Дольмен

– Скажу все… мертвая женщина… все скажу… золото… все…
На Ивонну сошло безумие, зрачки ее сузились, она схватила голову своего дебила сына и принялась бить ее о камень, еще и еще.
Первым их заметил Люка. Они с Мари шли на фаянсовую фабрику, надеясь найти там Ивонну, однако такой встречи уж никак не ожидали.
– Что она делает? Сумасшедшая!
– Пьеррик!
С огромным трудом Люка в конце концов утихомирил Ивонну, а Мари присела на колени рядом с неподвижным телом Пьеррика, который потерял сознание.
– Пульс почти не прослушивается.
Люка уже набирал номер.
– Морино? Это Ферсен. Вызовите вертолет службы спасения, рядом с фаянсовой фабрикой Ле Бианов находится тяжелораненый.
Потрясенная Мари повернулась к Ивонне, на которую Люка надел наручники. Старая женщина смотрела вдаль, словно все происходящее ее не касалось.
– Гвен никогда вам этого не простит!
В ту же секунду Люка понял, что в невероятном самообладании этого чудовища имелась брешь и реплика Мари достигла цели.
Ивонна ничего не отрицала, но объяснять свой поступок отказалась.
– Вас подвергнут медицинскому освидетельствованию за попытку совершить убийство, – заявил Ферсен. – А если Пьеррик не выживет, вы будете осуждены за убийство. – Он показал Ивонне медицинскую карту. – Странно, что ваш муж Эрве Легелек передал свою умственную неполноценность всем детям, кроме Гвен.
– Значит, она оказалась более крепкой, чем братья, – проговорила Ивонна.
– Или, попросту, Гвен – не его дочь, – уточнила Мари. – Отец рассказывал, что в ту пору этот странный брак вызвал многочисленные толки: хорошенькая булочница выходит замуж за деревенского дурачка.
– Вы ведь тоже не верите в чудеса, капитан? – рассмеялся Ферсен. – Кто настоящий отец вашей дочери, госпожа Ле Биан? Не из-за того ли, что его имя узнал Пьеррик, вы и хотели убить сына?
Без ответа.
– Даже если истек срок давности первого преступления, смерть близнецов станет отягчающим обстоятельством в момент вынесения приговора, – настаивал Люка. – Судьи безжалостны к матерям, которые расправляются с собственными детьми.
Она смотрела на полицейских, не произнося ни слова, сначала с презрением и недоверием, а потом с усталостью и скукой. Ивонна была непробиваема.
– Кому пришла в голову идея отвезти тело Мэри в район Молена ночью двадцатого мая тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года?
Никакой реакции.
Тогда Мари и Люка развернули гипотезу о сокровищах, выброшенных на берег после кораблекрушения, спровоцированного детьми, и о том, что именно оно послужило начальным капиталом для строительства фаянсовой фабрики.
Единственный результат – беглый взгляд Ивонны, в котором не было ничего, кроме сочувствия их бесплодным усилиям.
Исчерпав все средства, Мари подумала, что подозреваемая напоминает ей каменного истукана наподобие менгира. Ивонна оживилась только раз, когда Мари затронула в ней единственную чувствительную струну.
– Ваше упрямство ни к чему хорошему не приведет. Как вы думаете, есть надежда, что Гвен во время допроса окажется менее скрытной?
Ответ прозвучал незамедлительно, он дышал неприкрытой ненавистью.
– Остановись, Мари Кермер! Ты сеешь вокруг себя зло с первой же минуты после своего возвращения! У бретонцев долгая память, запомни! Может, ты и доберешься до истины, но заплатишь слишком дорого! И никогда не будет тебе места на нашем острове!
– Бросьте эту каргу в камеру, сейчас же! – взревел Люка, увидев, что лицо Мари побелело.
Как только дверь за конвоем, который уводил Ивонну, закрылась, Ферсен не устоял перед соблазном обнять Мари.
– Не слушай безумную старуху! Она наговорит что угодно, лишь бы тебе насолить.
– Это не совсем так. – Мари отстранилась. – Прости, но мне лучше сейчас побыть одной.
Люка понял, что настаивать бесполезно: даже если он очень постарается, ему не удастся развеять ее плохое настроение.
