Сицилиец (СИ)

— Сколько ты хочешь? — спрашивает Джинаро.
— Неважно сколько я хочу. Твоё предложение мне не подходит. Точка. Не знаю, что у тебя за дела с этим типом, но ничем не могу тебе помочь. Да и с чего мне тебе помогать? Твой дружок Пьетро Леоне украл у меня семь миллионов. Семь, сука, миллионов долларов! И я уверен, что без твоей помощи тогда не обошлось. Так что скажи спасибо, что мы не трогаем его сына. И на этом всё. Конец. Подписывайте соглашение и убирайтесь.
— Ты убил Пьетро, потому что он работал намного лучше тебя и стал бы твоим боссом, а теперь ты несёшь чушь про какие-то миллионы.
— Это говорит выживший из ума старик?
— Это люди говорят.
— Люди говорят! — хрипит Коррадо. — Люди говорят, что я папа римский, отпустить тебе грехи? Незачем попусту болтать, я уже всё сказал.
— Что же, я очень сожалею, что ты не хочешь прислушаться к голосу разума и прийти к взаимовыгодному решению.
— Мне это вовсе не выгодно.
— Ты же знаешь, я представляю очень влиятельных людей.
— Да ладно, сомневаюсь, что они в курсе твоих дел с этим русским. Так что не морочь мне голову. Пусть подписывает.
— Сначала мы должны увидеть девочку.
— Ну хорошо. Смотрите. Эй, приведи её.
Я слышу шаги и быстро сажусь, обхватив колени. Дверь открывается и на меня смотрит какой-то длинноволосый тип, которого я ещё не видела.
— Вставай, иди за мной.
— Куда?
— Там твой отец.
Я выхожу. Трепещу как лепесток на ветру, но стараюсь, чтобы это не было заметно. Пытаюсь быстро осмотреться. Посреди комнаты на стуле сидит человек лет пятидесяти. У него лицо типичного злодея из голливудского фильма — выпуклые глаза, капризный рот — карикатура на мафиози. Вероятно, это Коррадо. Напротив него стоят папа и Джинаро. Чуть поодаль — элегантный седовласый мужчина в джинсах и поло, наверное, Сухих. За ним угрюмый коротко остриженный качок с одутловатым лицом. Он в нелепом пиджаке, словно браток из девяностых. Немного в стороне у стола сидит маленький сгорбленный человечек с пачкой бумаг, должно быть нотариус. Он единственный, кто не смотрит на меня в этот момент. Взгляды всех остальных обращены ко мне.
— Лиза! Ты как? Что с лицом? Тебя били? Как с вами вести дела, вы же не держите слово! Я подпишу бумаги только, если дочь останется со мной.
— Нет, всё будет так, как я тебе сказал. Твоя дочь поедет в Москву, а ты займёшься делом. Иначе мы обойдёмся без вас. Проще некуда.
Сердце обрывается. Похоже Джинаро не справился. Я озираюсь, ищу глазами Николу. Его нигде нет.
— Этот небольшой след на лице оставлен специально для тебя. Не забывай, ты и твоя дочь в моей власти и, если ты сделаешь ещё одну глупость, она будет последней. Ведь я тебя предупреждал, чтобы ты вёл себя осмотрительно, а ты привёз сюда этого старика. Он звонил мне, тратил моё время, пытался угрожать. Ты сделал недопустимое — рассказал о наших делах постороннему и вот тебе наказание. Оно очень лёгкое, хотя ты заслужил куда более сурового. Просто я проявил доброту. Пусть это тебя немного подбодрит.
— Ты не можешь убить моего человека, Коррадо, это не сойдёт тебе с рук.
— Убить… — повторяя, он как будто пробует это слово на вкус — Послушай, Джинаро, ты что правда не понимаешь? Я могу убить даже тебя, и никто мне ничего не сделает. Просто не хочу лишних тёрок с твоими боссами, у меня есть на них кое-какие планы. Поэтому не пытайся делать вид, что от тебя здесь хоть что-то зависит… Всё, хватит. Посмотрели? Жива и здорова. Уводи её обратно, — Коррадо делает нетерпеливый знак типу, приведшему меня сюда.
— Папа, не беспокойся, со мной все хорошо… Я справлюсь!
Эти слова даются мне нелегко. Но зачем рвать отцу сердце? Он, кажется, и без того на пределе — взволнованный, бледный, осунувшийся, с потемневшими глазами.
— Лиза, пожалуйста, делай, что они тебе говорят и ничего не бойся. Всё будет хорошо!
