Пограничье

– Какая большая деревня! – Вырвалось у меня.
– Большая, только уже не во всех домах живут! – Махнул рукой Дмитрий Семёнович – Кому было куда уехать, те уже уехали. Меньше половины жителей осталось.
– Одни пенсионеры, наверное, остались? – Спросил Сакатов.
– Ну да, только они тут тоже без дела не сидят. У них образовались клубы по интересам. Ирка Лобина с братом и Верой Павловной корзины разные плетут. Да такие красивые! Осенью приходит машина, забирает их, в Екатеринбург увозит в торговую сеть. Спрос на них, говорят, большой. А вон за тем перелеском, видите, крыша серая, там ферма Игоря Бастракова, он овец держит. Так половина деревни прядёт шерсть и вяжет носки да варежки. Игорь сам возит готовые изделия в город, у него договор с магазином, и ещё какой-то спортивный клуб скалолазов тоже у него носки эти закупает. Вот тебе и пенсионеры. А ещё огороды у всех большие, и они осенью овощи закупщикам сдают. Тоже денежка.
Самый первый дом, когда мы выехали из леса в деревню, и был когда-то родным домом Феломены Спиридоновны. Дом был мрачным, даже немного зловещим. Наверное, из-за чёрных брёвен и узких окон. Окна выглядели, как бойницы. Крыша тоже была чёрная, покрытая рубероидом, и кое-где на ней виднелся мох. Забор со стороны огорода упал, но ворота стояли крепко, и даже до сих пор были заперты. Мы обошли их, и зашли во двор, который весь был в сухом репейнике и малине. Дмитрий Семёнович, как бульдозер, прошёл до крыльца, примяв для нас хорошую тропу. И тут выяснилось, что он забыл ключи от дома. Тогда он принёс из багажника машины гвоздодёр, и, подцепив душку навесного замка, открыл двери. На нас пахнуло старостью. Да, дом был настолько стар, что об этом кричала каждая доска, каждое бревно в доме. Дверная ручка, за которую я взялась, чтобы заглянуть на веранду, была выкована в кузнице, и место, где она крепилась к двери, было украшено металлическими гроздьями рябины. И даже гвоздь, которым она была прибита к двери, был не современный, а старый, шестиугольный, с толстой шляпкой. Крыльцо было высокое, крытое, на пять ступенек, к крыльцу слева была пристроена веранда на одну кровать. С крыльца вела дверь в тёмные сени, вдоль всей глухой стены была прибита лавка, и на ней что-то лежало в мешках, вёдрах, свёртках, кастрюлях. Слева была дверь в дом. В доме была одна комната, три окна которой выходили на улицу, а одно окно во двор. Справа в комнате стояла большая русская печь, слева кровать с высокой периной и огромными подушками под белоснежной салфеткой. Вдоль трёх окон была широкая лавка, и стоял длинный стол, покрытый льняной скатертью. Справа от стола стоял небольшой диван, обитый дерматином, отгораживающий комнату от крошечной кухни, в которой и было только, что стол, примыкавший к самой печке, и полка над ним. Над диваном была прикреплена ярко-красная занавеска. Несмотря на то, что окон было много, в комнате был полумрак. Это ещё и потому, что прямо перед окнами росли огромные черёмухи. Даже сейчас, осенью, когда на них не было листвы, они своими толстыми стволами и густыми ветками загородили всё небо. Вплотную к печке, в комнате, стояли друг на друге три сундука. Внизу стоял огромный сундук, на нём поменьше, а сверху третий сундук, размером с чемодан. Все сундуки были в одном стиле, украшены разными выкованными завитками, и на них висели замки.
– Да, богатство у Феломены всё-таки имелось! – Присвистнул Сакатов – Зря ты, Дима, говорил, что у неё только один мешок вещей.
– Меня больше интересует тайная комната, которая никогда не открывалась! – Сказала я.
– Меня теперь тоже! – Поддержал меня Дмитрий Семёнович.
Мы опять вышли в сени, и там, напротив входа с улицы, была ещё одна дверь, низкая, словно входить туда могли только одни дети. Дверь вся почерневшая, и как будто со следами пожара по самому низу. Я еле разглядела на двери ручку. Только я хотела протянуть к ней руку, как раздался удивлённый возглас Дмитрия Семёновича:
– Так она открыта, и открыта таким же способом, каким мы проникли сейчас в дом. Вырвана с корнем скоба.
