17 мгновений рейхсфюрера – попаданец в Гиммлера (СИ)

Гёрдлер присвистнул.
— Он правда говорит по-английски. А Гиммлер, насколько мне известно, языками не владел.
— Мог и выучить, — отмахнулся Ольбрихт, — Чушь собачья. Это не доказательство.
— Вы вроде упомянули, что в вас теперь души не только прошлых, но и будущих реинкарнаций, герр Гиммлер… — осторожно заметил Бек.
Я кивнул:
— Хотите знать исход войны, генерал?
— Разумеется.
— Война будет проиграна, — безжалостно сообщил я, — В мае 1945, почти ровно через два года, господа. Гитлер покончит с собой в своем бункере, Германия будет полностью оккупирована англичанами, американцами, русскими и даже французами. Это будет катастрофа. И именно чтобы предотвратить её, я и решил вмешаться в ход истории. Вот почему я пытался убить Гитлера, друзья. И Бормана со Шпеером я ухлопал по той же самой причине. И с вами я говорю поэтому же — чтобы спасти Германию.
— Бред! — выкрикнул Ольбрихт, но уже как будто без прежней уверенности.
— А почему бред, кстати? — заметил Бек, — Вы вроде сами делали тот же прогноз касательно исхода войны, Ольбрихт. Вы сами мне говорили.
— Это так, — не стал отрицать Ольбрихт, — Но я-то руководствовался разумом и анализом. А не мистическими бреднями о реинкарнации.
Ох уж эти немцы. Ну не любят они мистику, что тут поделать. А Ольбрихт — немец до мозга костей, вот его и корежит. Жаль, что я не стал попаданцем ко двору Николая II, вот там я бы нашел полное понимание с моими удивительными историями.
— Знаете, а я ему верю, — неожиданно заявил Бек, — Тут просто нет другого объяснения. Этот человек определенно не Гиммлер. Но и не двойник Гиммлера, двойника бы разоблачила его собственная дочка. Но мы видели дочку Гиммлера, это точно она, и она искренне была в ужасе, когда Юнгер выстрелил в её папу. Так что тело у этого человека точно Гиммлеровское. А вот разум — нет. И все сходится. Его попытки убить Гитлера, его рассказы о нашем будущем поражении, его прогнозы, которые разделяют все серьезные военные аналитики. Этот человек не Гиммлер, но и не безумец. Его слова звучат дико, но другого объяснения я не вижу. А когда нет логичного объяснения — придется поверить в нелогичное, господа.
Ольбрихт на это взорвался, как пущенная по танку из фаустпатрона граната:
— Бек, что вы несете? Я христианин, я не могу верить в эту мистическую дребедень!
Ясно. Убеждения мешают принять правду. Точнее — полуправду, ибо я накормил господ заговорщиков именно ей. Душа-то в Гиммлера попала, вот только одна единственная: моя. А жаль, было бы веселее, если бы у меня на самом деле была компания древнегерманского короля в этом теле.
— А я не знаю, — пожал плечами Гёрдлер, — Но какая нам в конце концов разница, кто этот человек? Наши цели совпадают с его целями, этого достаточно, чтобы заключить с ним союз.
— Я согласен, — кивнул Бек.
— И я тоже полагаю это разумным подходом, — поддакнул я.
Ольбрихт отмолчался.
— Надо действовать, — мягко заметил я, — Мало времени, генерал. Играть «в верю —не верю» нам сейчас просто некогда.
— Ладно, черт с вами! — выругался Ольбрихт.
Потом встал и протянул мне руку.
— Я готов иметь с вами дело, герр фальш-Гиммлер. Любые жертвы во имя Рейха — я готов на них.
Вот это было уже уважаемо. Ольбрихту явно было легче помереть, чем поверить в мои байки, но мужик переступил через себя ради долга офицера. Впрочем, я не строил иллюзий, я понимал, что мне придется Ольбрихта убрать при первой же возможности, а Ольбрихт в свою очередь понимал, что ему придется убрать меня.
Это был союз ужа с ежом, а такие союзы крайне недолговечны и кончаются всегда бойней.
Тем не менее, мы успели пожать друг другу руки. А вот выпить по очередной рюмке коньяку в знак примирения уже нет.
