Дыхание осени 2 (СИ)

— Я понял, — говорит Яр, — но вы меня, надеюсь, тоже услышали.
Отец безбоязно повторяет угрозу, но Яр дважды не реагирует: о чем-то переговаривается с бабулей, пока Егор прощается с дворовыми ребятами. Мне мерещатся заговоры и переглядывания, и немного легчает, когда Яр отходит чтобы поставить в багажник наши чемоданы и по другую сторону от машины наблюдает за нашими проводами.
— О чем шептались? — невзначай оказываюсь возле бабули.
— О тебе, — признается без обиняков. — И всю ночь о тебе говорили.
— А баранки хоть ели за увлекательной беседой или некогда было?
— Знаешь, хватит ерничать, Злата, — совершенно неожиданно получаю выговор. — Я знаю, что случилось, знаю не только с твоей позиции, но с двух сторон. Нет, он не наговаривал на тебя и себя не выгораживал. Наоборот. Так вот, Злата, к чему веду: если уж простить не в силах, не лучше ли наказать того, кто все это с вами сделал, чем друг друга?
Я смотрю на снег, на теть Веру, на унылый подъезд, чтобы не видеть глаз бабули и чтобы не сдаться. Она права, во всем права и так бы, непременно, поступил более сильный человек, а я…
— Я не могу…
Кричу Егору, что пора. Он машет мальчишкам, и бежит ко мне, обнимая с разбега; потом одумывается и обнимает маму, папу, бабушку. Они так радуются, будто я их никогда не обнимала, мамуля даже смахивает слезу.
Жаль, что нельзя растянуть минуту в час. Последний раз обернувшись, ныряю в распахнутую дверь машины и все смотрю, смотрю…
— Не расстраивайся, — слышу голос Яра.
Понятия не имею когда и зачем они поменялись с Егором, но он рядом, и я едва удерживаюсь от того, чтобы не вытолкать его в двери, осуществив навязчивую мечту. Мне хочется причинить ему боль, хочется отплатить за свою, но я не могу. Да и бабушка… лучше бы она не говорила того, что сказала у машины.
Не лучше ли наказать того, кто все это с вами сделал, чем друг друга?
Лучше, но я так и не знаю, кто это был и за что. Мама Яра, которую завтра увижу? Повариха? Семейный врач? Или кто-нибудь, кого я не знаю? О ком даже не слышала?
Я понятия не имею, как подступиться к разгадке, а Яру плевать.
Не то, чтобы мне нужна его помощь и не то чтобы я думала, что для него это важно, просто… надеялась. Надеялась, что он захочет как минимум потешить свое эго. А, впрочем, зачем ему тратить жизнь на поиски неизвестного, если с моим уходом ничего не изменилось? Он не любил меня, ребенка считал чужим, денег дал достаточно, чтобы теперь я выбирала любовников. Это я брожу в прошлом, путаясь у людей под ногами, отвлекая от миллионов, эффектных брюнеток, считающих, что он должен на них жениться хотя бы за перенесенные пытки силиконом.
Пусть целует надутые губы, пусть мнет искусственную грудь, пусть куклы рожают ему детей…
А я своими глазами увижу, как он мучается в тесной двухкомнатной квартире после своих хоромов, как мерзнет даже на застекленном балконе. Не моя вина, что сейчас не лето. Одна комната занята Егором, в зале сплю я, так что только балкон или кухня. Но кухню я не отдам.
Представляю себе эту картину: толстосум, свернувшийся эмбрионом на моем балконе! Сенсация, да? Может, позволить увидеть это кому-то, кроме себя?..
Зажмуриваюсь довольно и тут же слышу ласковый голос Яра. Ласковый, в противовес моей злости:
— Поспи.
Из духа противоречия открываю глаза как раз в тот момент, и вижу, как он проводит ладонью по своему бедру. Это… что… он… Надеюсь, он не думает, что я лягу ему на ногу?!
— Надеюсь, ты не думаешь, что я позволю помять свои отглаженные брюки? — поражается Яр, заметив мой пристальный взгляд.
Он проводит рукой по черным брюкам от английского портного, снимает невидимую соринку, и отворачивается к окну. А я все еще смотрю на его бедро. Конечно же, это просто дань таланту портного.
— Откинь голову назад, здесь довольно мягкие сиденья. Ехать почти два часа, а ты ведь любишь поспать подольше до первой чашки чая.