 
Он толкнут дверь и зашёл в чуланчик, за ним я, потом раздался глухой стук и вскрик Сакатова: «Ах ты, чёрт!» Дмитрий Семёнович с опозданием предупредил: «Осторожнее, голову берегите, очень низкий створ». Чуланчик был совсем крохотный, примерно полтора метра на полтора, без единого окошка. К боковой стене прибита узкая лавка, на ней стоят какие-то мешки. И в углу на полу лежит книга, раскрытая на середине. Мы всё это собрали и вынесли на крыльцо. Я села на ступеньку и начала рассматривать находки, а Сакатов с Дмитрием Семёновичем пошли проверять сундуки.
Я начала с книги. Обложка грязная, но название можно разглядеть: «Календарь Мазуринского летописца. 2244-лето от сотворения мира». Это что ещё за календарь? И какой такой год написан, до которого нам ещё жить двести с лишним лет! Каждая клеточка календаря была исписана от руки знаками, нанесёнными простым карандашом. И приписано у каждого знака – утро, вечер, день, ночь. Я сразу догадалась, что это знаки заклинаний, и время, когда их надо проводить. Настоящий колдовской календарь. Книга была почти до дыр истёрта от многократного её использования. Я достала свой телефон, где я сфотографировала знак «бусый мечник», и начала искать его в книге. Более-менее похожий знак я нашла шестого января. А Таня пропала третьего октября. Но может это не тот знак. Пролистав книгу до конца, я не нашла ничего такого, что нам бы пригодилось в нашем расследовании.
Я взяла первый мешок, развязала его и заглянула туда. В нём были насыпаны семена подсолнечника, семена пшеницы, ржи, гороха, и мелкие семена, похожие на горчицу. Это что за мешок для Золушки? Я засунула руку до самого дна, помешала семена, но ничего больше там не было. Я отставила мешок и взяла следующий. Он был совсем лёгкий. И не был даже завязан. В нём лежала красивая, но вся пыльная и мятая, расшитая красными нитками, женская рубаха, длинная, до самого пола. Ещё одна рубаха, но уже мужская, вышита такими же нитками и таким же рисунком. Полотенце длинное, вафельное, на нём пятна от масла. И какие-то горошинки, чёрные, крупные. В третьем, последнем мешке, лежали растрескавшиеся глиняные миски, ложки алюминиевые, чёрные от старости, и много деревянных палочек. Да уж, богатство. Зачем это всё было закрывать в тайной комнате? Я встала и прошла в сени, где на лавке лежали такие же мешки, свёртки и посуда. Как и три мешка из тёмного чулана, эти тоже были заполнены различными семенами, тряпками, посудой. Когда я пригляделась к темноте, я заметила, что лавка была сплошь заставлена, кроме одного места, достаточного именно для этих трёх мешков. Всё ясно. Всё, что было ценного, из тайной комнаты уже взяли, а поставили эти мешки, чтобы отвлечь наше внимание.
Сакатов вышел из дома, держа в руках толстую кожаную сумку:
– Смотри Оля, здесь полный колдовской набор. Зеркало, щипцы, огарки свечей, какой-то хвостик, кусок воска, ножницы старинные. Смотри, на них клеймо, какой-то Тюхов сделал, и год -1903. А тут ещё верёвка воском натёртая, а вот сучок от дерева, беличья лапа. Господи, что это в пузырьке плавает? Фу, как противно пахнет. Ещё цепочка какая-то, смотри, вроде тонкая, а такая тяжёлая! Арсенал Феломены.
– Да, вполне возможно. – Я показала ему книгу – Календарь колдовской. Странный какой-то год у календаря – 2244. Это что, календарь из будущего?
Он взял его:
– Не удивляйся. Это исчисление было в России до Петра Первого. Это он, своей волею перечеркнул исконный русский календарь, и вместо 7208 года от сотворения мира, в угоду Европе, поставил 1700 год от Рождества Христова. Вот и думай, зачем мы выкинули пять тысяч лет истории. Знаешь, этот календарь не оригинал, а более поздний список. Видишь, ты читаешь и всё понимаешь, а если бы оригинал был, ты бы ещё на названии запнулась.
– А что там в сундуках?
– Да тряпки одни, скатерти, ткани, одежда. Ничего интересного. Сейчас Дима их обратно в сундуки раскладывает. А на печке у бабки, под вьюшкой знак нарисован. Простым карандашом. Пошли, посмотришь. А что в мешках?