Ибо в больнице взвыла сирена. Звук был резким и оглушительным, так что у меня чуть не выбило барабанные перепонки…
А еще через секунду ухнула первая авиабомба — где-то совсем рядом с клиникой. Вторая легла еще ближе, так что с потолка конференц-зала посыпалась побелка, а стол, на котором стоял коньяк, заходил ходуном, бутылка алкоголя задребезжала.
 
Я услышал как заработало ПВО: немецкие зенитки, все еще окружавшие больницу.
— Геринг! — вскричал я.
— Совершенно невозможно, — тут же отверг мое предположение Ольбрихт, — Люфтваффе под нашим полным контролем. Мы же захватили аэродромы, летчики даже не сопротивлялись.
— Так это только в Берлине, — напомнил я.
Упала еще одна авиабомба и снова рядом с больницей, конференц-зал опять заходил ходуном.
— Похоже, и правда Геринг, — заметил Бек, сохранявший философское спокойствие, — Англичане и русские обычно этот район не бомбят. Тут слишком много ПВО, а военных и промышленных объектов нет. Так что эти бомбежки — самоубийственная атака. И бессмысленная, с точки зрения наших внешних врагов.
Где-то рухнула еще одна бомба, на этот раз уже дальше от клиники.
В конференц-зал тем временем ворвался какой-то штандартенфюрер, вскинул руку и отрапортовал мне:
— Англичане, рейхсфюрер. Массированный авианалет.
А вот этого уже никто не ожидал. Ясно, что англичане целенаправленно бомбят «Шарите», точнее пытаются. Мне вспомнилось, как я сам хотел сообщить союзникам, что Гитлер здесь, чтобы они отбомбились по клинике. А кто-то другой похоже не просто хотел, а на самом деле доложил Черчиллю о состоянии дел в Рейхе, и Черчилль начал действовать.
Возможно, он уже в курсе, что Гитлер мертв или вышел из строя, так что весь этот налет организован, чтобы разбомбить Гиммлера вместе с его новыми дружками-генералами. Хорошее начало мирных переговоров с союзниками, ничего не скажешь.
— Тут под клиникой отличное бомбоубежище, рейхсфюрер, — настоятельно напомнил мне Вольф.
Генрих I Птицелов, германский король Х века, рисунок девятнадцатого века.
Avro 683 Lancaster, британский тяжелый бомбардировщик, в воздухе.
 Группа армий «Норд», Вырица, 2 мая 1943 5:12 
Унтер-фельдфебель Ганс Шваб уснул под утро, и ему приснилось что-то очень светлое и хорошее.
— Херр унтер-фельдфебель, проснитесь! Вставайте!
Шваб с трудом оторвал голову от стола, потом проморгался, потер лицо. Он уснул прямо на посту, за столом, за которым он сидел.
Сон уже развеялся, Шваб пытался припомнить его, но не мог. Помнил только, что в этом сне все было залито солнечным светом, как в детстве. А вот в реальности солнце не светило, за окнами стояла пасмурная русская хмарь.
Над Швабом нависал ефрейтор медицинской службы Рунге — лагерный фельдшер. Рунге ухмылялся, а еще от ублюдка несло перегаром.
Шваб чинно поднялся, оправил помявшийся мундир.
— Спать на посту — преступление, господин унтер-фельдфебель, — весело сообщил Рунге.
— Как и пить, — парировал Шваб.
— Я сегодня не на дежурстве, — отмахнулся Рунге, — Комендант требует вас к себе, херр унтер-фельдфебель.
— Комендант? Сейчас?
Шваб понятия не имел, зачем он мог понадобиться коменданту. Бросив взгляд на часы на стене, Шваб призадумался еще больше. Пять утра! Что коменданту нужно в такое время?
— Ну вы же слышали, что я сказал, — подтвердил Рунге, — Идите. Ваши русские никуда не денутся.
Рунге указал в сторону запертых дверей бывшего школьного спортзала, где теперь держали пленных русских. У дверей расхаживал часовой. Рунге в общем прав, деваться русским отсюда некуда. Из спортзала и подвалов, где их держат, им не выбраться, тут десяток часовых. Да даже если бы они и выбрались — куда этим русским бежать и зачем? Они почти все умирают от голода, у половины тиф. Так что даже если они сбегут, то очень недалеко, и пробегают недолго. И русские сами это понимали, так что ни одной попытки побега с их стороны на памяти Шваба не было.