Бедная Лиза (СИ)
– Можно, я его застрелю? – угрюмо спросил Ганцзалин, когда трактирщик попытался взять верхнее «фа» и завизжал так пронзительно, что в ушах ни в чем не повинных клиентов зазвенело совершенно нестерпимым образом.
Нестор Васильевич, однако, категорически воспретил помощнику стрелять в кого бы то ни было. Во-первых, они мирные путешественники, а если каждый путешественник начнет палить во все стороны света, то на что же это будет похоже?
– А что во-вторых? – не унимался китаец.
– Во-вторых, у тебя нет пистолета, – вполне обоснованно отвечал действительный статский советник.
– А в-третьих?
– В-третьих, гуманность состоит не в том, чтобы расстреливать каждого, кто тебе не нравится, а в том, чтобы быть добрее к людям.
Помощник на это отвечал в том смысле, что если бы он был добрее к людям, люди бы его давно съели живьем, и он бы и до тридцати лет не дожил. Загорский же заметил, что он вечно все утрирует. Чем ему так уж насолил несчастный трактирщик? Да, природа обделила его слухом и одарила противным голосом, но ведь никакого вреда он никому не приносит, а даже напротив, пользу. Если бы не он, сколько людей сидели бы голодными или рыскали по городу в поисках обеда!
– А вообще говоря, пора мне, наконец, заняться твоим воспитанием, – заключил свою тираду действительный статский советник. – Ну, на что это похоже – гоняться за девушками, как дикий зверь? На девушек, друг мой, надо не бросаться, а ухаживать за ними. А с твоими манерами женского сердца не завоевать!
Китаец осклабился: и как же, по мнению господина, надо ухаживать за женским полом?
– Интеллигентно, – отвечал Нестор Васильевич. – Куртуазный разговор, вовремя сказанный комплимент, ресторан, шампанское – и барышня твоя. А ты не то, что в ресторан девушку повести, ты даже итальянского учить не желаешь…
– Некогда мне учить этот макаронный язык, – сурово отвечал китаец. – Я говорю на языке любви, а он и так всем понятен.
Загорский взглянул на помощника насмешливо:
– Позволь спросить, сколько тебе лет?
– Это вы к чему? – насторожился китаец.
– Это я к тому, что не тот у нас с тобой возраст, чтобы за барышнями гоняться.
– Как сказано в Евангелии, не судите по себе, – нахально отвечал Ганцзалин.
– В Евангелии сказано: не судите, да не судимы будете, – поправил его господин.
– А я так и сказал. Не судите по себе, да не судимы будете.
– С тобой нужно говорить, наевшись гороху, – сухо заметил действительный статский советник, на что китаец с необыкновенным нахальством отвечал, что с Загорским и горох не поможет вести содержательную беседу.
На счастье, мимо пробегал разносчик газет, и Нестор Васильевич ненадолго отвлекся от пикировки. Остановив мальчишку, он взял у него по одному экземпляру всех газет, которые у того имелись. В наборе оказались «Коррьере делла сера», «Ла Стампа», «Трибуна», «Газета дель пополо» и «Аванти».
Действительный статский советник немедленно погрузился в чтение новостей. Ганцзалин тем временем откровенно зевал, глядя по сторонам.
– Что пишут? – через несколько минут спросил заскучавший Ганцзалин.
– Разное, – сухо отвечал Нестор Васильевич.
– А интересного что? – не унимался помощник.
– Из интересного – расследование кражи «Моны Лизы».
– Это кто такая? – полюбопытствовал китаец, который, несмотря на все усилия хозяина, до сих пор имел некоторые пробелы в образовании.
Загорский посмотрел на него с легким упреком.
– «Мона Лиза дель Джоконда» – это картина великого итальянского художника Леонардо да Винчи.
– Длинное какое название, – поморщился Ганцзалин. – Китайцы не любят длинных слов. Лучше бы звать ее просто «бедная Лиза».
Действительный статский советник удивился: почему же бедная? Потому что, объяснил помощник, ее украли и до сих пор не нашли. Кстати, сколько она стоит?
– Судя по всему, изрядно, – отвечал Загорский, перелистывая страницу. – Вероятно, речь идет о миллионах франков. Во всяком случае, тому, кто найдет картину, сообщество друзей Лувра обещает 25 тысяч франков, а газета «л’Иллюстрасьон» [5] – 40 тысяч.
