Царь Зла

— Ладно. Дальше что? — равнодушно спросил Кониглю, которого мало трогала эта патриархальность.
— Дальше что? Но разве никогда в бессознании ночи, не слышался тебе голос: «Кониглю, ты на дурном пути! Кониглю, берегись!»
— Заткнись, — брезгливо бросил Кониглю, — ты просто бесишь меня!
Мюфлие картинно закрыл лицо руками.
— Боже! Неужели сердце Кониглю очерствело до такой степени, неужели не доступно оно голосу чести и добра? — сокрушался он.
— Ну, брось ты всю эту ерунду! — не выдержал Кониглю. — Или дай мне спать, или говори прямо, что тебе от меня нужно!
Мюфлие медленно поднял голову и задумчиво вскинул глаза на своего друга.
— Хорошо. Я сейчас скажу тебе все! Если ты не способен меня понять, тем хуже для тебя. На те высоты, куда я, возможно, взлечу, не дано тебе следовать за мной! Но не об этом речь. Случилось ужасное несчастье. Все наши друзья с горя опустили руки. Не по нраву мне это. Оно меня терзает. А добрая маркиза, женщина первый сорт, у которой глаза величиной, ну, право, с мой кулак, что тоже что-нибудь да значит. Так вот, мы с тобой, Кониглю, обязаны им высоким понятием чести!
Кониглю с боязливым удивлением смотрел на своего друга.
В нем проснулся художник. Сон как рукой сняло.
Во все глаза смотрел он наМюфлие,любуясь его вдохновенным видом. Он казался ему каким-то полубогом.
— Они дьявольски озабочены, — продолжал Мюфлие, мешая возвышенный слог с просторечием. — Воробышек-то маркизы снова попался в лапы к Бискару. Уж он теперь постарается ухлопать его! А мы-то что делаем для его спасения? Мы. Ты? Я? Ничего! Ничего! Ничего!
— Так что же! Мы не годимся на великие дела. — наивно отвечал Кониглю.
— Ну вот это и скверно! Это гнусно, Кониглю! Разве ты не чувствуешь в себе силы, которой требуют великие дела?
— Как же!
— У меня явилась мысль!
— Ишь ты, черт тебя побери!
Эта оценка высокого интеллекта Мюфлие вызвала у него улыбку. Кстати сказать, после ловкой проделки с крысами, его достоинства значительно возросли в глазах Кониглю.
— Вот что я придумал, — сказал он. — Надо узнать, где Бискар!
— Вот еще! Как будто это так легко!
— Быть может.
— Глупее-то ты ничего не мог выдумать, — заявил Кониглю.
— Выслушай же меня! Бискар увез Жака. Из слов Дьюлу я отлично понял, чего добивается эта мразь. Он мучил мать. Он теперь мучает сына. О, я хорошо знаю нашего дружка! Он не останавливается на полпути! Ну вот, он словил мальчугана уж, конечно, не для того, чтобы выпустить его из рук и, разумеется, снова примется за прежнюю музыку. Отсюда я вывожу вот какое заключение: надо как можно скорее отыскать Бискара, а то не найдешь и следов, и тогда пиши пропало! Придется начинать сначала.
— Хорошо, — сказал Кониглю, — понимаю.
— В самом деле? — с иронической улыбкой спросил Мюфлие. — Пойми еще и это: все графы, маркизы, герцоги и тому подобная дьявольщина могут сколько душе угодно искать Бискара. Это будет все равно, что в ступе воду толочь. Найдут, как же! Черта с два! Никто! Но есть на свете хитрецы, пройдохи, которым удастся это сделать. Это Мюфлие и его маленький Кониглю!
— Как! Ты хочешь.
— Не раздумывая, прямо приступить к делу. И пуститься в погоню!
— За Бискаром?
— За Бискаром!
И Мюфлие быстро вскочил с места. Последние слова произнес он с такой зловещей решимостью, что бедного Кониглю передернуло.
— Но ведь он нам свернет шею. Если в тот раз нам удалось избежать смерти.
— Благодаря нашему уму и потрясающей смелости. Ну, и в этот раз мой гений спасет нас! Да и что же тут особенного? Ведь Бискар такой же человек, как и мы с тобой!
— Брр! — невольно вырвалось у Кониглю. — Еще Бог знает, такой ли.
Мюфлие пожал плечами.
— Ты боишься, Кониглю? — спросил он его с презрительной усмешкой.
— Разумеется, нет. Однако ж.
