Злой рок. Политика катастроф

Генри Киссинджера часто считают – и, на мой взгляд, совершенно напрасно, – непревзойденным гением американской Realpolitik. Но то, о чем тут говорилось, – это нечто гораздо более жестокое, чем реальная политика. Это межгалактический дарвинизм. Не от нас зависит, ведем ли мы холодную войну с Китаем, – потому что Китай уже объявил нам холодную войну. Мы не просто в ее предгорьях – эти предгорья еще и укрыты непроходимым темным лесом, высаженным Китаем. И нам следует думать лишь об одном – и это лучший аргумент в пользу холодной войны, – о том, сможем ли мы, оказавшись в этой тьме, не оступиться и не начать войну горячую. Ведь если мы не сможем – если мы споткнемся на этом пути, – нас может ждать катастрофа, по своим последствиям намного более страшная, чем наихудший сценарий, уготованный пандемией COVID-19.
 Заключение  Грядущие потрясения  
– Иначе говоря, вы требуете права быть несчастным, – сказал Мустафа.
– Пусть так, – с вызовом ответил Дикарь. – Да, я требую.
  Олдос Хаксли. «О дивный новый мир!»[1545]  
 Что меня не убивает  
«Возможно ли… чтобы целые страны оказались опустошенными, целые народы – стертыми с лица земли стихийными бедствиями? Огромным городам Америки, плодородным равнинам Индостана, многолюдному Китаю грозило полное опустошение. Там, где недавно ради выгоды или удовольствия собиралось множество людей, теперь раздавались лишь горестные вопли. Воздух был отравлен, каждое человеческое существо вдыхало смерть – даже юное и здоровое, полное надежд»[1546].
Эти слова принадлежат герою романа Мэри Шелли «Последний человек». Ближе к концу книги он, стоя в одиночестве на морском берегу, осознает, что единственный выжил в катастрофической пандемии. Действие книги разворачивается в конце XXI века; новая Черная смерть, сопровождаемая стихийными катаклизмами, междоусобицами, всплесками религиозного фанатизма, приходит из Стамбула и уничтожает человеческий род. Вот уже примерно две сотни лет – от новаторского романа Шелли до фэнтезийной антиутопии Маргарет Этвуд «Беззумный Аддам» – именно в таком ключе писатели воображают конец человечества. Когда-то мы читали эти книги не как пророчества, а как научную фантастику. На фоне настоящей пандемии они, как и фильмы на подобную тематику, наводили леденящий кровь страх – но этим же и привлекали. Вряд ли только я в 2020 году запоздало приобрел книгу Эмили Сент-Джон Мандел «Станция Одиннадцать», написанную в жанре «эпидемий», на который прежде не обращал особого внимания. А собираясь перебраться из города в сельскую местность, я с тревогой вспоминал «Маску Красной смерти» Эдгара Аллана По и тоже вряд ли был в этом одинок.
Но оказалось, что COVID-19 – это не Черная смерть, не Красная смерть и даже не испанский грипп; по крайней мере такое впечатление возникло в августе 2020 года. Коронавирусная инфекция больше походила на грипп 1957–1958 годов: для глобального здравоохранения той эпохи это был серьезный кризис, но полвека спустя о нем почти забыли. По-видимому, стоит просто проводить массовое тестирование, отслеживать контакты, сохранять социальную дистанцию, «прицельно» устраивать карантин – и любая страна сможет сдержать распространение SARS-CoV-2, поскольку вирус передается прежде всего благодаря суперраспространителям и непропорционально часто убивает (или заражает) людей преклонного возраста. Вакцину вполне могут создать уже к тому времени, как выйдет печатное издание этой книги, – если не раньше. Пандемия, в отличие от Первой мировой войны, может окончиться еще до Рождества. И остается шанс на то, что, едва мы всё это осознаем, мировая экономика вновь возвратится к жизни. Конечно, есть и не столь радужный и более правдоподобный сценарий, в котором мы годами играем с эндемическим SARS-CoV-2 в игру «Прибей крота», не имея ни действующей вакцины, ни хоть сколь-либо стойкого иммунитета. По меркам прежних пандемий, нынешняя может находиться на ранней стадии – возможно, еще даже не в конце первого квартала. Опять же, если хоть в чем-то равняться на пандемии прошлого, то нельзя исключать и новых волн заражения[1547]. И возможно, COVID-19 еще долго будет сказываться на здоровье переболевших – даже молодых и сильных – неизвестным нам образом. В первую неделю августа 2020 года количество случаев заболевания росло в 64 странах. Впрочем, даже с учетом этого было сложно поверить, что пандемия COVID-19 хоть когда-нибудь войдет в «элиту», присоединившись примерно к двум десяткам пандемий за всю историю человечества, в результате которых гибло до 0,1 % жителей Земли[1548]. В некоторых государствах вообще не случилось катастрофы, о которой стоило бы говорить. Лишь кое-где избыточная смертность превысила отметку в 25 % выше нормы – и только на несколько недель. Лишь в очень немногих странах – участницах Второй мировой войны – от COVID-19 в сутки погибало больше людей, чем в боях с державами «оси». США были одной из таких стран[1549]. Это ярко подтверждает главную идею данной книги: все катастрофы в какой-то мере рукотворны и носят политический характер, даже если их причиной становятся новые патогены. Политика объяснила, почему во Второй мировой войне немцев погибло в двадцать пять раз больше, чем американцев. И политика объясняет, почему американцы становились жертвами COVID-19 в восемнадцать раз чаще немцев.
