Революция и семья Романовых
Теперь «победителям» – меньшевикам и эсерам, а также стоявшим за их спиной кадетам – предстояло ликвидировать последствия политического кризиса, разрушившего коалиционное Временное правительство, сформированное еще в начале мая (правительство Г. Е. Львова).
Поскольку из июльских событий страна вышла с явным «правым уклоном», казалось бы, что теперь правые силы должны и могут заявить собственные претензии на власть. Так сказать, на официальном, правительственном уровне их представляли кадеты, но они после июльских событий на первый взгляд неожиданно предпочли занять осторожную позицию. Милюков, как опытный и проницательный политик, понимал, что даже после июльского «разгрома» революционных сил правые, контрреволюционные силы остаются не вполне консолидированными и организованными. Так же как пролетарская революция не могла победить в июльские дни, так и реакция не была в состоянии окончательно взять верх сразу после июльских дней. При таком положении для кадетов имел смысл в той или иной форме возобновить коалицию с меньшевиками и эсерами, 3–4 июля, по существу, скатившимися на кадетские позиции. Выступая на 9-м съезде кадетской партии (проходил в Москве в двадцатых числах июля), Милюков говорил, что в июльские дни меньшевики и эсеры отбросили свою «срединную линию спасения революции» и заменили ее другой: «спасение родины и республики». «И вот эта последняя формула есть наша формула, и мы входим в правительство» [300]. Вместе с тем Милюков совершенно определенно пригрозил, что это кадетское решение есть «временное, неполное и несовершенное» и что если влияние Советов не будет падать и дальше, если «большевики опять появятся на улицах Петрограда… то речь будет другая» [301].
Кадеты позволяли себе говорить с меньшевиками и эсерами языком ультиматума потому, что своими «июльскими делами» эти «социалисты» сами поставили себя в такое положение: практически разорвав с революционным народом, изолировав себя от него, они должны были теперь покорно дрейфовать по кадетскому курсу. И хотя их газеты еще напыщенно писали, что «социалисты» не позволят буржуазии «урезывать» демократические требования, «принижать» революционные задачи и т. п., на самом деле меньшевикам и эсерам не оставалось ничего другого, как налету схватить руку, которую кадеты милостиво протягивали им.
Наиболее полным выражением нового кадетско-соглашательского компромисса стало выдвижение на пост премьер-министра А. Ф. Керенского. Во время июльских событий он находился в Ставке, но и оттуда, как когда-то Николай II, требовал прекратить «беспорядки», разоружить солдат, предать суду «зачинщиков». 6 июля, вечером, Керенский вернулся в Петроград, а уже 8-го, после ухода в отставку Г. Е. Львова, возглавил правительство, сохранив за собой к тому же пост военного и морского министра. Но главное заключалось не в этом соединении важнейших постов, а в том, что ЦИК Совета рабочих и солдатских депутатов и ИК Совета крестьянских депутатов предоставили Керенскому «неограниченные полномочия». Это означало, что то правительство (и все министры в отдельности), которое сформирует Керенский, могло быть полностью свободно от контроля со стороны Советов (что являлось одним из важнейших требований кадетов).
24 июля был объявлен состав нового правительства, в которое вошло 7 эсеров и меньшевиков, 4 кадета, 2 члена радикально-демократической партии и 2 беспартийных. Кадетский официоз подвел итог: «Самый метод составления правительства помимо Советов и комитетов уже указывает на начало эмансипации правительства от полноправных органов революционной демократии. В этой эмансипации политический смысл совершившейся перемены» [302].
Уже в процессе формирования нового коалиционного правительства Керенский испытывал сильнейшее давление всего правого лагеря, начиная с самых его «низов» и кончая кадетскими политиками правого толка. При всей расплывчатости, неоформленности этого давления в нем все-таки можно усмотреть некую ведущую тенденцию: требование перейти к режиму «сильной», «твердой» власти, осуществляемой кем-либо из «военных деятелей» или, по крайней мере, при самом активном его участии. Очень интересны письма (преимущественно анонимные), которые после июльских событий сотнями поступали в канцелярию нового премьера [303]. Это был, так сказать, голос контрреволюционной, обывательской массы, решившей, что ее время уже не за горами. Вот несколько писем на выбор.
«Не пора ли Вам понять, – писал некий аноним, – что из того состояния анархии и произвола, в котором очутилась Россия, из состояния полной потери и совести, и разума единственный выход – диктатура. Конечно, диктатура – не пролетариата… Я не монархист, но я не боюсь сказать, что нужна диктатура военная, что необходимо участие в ней честного, но непременно военного и твердого человека» [304].
«Если будет продолжаться истерическое метание из стороны в сторону, – писал Керенскому другой анонимный корреспондент, – то монархическая реакция будет так же неизбежна в сердце народа-простака, как неизбежен день после ночи» [305].
Подписавший письмо псевдонимом «Доброжелатель России» взывал: «Спасите родину, введите смертную казнь, восстановите дисциплину в войсках и подымите авторитет офицеров, как было до переворота… Россию можно спасти от гибели только кулаком, палкой и плетью. Разгоните Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, а вместо этого составьте Всероссийский военный совет» [306].
Активизация такого рода «спасателей» России взбодрила лидеров царской Государственной думы и ее Временного комитета, казалось бы навсегда сошедших с политической сцены. Но 8 июля этот Временный комитет вдруг заявил о своих «правах» на непременное участие в формировании нового правительства. Примерно через неделю Временный комитет уже указывал, какое это должно быть правительство: оно должно обладать «твердой властью». Оба заявления подписал бывший председатель Думы октябрист М. В. Родзянко [307]. А вслед за представителями октябристов – этой бывшей (при царизме) «правительственной партии» – заговорили и еще более правые – бывшие черносотенцы. Опять на трибуне фиглярствовал Пуришкевич, призывая проявить «боевую силу власти, беспощадно карать, игнорируя партию испуганной интеллигенции». Он доказывал, что «единственным очагом порядка» должна стать дореволюционная IV Дума с ее Временным комитетом, и требовал даже перенести Думу в Новочеркасск, под охрану монархически настроенной казачьей верхушки [308].
Примечательна демагогия, к которой при этом прибегали Пуришкевичи и др. Утверждалось, что если не будет покончено с Советами и большевиками, если власть не проявит силу, то «грядет» контрреволюция и «она приведет к тому режиму, перед которым покажется сладким режим Штюрмера, Распутина и Протопопова» [309]. Во времена революции и контрреволюционеры нередко делают свое дело под маской революционеров…
Отражая значительную консолидацию правых сил, их нараставшую активность, лидер кадетов П. Н. Милюков также требовал ввести в состав нового правительства «решительных, волевых людей». «Мы считаем, – прямо заявлял он, – чтобы министр-председатель или уступил место, или, во всяком случае, взял бы себе в помощники авторитетных военных деятелей и чтобы эти авторитетные деятели действовали с подобающей самостоятельностью и независимостью» [310].
Мысль о военной диктатуре для наведения «твердого порядка» витала в воздухе…