Перед глазами мелькает комната с белым ковролином, огромная кровать с красными простыням, и одуряющий запах жасминового чая. А рядом, на тарелочке…
 
— Не спится? — Яр достает термос, наливает в мою старую глиняную чашку зеленый чай и почти делает глоток, но заметив мой ошарашенный взгляд, спрашивает: — Хочешь? Или поспишь?
Он снова проводит рукой по своему бедру, только медленней, гораздо медленней, чем в прошлый раз и сколько ни присматриваюсь, я не вижу и намека на соринку.
— Как знаешь, — говорит Яр и налив чая в картонный стаканчик Егору, нагло пьет из моей кружки. Но как будто этого мало, достает из пакета сырок в шоколаде, разворачивает и беспардонно ест у меня на глазах. Егор от сырка отказывается. Меня никто не спросил. В расход идут бабулины пирожки, и за тремя мужчинами, — водитель даже из вежливости не отказался, — я едва успеваю отвоевать один для себя, вкусный, с мясом, как я люблю, но всухомятку немного саднит горло.
— Налей мне чая, пожалуйста.
— Пожалуйста, — наливает в кружку, из которой только что пил.
Наверное, картонный стаканчик был один, и я не спорю, хотя это не гигиенично, не эстетично и слишком интимно для тех, кто терпеть друг друга не может.
— Есть еще один шоколадный сырок, хочешь?
— Да, спасибо.
Пусть наша любезность будет репетицией к предстоящему спектаклю. Если повезет, мамаша Яра надолго не задержится и тем самым спасет своего старшего сына от обморожения.
Наевшись, все-таки засыпаю и видимо, без оглядки на принципы, потому что открыв глаза, обнаруживаю свою щеку на плече Яра, а свою руку на его бедре.
— Как брюки? — спрашиваю сонно. — Не примялись?
— Наоборот, немного разгладились, — говорит он, выходя из машины.
Я тоже выхожу, совсем не спорю, когда Яр расплачивается и выгружает чемоданы. Пока он кому-то звонит, а мы с Егором топчемся у машины.
— Подмерз! — хвастается мальчишка. — Думал уже будить тебя. Сначала было интересно, а потом ужасно нудно, такой аэропорт никакой. Но когда я с пилотом разговорился, немного увлекся.
— С каким пилотом?
— С нашим, я сбегал к самолету, поздороваться.
— И тебя пропустили?
— Конечно.
— Подожди, — немного торможу со сна, — а почему меня не разбудили?
— Не давали, — шепчет доверительно и делает вид, что ничего важного не сказал.
— А долго не давали?
— Да час почти! Я же говорю, успел заскучать!
Закончив разговор, Яр подходит к нам.
— Мы что, — провожаю взглядом отъезжающее такси, — из-за меня опоздали на самолет?!
Егор хохочет, Яр невозмутимо говорит, что никогда не опаздывает, а меня накрывает паника. Самолет раз в день и если мы опоздали, как же дама с торшером?!
Паника никого не трогает из моих спутников, а двое мужчин в летной форме едва ли вообще меня замечают. Катят наши чемоданы, а мы идем следом. Встречные пассажиры смотрят завистливо и зло, а у меня такое чувство, что я единственная ничего не понимаю.
На бесконечной взлетной полосе, где асфальт нагло целуется с небом в облаках, раскинула крылья белая металлическая птица. Кроме нас не видно, чтобы кто-то спешил к ней. Вообще кроме нас никого не видно. По мере приближения, начинаю беспокоиться и несу всякую чушь:
— Мы на этом летим?
— Да.
— Билеты у тебя?
— Нас впустят, — усмехается Яр.
И, действительно, стюардесса так счастлива, будто нас только и ждали. Могут ведь наши улыбаться приветливо, а не в натянутом оскале, могут, даже радостно за родину. Зря меня пропускают вперед, потому что я остановившись в дверях, смотрю на мягкие кресла, белоснежный ковер, бутылку шампанского в ведерке со льдом, матовые высокие бокалы, нарезки, и безуспешно пытаюсь высмотреть хоть одного пассажира.
— Это твой самолет? — выхожу из оцепенения.
— Нет, моего знакомого.
— Иногда я забываю кто ты и насколько богат.
— Знаю. Я мог бы устроить возвращение на трамваях, но они есть не в каждых городах, не говоря о селах. Мы бы прилично опоздали, а я терпеть этого не могу.