Я поддаюсь внезапному порыву. Ноги несут меня обратно, так что вскоре я, подталкиваемая необъяснимым стремлением, спускаюсь по столбам и прыгаю по переплетенным камышовым платформам. А оказавшись на земле – бегу трусцой туда, откуда появился человек в плаще. В глубине души я понимаю, насколько глупо ввязываться в это в одиночку. Но магистр Томас, даже если Перрета ушла, никогда не согласится бродить по улицам в такое время, особенно из-за таких неубедительных доводов.
Я сворачиваю на улицу, соединяющую площадь святилища с древним Храмом Солнца – святыней Адрианской империи, которая утвердила нашу религию. Хотя на табличках указано название «Путь молитвы», чаще всего улицу эту называют «Дорога удовольствия» – очень уж там много борделей. Многих девочек-сирот и подкидышей в Коллисе воспитывают в монастырях, но есть и те, кто отказывается принять обеты сестер Света. Им, к сожалению, редко удается найти достойную работу. Поэтому они оказываются здесь.
Когда я прохожу мимо четвертого квартала, на меня обрушивается волна чувств, вынуждая остановиться и, хватая ртом воздух, оглядеться. Лучи яркого лунного света не только освещают улицу, но добавляют резких, угловатых теней, которые расчерчивают окружающее пространство на неровные куски. Но дрожь вызывает именно сладкий металлический привкус в воздухе. В последний раз я ощущала нечто подобное, проходя мимо мясной лавки, на крыльце которой закололи свинью.
Кровь. Много крови. Но я ее не вижу.
Холодный ветер щекочет опавшими листьями мои лодыжки, вынуждая опустить глаза на землю, – и я замечаю в грязи большой след. Вернее, несколько следов: они ведут в сторону святилища, но появились из темного переулка справа от меня. Я проскальзываю под навес соседнего здания, осторожно выглядываю из-за угла и тихо зову:
– Эй!..
Но мне никто не отвечает. Лунный свет освещает полосой противоположную стену, и она кажется такой яркой, что все остальное просто не разглядеть. Я не помню, чтобы хоть раз бывала здесь, но странное ощущение, будто это место мне знакомо, толкает меня в скрытый тенями переулок.
Тьма смыкается вокруг меня, словно занавес. Запах крови становится таким невыносимым, что мне приходится закрыть рот и нос рукой. Вторую я вытягиваю вперед, чтобы ни на что не наткнуться в кромешной темноте. Делаю один нерешительный шаг к свету, затем второй. Отпихиваю ногами какой-то мусор – вернее, мне хочется надеяться, что это мусор. А добравшись до освещенной стены – вижу дугу из алых брызг, жутко напоминающую ту, что привиделась мне при падении со спины горгульи.
Это невозможно. Хотя сейчас я понимаю, что стена, увиденная мной в тот момент, была не безупречно гладкой, как в святилище, а неровной и запачканной. Как грубо отштукатуренный плетень.
Один участок, примерно посередине, выглядит иначе – словно кто-то пытался ухватиться за стену мокрой рукой. Кончики пальцев на левой руке слегка болят, словно это их след я вижу. Как загипнотизированная, я протягиваю ладонь, чтобы понять, отличается ли реальность от воспоминания.
Когда до стены остается всего несколько сантиметров, переулок внезапно озаряется светом, словно рядом зажгли тысячу свечей. И все вокруг становится видно, как днем: стены, ящики, бочки, кучи мусора, снующие крысы… и тело женщины на земле.
Она лежит навзничь, ногами ко мне. Из-под измятой юбки выглядывают бледные икры и поношенные туфли на деревянных каблуках. Вместо живота – месиво из разорванной ткани и внутренностей, которые я раньше видела лишь у забитых животных. Кровь, словно темные чернила, растекается вокруг головы и плеч. Ее так много, что притоптанная земля пропиталась ею, а на поверхности все равно осталась неглубокая лужа, в которой отражаются звезды и плывущие облака.