 
Эта эпидемия началась как «серый носорог». Ее предсказывали многие. Но свой удар она нанесла как совершенно непредсказуемый «черный лебедь». Могла ли она стать «драконьим королем»? Мы уже отмечали, что катастрофы любого рода могут стать поистине эпохальными событиями только в том случае, если их экономические, социальные и политические последствия оказываются значительнее вызванной этими катастрофами избыточной смертности. Так могла ли эта беда среднего масштаба все же изменить нашу жизнь радикально и бесповоротно? Позвольте мне высказать три предположения.
Во-первых, для социальной жизни COVID-19 станет тем, чем СПИД стал для жизни сексуальной: он изменит наше поведение – хотя, конечно, не настолько, чтобы мы избежали значительного числа преждевременных смертей. Лично я приветствую наступление новой эры социального дистанцирования. Но я просто мизантроп от природы, я ненавижу толпы и не слишком-то буду скучать по рукопожатиям и «обнимашкам», а большинство людей, когда окончится время локдаунов, не смогут противиться искушениям стадного образа жизни. Кто-нибудь непременно нарушит социальную дистанцию – ведь занимаются же люди, в конце концов, незащищенным сексом даже после того, как от СПИДа за тридцать с чем-то лет умерло тридцать миллионов человек!
Во-вторых, и именно по вышеупомянутой причине, с большими городами ничего не «кончено». Мы что, все переселяемся из «Готэма» или «Исполинского нароста»[1550] в деревни, чтобы растить огород в великолепной сельской идиллии? Или у нас половина населения – втрое больше обычного – по-прежнему работает из дома, как было при пандемии?[1551] Нет, ничего подобного. Убить город очень нелегко. Да, спустя столетие с лишним после того, как Томас Манн написал «Смерть в Венеции» (1912), Венеция практически мертва. Но не холера тому виной – с Венецией покончила изменчивая структура международной торговли. И COVID-19 не убьет ни Лондон, ни Нью-Йорк, а просто сделает их дешевле, грязнее и моложе. Кое-кто из миллиардеров туда не вернется. Часть фирм и многие семьи переберутся в пригород или еще дальше. Упадут налоговые доходы. Резко возрастет уровень преступности. Возможно, другой президент скажет Нью-Йорку: «Отвали», как это сделал Джеральд Форд в 1975 году, когда город запросил у федерального правительства срочную финансовую помощь. Но инерция – могущественная сила. Американцы сегодня переезжают намного реже, чем прежде. Лишь треть работ удобно выполнять из дома – остальные все так же будут отправляться в офисы, в магазины и на фабрики. Изменятся разве что рабочие места: станут более просторными, похожими на кампусы; в Кремниевой долине они уже такие. Тем, кто ежедневно ездит на работу из пригородов, больше не придется тесниться в метро, как сардины в банке[1552]. Никаких нежеланных прикосновений в лифтах. Почти на всех лицах – маски. Никаких цоканий по поводу хиджабов и никабов. Волей-неволей мы все стали скромниками.