Шантажистка

В данный момент мы пребываем на второй стадии.
— Конечно же, я в команде, Найджел, но и мои избиратели тоже моя команда.
Он хмурится и сбрасывает маску учтивости.
— Ваш отец не стал бы ломаться. Он широко мыслил, не то что вы.
Удар ниже пояса, но мне не привыкать. Что бы я ни делал, похоже, мне суждено вечно пребывать в тени отца.
— Не хочу вас расстраивать, Найджел, но мой отец умер. И как бы он поступил в данной ситуации — вопрос чисто академический.
Едва заметное подергивание верхней губы «главного кнута» свидетельствует о переходе к третьей стадии.
— И я не могу ничего сделать или предложить в обмен на ваш голос «за»?
— Ничего. Мне очень жаль.
Извечная проблема Найджела на третьей стадии — по крайней мере, в моем случае — отсутствие действенных угроз. Некоторых депутатов мотивирует жажда власти или карьерный рост. Достаточно пригрозить им лишением этой власти или же изъятием парочки ступенек из карьерной лестницы, и большинство как миленькие уступят требованиям Нейлора. Моя же мотивация вне его досягаемости.
— Вам же хуже, — шипит он. — Закройте за собой дверь, когда будете уходить.
Выражение лица у него прямо как у школьного хулигана, которому вместо денег на обед предлагают бутерброд с паштетом из тунца: кому нечего терять, тому и угрожать нечем.
Поступаю, как велено.
По пути обратно в свой кабинет меня охватывает привычное чувство — чувство вины. Не за то, как я обошелся с Найджелом, но за саму проблему. Наша страна действительно нуждается в новых жилых домах, и над этим вопросом бились бессчетные правительства всевозможных мастей. Мне самому хотелось бы найти ответ, но, увы, его у меня нет. Да, я против строительства в сельской местности, но где же тогда строить?
Тем не менее жилищное строительство отнюдь не единственная национальная проблема, неизменно сохраняющаяся в повестке каждого правительства. Никуда не деваются и вопросы финансирования здравоохранения, социального обеспечения, обороны, транспорта, охраны правопорядка и образования. А также защиты окружающей среды, торговли, иммиграции, безопасности, налогообложения и крайне болезненного выхода из Европейского союза. Уйма громадных проблем, столь неподатливых, что смена направления даже на градус требует терпения почти целого поколения. Вот только ни одно правительство не располагает сроками, сопоставимыми с поколением, и остается только задавать общее направление и надеяться на хоть какой-то прогресс. До тех пор, пока к власти не придет новое правительство и опять не изменит направление. Так что неудивительно, что в итоге мы словно ходим кругами.
Именно поэтому я частенько и ощущаю себя совершенно бесполезным. И скучаю по волонтерской деятельности. По тем временам, когда я мог внести свой собственный зримый вклад. Помог выкопать колодец — и из крана побежала чистая вода. Поработал на сборке блочной школы — и дети начали учиться читать. Раздал простые лекарства — и больным стало лучше. Как бы эгоистично это ни звучало, но видишь плоды своих усилий. А вот голосуя за обновление британского ядерного арсенала, я уж точно не испытываю ничего подобного.
И все же я здесь. По-прежнему.
Многие, в том числе и я сам, спрашивали: почему бы не бросить все это и не вернуться к волонтерству. Единственный ответ, который я могу предложить, — долг. Не перед избирателями, не перед коллегами и даже не перед партией. Я в долгу перед отцом. Я уехал в Африку, так и не помирившись с ним после ссоры. Из-за обоюдного упрямства мы так и не смогли найти общий язык. И главная цель моей парламентской деятельности — попытаться хоть как-то искупить вину, идя по стопам отца, как он хотел.
Увы, многие коллеги не понимают мою мотивацию и приписывают мне отцовские политические амбиции. Как следствие, подобные Найджелу Нейлору пытаются использовать напоминание об отце в качестве дубины — вот только им невдомек, что дубина эта из папье-маше. В некотором смысле ситуация весьма точно характеризует, куда скатывается политика двадцать первого века — к карикатуре на кукольный балаган с Панчем и Джуди. Определяешься, на чьей стороне выступаешь, и заходишься: «Нужно делать так!» или «Нет, не так». Повторяешь до бесконечности, пока окружающие не перестают понимать, чему верить.
 
