Наследница царицы Савской
– Спрашивай, – сказала она и замолчала, ожидая.
И мир замер вместе с ней, пока я подбирала слова для вопроса, не зная, хочу ли его задать.
– Как можно тьму перепрясть в свет?
– Тьма – это прошлое, – ответила она, – а свет – будущее. Я сделала все возможное, дочка, теперь твоя очередь.
Она протянула мне прялку, и я увидела, что золотые браслеты на ее запястьях – цепи, приковывающие ее к серебряному саду. Медленно протянув руку, я приняла прялку из слоновой кости. Ноша оказалась тяжелой. Темная шерсть камнем повисла на мне, я упала на колени.
– Я не удержу ее, – сказала я, – слишком тяжело.
– Мне тоже было тяжело, но я держала прялку и шерсть. И пряла. Теперь твоя очередь.
Закованная в цепи женщина стояла и смотрела, как я поднимаюсь на ноги.
– Кто ты? Моя мать?
– Какая разница? Слушай мой урок, Ваалит: пряди нить или умри.
Я начала прясть, превращая шерсть в нить, тьму в свет. Болели пальцы, шерсть обжигала, словно огонь.
– Долго ли? – спросила я. – Долго ли нужно прясть?
Никто не ответил. Я осталась одна в саду, из которого не было выхода. Я пряла и рыдала, зная, что умру, если прекращу работу…
Я проснулась со слезами на глазах – плач не приснился мне. Не приснилось и страдание. «Пряди нить или умри». Я содрогнулась. Была ли женщина в саду моей матерью? Нет, ведь мне говорили, что мать была смуглой, темноволосой и ласковой, а эта женщина – золотистой, словно львица. «Какая разница?» – спросила она тогда. Я подумала, что это и впрямь не имеет значения. Кем бы ни был этот призрак, он явился, чтобы меня предостеречь. Теперь следовало найти толкование для моего сна, чтобы я знала, в чем заключается опасность.
Я пыталась снова заснуть, но покой бежал от меня. Сев у окна, я смотрела на город несколько долгих часов до рассвета.
Но сны, терзающие нас по ночам, рассеиваются под лучами солнца. К тому же я была слишком юной, чтобы правильно истолковывать сновидения. При свете дня начинало казаться, что сны, после которых я просыпалась темными ночами, дрожащая и обессиленная, вызваны всего лишь стычкой с Ровоамом или встречей с очередной невестой отца. От взгляда госпожи Даксури еще и не такие кошмары могли присниться!
Так убеждала я себя и даже на какое-то время поверила в это. Как я уже говорила, хотя я родилась всего лишь девочкой, отец любил меня больше всех своих детей. С того момента как я сделала первый вдох, а мать перестала дышать, сердце Соломона принадлежало мне. Отец без колебаний исполнял все желания матери. И точно так же все детские просьбы, которые мне случалось произнести, немедленно выполнялись. Все детские сокровища, о которых я мечтала, становились моими, стоило лишь попросить. Царевне Ваалит ни в чем не отказывали.
Однако сейчас я вижу: я хотела, чтобы даже сны подчинялись мне и выполняли мои желания.
К тому времени, когда царица Савская вступила в ворота Иерусалима и в жизнь моего отца, меня избаловали бесконечными уступками. Я и подумать не могла, что мне могут не дать чего-то, что я захочу.
Что я не смогу получить желаемое.
Ведь до того, как я увидела царицу Савскую и сопровождавших ее женщин, мои желания оставались детскими. У меня даже мысли не возникало, что о своих истинных желаниях я не подозреваю. Не задумывалась я и о том, что мое сердце стремится к тому, чего не сможет для меня сделать ни один мужчина. И ни одна женщина.
Что я должна буду сама бороться за то, чего захочу всей душой.
Часть четвертая
Дороже рубинов
Соломон– Этому лету конца не видно, правда? – Когда Аминтор не ждал ответа, он спрашивал словно бы шутя.
Соломон улыбнулся, вежливо соглашаясь, и посмотрел на высохшие золотые холмы.
– Лето едва началось. Скоро станет жарче. А потом сменится время года. И все начнут стенать о том, как долго тянется зима.
