Пир стервятников

Этот остров, каменистый, грозный на вид, населенный дикарями, лежал в устье залива. Сэм читал, что здешний народ обитает в пещерах, а воины ездят верхом на косматых единорогах. Скагос на древнем языке значило «камень», поэтому сами островитяне называли себя детьми камня, но соседи-северяне их недолюбливали и кликали скаггами. Сто лет назад Скагос взбунтовался, и мятеж долго не могли подавить. На этой войне погиб лорд Винтерфелла и сотни его присяжных бойцов. В некоторых песнях говорилось, что воины-скагги едят сердце и печень убитых ими врагов. В старину дети камня, совершая набеги на соседний остров Скейн, женщин брали себе, а мужчин убивали и поедали их на галечном берегу, и длился такой пир две недели.
Дареон тоже знал эти песни. Когда из моря поднялись бледно-серые вершины Скагоса, он присоединился к стоявшему на носу Сэму.
— По милости богов мы можем увидеть единорога.
— По милости капитана мы так близко не подойдем. Здесь предательские течения и камни, способные расколоть корабль пополам, как яйцо. Только Лилли не говори — ей и так страшно.
— Не знаю уж, кто из них больше ревет — она или ее пащенок. Он затыкается, только когда она сует ему грудь, но тогда она сама принимается выть.
Сэм это тоже заметил.
— Может, мальчик ей делает больно, — примирительно молвил он. — Если у него зубки режутся…
Дареон одним пальцем извлек из лютни насмешливый звук.
— Я думал, одичалые — смелый народ.
— Она тоже смелая, — не уступал Сэм, хотя и он, по правде сказать, никогда не видел ее в таком жалком состоянии. Она старалась прятать лицо и не выходила на свет, но он замечал, что глаза у нее всегда красные, а щеки мокры от слез. На его вопросы, что с ней, она только трясла головой, предоставляя ему самому догадываться. — Просто ее море пугает. До Стены она только и знала, что Замок Крастера да лес вокруг. Вряд ли ей доводилось отлучаться хотя бы на пол-лиги от места, где она родилась. Реки и ручьи ей знакомы, но озер она не видела никогда, о море и говорить нечего… вот она и боится.
— Мы и землю-то ни разу не теряли из виду.
— Это у нас еще впереди, — невесело произнес Сэм.
— Ну, уж Смертоносный соленой водицы не должен бояться.
— Я и не боюсь, — солгал Сэм, — но Лилли… Ты вот спел бы ей колыбельную, ребенок, глядишь, и уснул бы.
— Пусть сперва вставит затычку ему в зад, — скривился Дареон. — Сил моих нет это нюхать.
Назавтра небо еще больше нахмурилось, и пошел дождь.
— Пойдемте вниз, там хотя бы сухо, — предложил Сэм Эйемону, но старый мейстер ответил с улыбкой:
— Мне нравится, когда дождь мочит лицо, Сэм. Это как слезы. Побудем еще немного, прошу тебя. Я так давно не плакал и забыл, как это бывает.
Если уж дряхлый мейстер не пожелал уходить с палубы, Сэму поневоле пришлось остаться. Он битый час проторчал рядом со старцем, завернувшись в свой плащ, и промок до костей. Эйемон же, казалось, не замечал ничего. Сэм, кое-как заслоняя его от ветра, ждал, что старик вот-вот попросится вниз, но тот не просился.
— Давайте все-таки спустимся, — не выдержал Сэм, когда на востоке зарокотал гром. Эйемон не ответил, и Сэм понял, что старик просто-напросто спит. — Мейстер, — он осторожно потряс его за плечо, — проснитесь.
Белые слепые глаза открылись.
— Эг? — Дождь струился у него по щекам. — Знаешь, Эг, мне приснилось, что я состарился.
Сэм, не зная, как быть, подхватил мейстера на руки и понес вниз. Силой он никогда не мог похвалиться, а промокшая одежда делала мейстера вдвое тяжелее, однако тот и теперь весил не больше маленького ребенка.
Когда Сэм с мейстером на руках втиснулся в каюту, оказалось, что все свечи там догорели. Лилли и не думала их зажигать. Малыш спал, а она, свернувшись в углу, тихо плакала под большим черным плащом, который ей дал Сэм.
— Ну-ка помоги мне, — обратился он к ней. — Надо растереть его и согреть.
Она поднялась сразу, не заставляя себя просить. Вдвоем они раздели мейстера и укрыли его грудой мехов. Он был весь холодный и липкий на ощупь.