– Всего, значит, выходит 65 тысяч франков, – быстро сосчитал Ганцзалин. – Больше двадцати тысяч, если считать на рубли. Неплохой куш. Может, нам заняться этим делом, вернуть Лувру украденный шедевр?
Загорский поморщился. В кои-то веки у них образовался отпуск, он хотел бы провести его спокойно, беззаботно переезжая из одного европейского города в другой, наслаждаясь плодами культуры и цивилизации, а не гоняясь за жуликами. Нет, воля ваша, но это совершенно лишнее: и без них найдутся люди, которые вернут Лувру «Джоконду».
– Но 65 тысяч на дороге не валяются, – настаивал китаец. – А потом, вы ведь все равно собирались в Париж…
Нестор Васильевич хотел что-то ответить, но на лицо его внезапно набежало облачко. Он увидел неподалеку спасенную им синьорину Манчини. Стоя рядом с карабинером, она темпераментно жестикулировала и тыкала пальчиком в сторону Загорского и Ганцзалина, что-то торопливо объясняя служителю закона.
– Проклятье, – озабоченно проговорил Загорский, – только этого нам не хватало. А все ты со своей варварской любовью.
– Что ей еще надо? – удивился китаец. Проследив направление взгляда господина, он увидел и девушку, и карабинера, который уже с самым решительным видом направлялся к ним. – Жива, здорова и никто ее не домогается.
– Наверняка она решила, что мы с тобой сообщники, – отвечал действительный статский советник.
– Сбежим? – деловито осведомился китаец.
Но Загорский отвечал, что, во-первых, Ганцзалин бежать не может, потому что подвернул ногу, а, во-вторых, бежать уже поздно. И действительно, карабинер был уже совсем рядом, и вид имел самый суровый.
– Добрый день, синьоры, – сказал он, подходя к столику и отдавая честь. – Позвольте узнать, кто вы, и что здесь делаете?
– Может, окунем его мордой в пасту? – по-русски предложил Ганцзалин, весело скаля зубы.
– Говорю тебе, уймись, ты не в китайской чайной, – негромко процедил Загорский, а затем любезно улыбнулся полицейскому: в чем дело, синьор офицер?
Синьор офицер, или, если уж быть совсем точным, капрал, с охотой объяснил, что сидящий рядом с ним господин преследовал вон ту юную синьорину, и не только преследовал, но даже, потеряв всякий стыд, напал на нее.
– Однако юная синьорина, вероятно, сказала вам, что я спас ее от домогательств этого господина, – заметил в ответ действительный статский советник.
Карабинер кивнул. Все так, но непонятно одно: почему спаситель и нападавший сидят теперь вместе и беседуют, как добрые друзья. У него есть основания полагать, что они в сговоре, а, значит, могут напасть еще на кого-нибудь.
– Это совершенно невозможно, – решительно отвечал Загорский. – Все дело в том, что я… гм… русский священник. Строго говоря, этот синьор не успел даже совершить ничего противозаконного. Да, он вел себя несколько по-дикарски, но насилия не применял. Он увлекся девушкой, и решил за ней поухаживать. На его родине в Китае это делается именно так – назойливо и бесцеремонно. Однако я побеседовал с ним, я устыдил его, я проповедал ему слово Божие, и теперь он окончательно порвал со своим греховным прошлым и даже собирается принять монашеский сан.
Ганцзалин, хоть и не понимал по-итальянски, однако уловил слово «мóнако» [6] и истолковал его совершенно верно. Он скроил такую постную физиономию, что любой незаинтересованный наблюдатель немедленно решил бы, что это готовый священнослужитель, осталось только выстричь ему тонзуру и облачить его в рясу.
Физиономия эта, впрочем, не возымела на карабинера никакого действия. Он строгим голосом велел синьорам следовать за ним в участок для разбирательства и выяснения обстоятельств дела.
Загорский вздохнул, положил на столик деньги за кофе и поднялся со стула. Следом за ним поднялся и Ганцзалин. Спустя минуту они уже следовали в кильватере стража закона, который шествовал, чрезвычайно гордый тем, что ему удалось поймать сразу двух опасных иностранцев, один из которых к тому же – духовное лицо, а другой только еще собирается им стать. В некотором отдалении за ними шла синьорина Манчини, столь же бдительная, сколь и очаровательная, чье очарование, впрочем, несколько поблекло в глазах Ганцзалина после того, как она натравила на них карабинера.