— Конечно будет, подписывай договор, — слышу я голос Коррадо, возвращаясь в свою тюрьму.
Дверь закрывается, и я оказываюсь в угрюмой безнадёжной мгле, лишённой каких бы то ни было проблесков. Надежда сменяется подавленным оцепенением, и я позволяю овладеть собой холодному сосущему страху.
 
35. На Москву
Когда с головы сдёргивают грубый мешок, мы несёмся по шоссе. За рулём тот парень, который выводил меня на встречу с отцом. Я сижу на заднем сидении джипа рядом с качком в несуразном пиджаке.
— Значит план, над, такой, — говорит он по-русски, сворачивая снятый с меня мешок. — Приезжаем, над, в аэропорт и проходим сразу на посадку. От меня ни на шаг. Писать, над, и какать будешь в моей компании. Чуть что не так — батю твоего, над, запрессуем сразу. Моментально, над. А потом и тебя. Всё ясно?
— Ясно, над… — меня охватывает жгучая злоба и я выплёвываю это идиотское «над» прямо ему в лицо.
— Я, над, и въебать могу если чо.
— Не сомневаюсь, над, можешь…
Его глаза моментально загораются яростью, и я буквально физически чувствую, как напрягаются раскачанные мышцы, превращая его в разящего биоробота. Инстинктивно съёживаюсь, вжимаю голову в плечи ещё до того, как вижу резко поднятую руку — тело реагирует на опасность быстрее сознания. Но удар не следует.
Я поднимаю глаза, смотрю ему в лицо, и оно почему-то перестаёт быть злым и безжалостным. На нём даже расплывается улыбка.
— Да ладно-ладно, я просто материться отвыкаю, вот это «над» и прилепилось. Но лучше, чем «блядь» после каждого слова.
Я ничего не отвечаю, испуганно глядя на него.
— Слушай, да ты расслабься. Я не хочу ничего такого делать. Всё нормально будет. Я, кстати, Андрей, как батя твой. На ближайшее время — твой лучший друг. Ты просто делай, что я тебе скажу и всё будет тип-топ.
— Друг значит… но если чо и въебать можешь…
«Да помолчи ты», — одёргиваю я саму себя.
— Ну да, у друзей такое случается, — он гогочет.
Весёлый. Неожиданно.
— А ты по-итальянски говоришь?
— Нет. А мне зачем? Ты же говоришь.
— А если я скажу на паспортном контроле, что ты меня похитил и насильно вывозишь из страны, занимаешься торговлей людьми с местной мафией?
— Можешь. Но видишь ту машину перед нами. Там едет один чел, он тоже с нами полетит, но ты не знаешь, как он выглядит и не узнаешь никогда, а он будет наблюдать за тобой на расстоянии. Чуть что не так пойдёт — бате твоему пиздец. Ой, опять, над, сматерился…
Жуть какая, несуразица, дикость… В сердце тоска. И страх. Дальше едем молча. Андрей пытается со мной говорить, но я закрываю глаза и не отвечаю. Что-то меня ждёт? Что будет в Москве? Где я буду жить, что буду делать? Стану наложницей Крюкова… Уж он отыграется за свою разбитую голову. Как пить дать… Рабство, унижение… И как долго? А что потом, когда они закончат свой «проект»? Убьют и меня, и папу? Собственно, он им и сейчас уже не нужен, можно устранять… И зачем меня увозить, деньги тратить? Значит пока убивать не собираются… Значит поживём… Как долго это продлится? Наверно, им его имя нужно, его же все знают… Ну да…
«Ты же очень хотела уехать, — произношу я одними только губами, — вот всё и сложилось». Тупо, безучастно смотрю на мелькающий за почти непрозрачным тонированным окном пейзаж… В голове протяжно, грустно, на разные лады звучит только одно слово: «Марко».
Он ведь не узнает, почему я уехала, что меня буквально похитили. Будет думать, что я из-за Инги… Да так оно и есть вообще-то… Из-за неё. Не думаю, что он снова сможет с этой сукой… Нет, конечно.
Я почему-то не сомневаюсь, он действительно сбросил с себя то наважденье. Зачем тогда поехал её встречать? Ну он же сказал… Хотел мне показать, что свободен от неё. Дурак…
Наверное, я всё же немного перегнула палку. Просто, когда снова увидела их вместе, вернее даже только услышала от сторожа, что они вместе приехали, мне на глаза какая-то пелена опустилась, вселилось что-то злое, неподконтрольное и управляло мной. Это прямо одержимость была. И я готова была травить Ингу собаками, рвать на куски, сдирать кожу…