— Ляг рядом и обними его, — сказал Сэм. — Согрей его своим телом. — Она и этому подчинилась, шмыгая носом, но не промолвив ни слова. — А Дареон где? Вместе нам будет теплей. — Сэм собрался пойти наверх за певцом, но тут палуба вздыбилась и ушла у него из-под ног. Лилли заголосила, Сэм хлопнулся на пол, ребенок проснулся и завопил.
 
Не успел он подняться, корабль снова перевалился с волны на волну. Лилли швырнуло Сэму в объятия, и она так вцепилась в него, что он едва мог дышать.
— Не бойся, — сказал он. — Подумаешь, шторм. Когда-нибудь сыну будешь рассказывать, как вы плыли по морю. — Но она лишь вонзила ногти ему в плечо, вся сотрясаясь от бурных рыданий. Что бы он ни говорил, ей только хуже становится. Она так прижималась к нему, что он возбудился, несмотря ни на что. Ему стало стыдно, но Лилли как будто ничего и не чувствовала, только жалась к нему еще крепче.
Так оно с тех пор и пошло. Солнца они больше не видели. Серые дни чередовались с непроглядно-черными ночами, если только над Скагосом не сверкала молния. Все изголодались, но есть не могли. Капитан, чтобы подкрепить гребцов, открыл бочку огненного вина. Сэм тоже попробовал. Раскаленные змеи проползли ему в глотку и обожгли грудь. Дареон быстро пристрастился к этому пойлу и трезв бывал редко.
Паруса то убирали, то ставили вновь. Один оторвался и улетел прочь, как большая серая птица. Огибая южное побережье Скагоса, они увидели на скалах разбившуюся галею. Часть ее погибшей команды выбросило на берег, где мертвыми занялись крабы и птицы.
— Дьявольски близко идем, — проворчал Сизарь. — Если подует как следует, очутимся рядом с ними.
Обессиленные гребцы налегли на весла, и корабль пошел на юг, к Узкому морю, оставляя за кормой Скагос. Вскоре горные вершины острова уже ничем не отличались от грозовых туч.
После восьми дней и семи ночей спокойного плавания снова начались бури, еще хуже прежних.
Сэм потерял им счет и очень из-за этого огорчался. Кажется, всего штормов было три, но для него они слились в один с краткими промежутками.
— Да какая тебе разница? — прикрикнул на него Дареон, когда они все сидели в каюте. Никакой, хотел сказать Сэм, но когда я об этом думаю, то забываю, что все мы можем пойти ко дну, что меня тошнит, а мейстера все время трясет.
— Никакой… — начал он, но дальнейшие его слова заглушил гром, и он покатился по вставшей торчком палубе. Лилли плакала в голос, младенец вопил, наверху орал Сизарь, старый капитан, не произносивший обычно ни единого слова.
Ненавижу море, думал Сэм. Ненавижу, ненавижу. Молния вспыхнула так ярко, что осветила каюту сквозь щели в потолочном настиле. Это хороший корабль, хороший крепкий корабль. Он не потонет. Я не боюсь.
В одну из передышек, когда Сэм мучился, свесившись за борт, он услышал, как один гребец говорит другому: это все потому, что на борту женщина, к тому же еще одичалая.
— С родным отцом спала, — слышал Сэм сквозь крепнущий ветер, — а это уж последнее дело. Мы все потонем, если не спровадим за борт эту бабу с ее поганым отродьем.
Сэм не стал с ними спорить. Они были люди сильные, жилистые, закаленные годами тяжелой работы с веслами. Однако он убедился, что его нож хорошо наточен, и сопровождал Лилли всякий раз, как она выходила по малой нужде.
Дареон, и тот не сказал об одичалой ни одного доброго слова. Как-то, по настоянию Сэма, он стал играть колыбельную, чтобы убаюкать дитя, но Лилли на первом же куплете залилась слезами.
— Силы преисподней, — возмутился Дареон, — неужто ты даже музыку без вытья слушать не можешь?
— Ты просто играй, — просительно сказал Сэм, — играй и пой.
— Ей это ни к чему. Она нуждается в хорошей порке — а может, и в мужике. Отстань, Смертоносный. — Он отпихнул Сэма и ушел к гребцам выпить огненного вина.
Сэм к тому времени был на грани помешательства. К зловонию он почти притерпелся, но из-за шторма и рыданий Лилли не спал уже несколько суток.