Отсюда нетрудно понять, почему британская общественность в большинстве своем столь разочарована в политике.
И я, как никто другой, разделяю это разочарование.
  
4
 
— Быстро вы, — замечает Роза, едва я переступаю порог кабинета.
— Да, встреча прошла в сжатые сроки и в напряженной атмосфере.
Она вскидывает брови.
— Уильям, вы опять расстроили «главного кнута»?
— Пожалуй. Но он переживет.
Стоит мне устроиться за столом, как она тут как тут.
— Вот. — Вручает она мне листок из блокнота. — Можете скоротать время до следующего совещания за накопившимися звонками.
Беру бумажку и мысленно исторгаю стон от длиннющего списка имен и номеров с ее пометками.
— Перво-наперво я рекомендовала бы позвонить миссис Хендерсон.
— Миссис Хендерсон?
— Нора Хендерсон, из Маршбертона.
— Ах да. Чего она хочет?
— На прошлой неделе умер ее муж.
— Да вы что? — искренне потрясен я. — Какая ужасная новость!
Нора и Артур Хендерсоны — уважаемые лица в Маршбертоне. Точнее, бедняга Артур был таковым. Просто добропорядочные люди без всяких претензий.
— Она сказала, где будет прощание?
— В церкви Святого Марка.
— Понятно.
Как и любой человек не люблю похороны, но особенно не выношу церковные. Атеисту на них делать нечего. Несмотря на учебу в христианской школе, я уже давным-давно пришел к заключению, что Бога нет. Убежденность эта сформировалась у меня еще в подростковом возрасте, подле ложа больной матери. Где был Бог, когда она чахла прямо у меня на глазах? Мои молитвы так и остались безответными, и я лишь бессильно наблюдал, как она умирает. Неудивительно, что после подобного жизненного опыта мне редко удается подыскать слова утешения для людей, потерявших родственников. Мои банальности о лучших местах и вечном покое звучат не слишком искренне.
— Уильям?
— Прошу прощения, Роза, — вздрагиваю я, возвращаясь в реальность. — Задумался об Артуре.
— Вы были близки?
— Не особенно, но знал я его хорошо.
Она обходит вокруг стола и кладет мне руку на плечо. Разумеется, это не входит в ее служебные обязанности, но я благодарен за поддержку, даже если прикосновение лишь обостряет чувства, что я безуспешно пытаюсь унять.
— Если хотите, миссис Хендерсон позвоню я, — мягко предлагает она.
— Нет, спасибо. Я сейчас сам позвоню.
Пальцы Розы еще на мгновение задерживаются на моем плече, и она возвращается на свое место. Ввиду скорбного повода для предстоящего звонка глазеть ей вслед, пожалуй, будет не совсем уместно. Я обреченно опускаю взгляд на телефон и набираю номер Норы.
Следуют семнадцать бесконечных мучительных минут. Я всячески стараюсь приободрить женщину, рассказываю пару забавных случаев про Артура. Она плачет, практически беспрестанно. Похоже, мои байки совершенно не помогают, и я заканчиваю разговор, оставляя несчастную Нору в состоянии еще худшем, чем семнадцатью минутами ранее.
— Не ваш конек, да, Уильям? — бросает Роза из-за своего стола.
— Что не мой конек?
— Сочувствие.
— Вы заметили?
— Да я отсюда слышала рыдания миссис Хендерсон.
— Я старался как мог, но что тут можно сказать?
Женщина качает головой.
— Уильям, дело не в том, чтобы говорить. Дело в том, чтобы выслушать.
— Считаете, мои истории были не к месту?
— Пожалуй.
Моя секретарша права, и я даже задумываюсь, не перезвонить ли Норе. Впрочем, за свою политическую карьеру одно я усвоил твердо: дела важнее слов.
— Роза, не могли бы вы послать ей цветов и открытку? 
— Мне ее подписать?
— Да, наверно, так будет лучше.
Она кивает и делает себе пометку. Я снова берусь та список звонков.