  * * *  
Придя в отель, Мари удивилась, увидев задремавшего в кресле приемной Милика. Он почти сразу проснулся, его лицо осветила добрая улыбка, и ей стало легче. Мари еще раз подумала, что ей очень повезло с отцом.
 
– Захотелось увидеться с тобой, дочка, я уселся в кресло поудобнее, а потом заснул, ведь я уже старик. Море меня щадило, все время возвращая на берег, вот я и дожил до старости.
С отцом всегда так получалось: говорил он мало, и ей часто приходилось «читать между строк». Милик собирался побеседовать с ней о Кристиане, догадываясь о бушевавшей в ее груди буре противоречивых чувств.
– Я привыкла идеализировать Кристиана, считала, что на море он непобедим, и надеялась на его защиту. Но мой жених оказался трусом, лжецом и эгоистом. Правда, теперь у него даже нет возможности объясниться.
Милик молчал, теребя в руках мятую фуражку, потом заговорил, казалось бы, совсем о другом:
– Море нужно любить, но не стоит забывать о дистанции. Нельзя считать себя равным ему. Слишком сильная страсть мешает покорности, а грех гордыни море никогда не прощает, такое уж оно… – Он встал, поцеловал ее в лоб и легонько хлопнул по спине. – Если свадьба расстроилась, это знак свыше, что Кристиан – не твой суженый.
Они еще минутку постояли, потом Милик решил, что самое время сейчас пойти и вздремнуть.
Перед тем как им расстаться, Милик высказал еще одно соображение, прозвучавшее вполне невинно:
– Мне спокойнее, когда рядом с тобой этот полицейский из Парижа. По-моему, он стоящий парень.
Мари проводила глазами отца, который удалялся медленным шагом, вразвалочку. Милик обладал удивительным даром возвращать ей спокойствие. Хотя бы на время.
Глубокой ночью Люка все еще сражался с бывшей булочницей.
– Знаете, что я думаю, мадам Ле Биан? Всю жизнь вы завидовали Керсенам. Да, вы достигли финансового благополучия, преуспели в предпринимательстве, но вам всегда кое-чего не хватало.
– Может, замка, набитого дерьмом и прихвостнями?
– Аристократизма, шика, мадам Ле Биан. Чего у вас нет, того нет, а это не покупается.
Ферсен увидел, что она напряглась, ее скулы задвигались, но ни словом, ни жестом Ивонна себя не выдала, подтверждая его правоту.
Когда Люка вернулся в отель, так ничего и не добившись, он на секунду задержался возле двери Мари. Ему показалось, что он слышит сдавленные рыдания. Он тихонько повернул ручку, но дверь оказалась закрытой на ключ. Встревоженный Люка еще немного подождал. Стоны не прекращались. Не зная, чем помочь, он в конце концов оставил Мари переживать ее горе в одиночку.
Мари тем временем находилась в одном из худших ее кошмаров. Успокоенная отцом, она быстро заснула, но, затаившись в укромном уголке сна, ее поджидало мерзкое чудовище, которое вскоре развернуло кольца, порождая отвратительные видения и мучая свою жертву нечеловеческим, идущим из глубины веков страхом. Гигантская кровавая волна, засасывающая ее в пенный водоворот, распластавшийся на воде веер огромной шевелюры, красная лужица, постепенно исчезающая на песке, рука, выброшенная вверх в надежде за что-нибудь уцепиться… потом с головокружительной быстротой разверзалась черная бездна, из которой доносились глухие ритмичные удары…
Утро с трудом вырывалось из тумана, спустившегося ночью на Ланды, когда Мари пришла проводить Ферсена на первый паром. Заметив, какое у нее усталое, осунувшееся лицо, Люка не стал возражать, когда она предложила ему поехать без нее.
– Неплохо бы проверить одну гипотезу, касающуюся добычи. Если на судне перевозили какой-то незаконный груз, тогда вполне объяснимо, почему Мэри оказалась на нем ночью, в шторм: она спасалась бегством.
– Отлично.
– Хочу покопаться в газетах за шестьдесят восьмой год, нет ли там чего интересного.
– Будь осторожна, Мари, – напутствовал ее Люка. – Звони почаще, обещаешь?
Она с улыбкой кивнула и пожелала ему ни пуха ни пера: после передачи Ивонны в судебную полицию Бреста ему предстояла встреча с прокурором.