Сам царь уже не обращал внимания на то, по-зимнему коротки дни или по-летнему длинны. Он следил лишь за тем, чтобы все работы выполнялись надлежащим образом и в отведенный для них срок. «Так создается мирная жизнь. Такова дорога мудрости».
– Опять ты задумался, царь мой и повелитель, и явно о неприятных вещах. Это плохая привычка. Вообще-то человек с четырьмя десятками жен, из которых к тому же одна – пылкая новобрачная, мог бы отыскать для себя одну-две приятные мысли, пока, задумавшись, стоит на крыше.
– Я не думал о женах. Даже о новобрачной.
– А следовало бы, господин мой, иначе они перестанут думать о тебе. Даже новобрачная, – добавил Аминтор. – Чем холоднее климат в этих странах на краю земли, тем горячее прибывшие оттуда девушки.
– Я думаю о женах. Но не сейчас.
Сейчас, когда ярко светило солнце, хотелось просто наслаждаться его лучами и обществом человека, чье самое жестокое и суровое слово было словно пушинка, а самое мрачное настроение – словно летний полдень. Аминтора ничто не тяготило. С ним царь, которому не давали продохнуть мужчины, требовавшие мудрых решений, и женщины, боровшиеся за его благосклонность, находил отдых. К тому же Аминтор был чужеземцем. От этого с ним было еще легче, ведь он никогда не приходил с просьбами и ходатайствами. Критянин хорошо служил царю – с ним он иногда мог побыть просто Соломоном, а не царем Соломоном Премудрым.
– И снова тебя одолевают мысли, царь мой. Что-то случилось в гареме?
На этот раз Соломон улыбнулся от всей души.
– Разве не может у царя быть других бед, кроме женщин?
– Другие не столь занимательны.
Усевшись на парапет, Аминтор подтянул к себе одну ногу и обхватил колено.
– Что ж, тогда тебя тревожит этот твой неумытый провидец?
И, хотя Аминтор снова угадал, Соломон не признал правду. С другой стороны, он и не слукавил. Когда нет покоя в душе, это еще не беда. «Нет у меня никаких бед, кроме собственных тревог».
Несмотря на все зловещие пророчества Ахии про гнев Господень и все причитания жен, колхидская царевна спокойно поселилась в гареме. Ее привезенные из далекой страны обряды оказались не более причудливыми, чем многие другие. Однако в эти долгие летние дни Соломону стало не по себе. Свою тревогу он оставлял у ворот госпожи Даксури. Его беспокоили не ее темные ритуалы или проявляемое перед ним своеволие – ведь ничего подобного не было.
«А другие мои жены боятся ее. И жалуются. Безо всяких причин». Единственная настоящая причина заключалась в том, что для госпожи Даксури, очередной царской жены, еще не определили место в гаремном мире. Соломон старался как мог, но за Женскими воротами начинался столь чуждый ему мир, словно, распахивая богато инкрустированные створки, он каждый раз попадал в далекую страну, где мужские законы не имели ни малейшей силы.
Когда-то все было иначе. Когда-то кедровые ворота открывали ему путь в объятия любимой. Но солнце, освещавшее те дни, давно закатилось.
«Так давно, так много лет назад, что дочь Ависаги уже сама выросла, чтобы выйти замуж». От этой мысли ему всегда становилось грустно. Хотя дочери неизбежно предстояло выйти замуж. Судьба девушки – замужество, судьба царевны – замужество, выгодное для государства.
Иногда Соломон позволял себе помечтать о том, чтобы предложить руку Ваалит своему доброму другу-критянину. Женитьба на царской дочери навсегда привязала бы Аминтора к Израилю. А может быть, и нет, ведь сердце Аминтора любило свободу. Он мог и отказаться взять в жены царскую дочь, что стало бы страшным оскорблением. Или мог жениться, а потом, когда ему наскучат иерусалимские улицы, уехать и увезти Ваалит. Ни один исход Соломону не нравился. К тому же, выдавая Ваалит за Аминтора, он бы ничего не добился для царства. «Лишь для царя. А это еще не основание».
– Что ж, значит, у моего царя ничего не приключилось. А он все равно хмурится, да еще в такой день.