— И ты не хочешь отличиться на поприще добродетели? Видишь ли, Кониглю, у меня есть одна заветная мечта. Мне хотелось бы быть на ты с маркизом, человеком весьма порядочным. Я хотел бы, чтобы он сказал мне: «Мюфлие, ты славный малый!» Ну, что же! Нужно заслужить это! Чего не могли сделать они, сделаем мы! Как тебе нравится это?
 
Кониглю бросился обнимать его.
— Мюфлие, ты велик! Ты неповторим!
— Это уже слишком, слишком! — немного ломаясь, отвечал Мюфлие. — Так ты пойдешь со мной?
— На край света! Но что ты задумал?
— Уж останутся мной довольны!
— Скажи, мне хочется знать, что именно?
— По дороге я расскажу тебе все!
— Значит, мы удерем?
— Непременно!
— Каким же способом?
— Как и в первый раз, в окно. О, Мюфлие теперь уже не думает о любви! Более возвышенные мысли бродят в его могучей голове!
И, продолжая разговаривать, друзья наскоро оделись.
Кониглю с обычным проворством открыл окно.
Мюфлие живо вскочил на карниз и уже занес ногу, чтобы прыгнуть, как вдруг, словно озаренный внезапной мыслью, быстро обернулся и, вытянув вперед руку, взволнованным голосом сказал:
— О, ты, дом, где я желал бы провести остаток дней своих в качестве швейцара или кого другого, да будет известно тебе, обитель моего друга-маркиза, что ты увидишь Мюфлие или мертвым или победителем!
— И Кониглю тоже! — добавил Кониглю.
— А теперь, да помогут нам боги!
Минуту спустя, идя по знакомой дороге, они очутились за стенами парка, тянувшегося вдоль улицы Сент-Оноре.
Там Мюфлие свернул на улицу Магдалины и быстрыми шагами двинулся вдоль бульвара.
Кониглю старался не отставать от товарища.
Некоторое время они молчали.
— Прежде всего, скажи мне вот что, — начал Кониглю, — согласен ли ты ответить на один вопрос?
— Согласен!
— Ну вот! Одна мысль занимает меня: отчего это мы удираем, словно воры?
— Нельзя ли не употреблять таких вульгарных слов? — перебил Мюфлие.
— Я беру их назад. Но мне кажется, что было бы гораздо проще открыть весь план маркизу.
— Черт возьми! — произнес Мюфлие, щелкнув пальцами. — Разве ты не понимаешь, что бы из этого вышло? Этот честный человек пожелал бы идти туда, куда идем мы! Ему все нипочем, и он наверняка сломал бы себе шею! А я этого не желаю! Я хочу поднести ему в виде сувенира нашу победу, пожать его благородную руку и сказать: «Вот что сделали Мюфлие и Кониглю!» Черт возьми! Ведь и у нас есть самолюбие!
— Ты всегда прав!
— Я это отлично знаю!
— Но куда же мы теперь идем?
Мюфлие нагнулся к самому уху своего товарища и шепнул ему несколько слов, которые приняты были одобрительным мычанием. И оба друга молча продолжали путь.
Была поздняя ночь, так что нечего было бояться непредвиденных встреч.
В ту эпоху среди позорных домов, окружавших Лувр, которые со временем затмила своим блеском улица Риволи, славился грязный переулок, до 1806 года носивший скромное имя Панье-Флери (корзины в цветах).
Убежище разврата, преступления, нищеты во всей их ужасной наготе!
Историю этой улицы, можно бы вкратце выразить в четырех словах: убийства, грабежи, нищета и разврат.
В средние века, говорит Таксиль Делор в одном из своих сочинений: «Улицы Парижа служили местом ночных сборищ для воров. Там неопытный мальчик и порочный старик упивались позорными наслаждениями, подлые сирены прибирали к рукам добычу и уже не выпускали ее из своих когтей. С последними ударами вечернего звона, призывающего к тушению огней, разбойники и развратники забирались в свои логовища и бесчинствовали там до утра.»
Века проходят. Порок меняет личину, но все же остается пороком.
Восемнадцатое столетие было золотым веком для улицы Панье-Флери. Там существовали в это время привилегированные харчевни с номерами. Переодетый маркиз являлся туда покутить с модисткой маркизы, которая, в большинстве случаев, не оставалась в долгу у своего мужа. В эпоху Первой империи произошла великая реформа.
Улица Панье-Флери в это время сменила свое скромное название на имя знаменитого скульптора старого Лувра, Пьера Лескота.