Полуночный ковбой (сборник)
Но голос звучал неубедительно, а плечами он пожал вяло, с деланным безразличием. Джо понял, что, несмотря на свои слова, Крыс очень хочет, чтобы он остался. Тогда Джо решил набить себе цену.
— Мое дело, говоришь. — Джо надел сапог. — А я-то подумал, что ты и вправду хочешь, чтобы я тут остался. Видать, ошибся я.
— Ну хочу, хочу. — Крыс чуть не сорвался на крик. — Хочу, чтобы ты остался. Я же тебя пригласил, сколько повторять можно…
— А не боишься?
— Чего?
— Что я останусь. Я ведь человек опасный. Для меня пришить кого — что свинье хрюкнуть.
Джо смотрел, как среагирует Крыс, но тот был спокоен.
— Что, не веришь? Один тип сделал мне подлянку, ну вроде как ты в тот вечер. Так я только и думаю, как ему кишки выпустить… Ну, я тебя предупредил, так что решай.
— Да я уж давно решил.
— А может, до тебя не дошло? Может, я плохо объяснил?
— Лучше некуда. Я уже все понял и уже трясусь от страха. Как же — опасный человек, убийца!
Джо кивнул.
— Зря сомневаешься. — И подумав, добавил: — Ну, ты по-прежнему хочешь, чтоб я остался здесь на денек-другой? Хочешь или нет?
Крыс нахмурился и рявкнул:
— Да, черт побери, хочу!
Джо был доволен. Он жестом успокоил Крыса.
— Не ори. — Он снял сапоги и пошел к одеялам. — Подумаешь, спросить его нельзя. Мне ведь одолжений не надо. Терпеть этого не могу.
Улегшись на одеяла, Джо стал оглядывать комнату, привыкая к новому месту. И он, и хозяин молча курили. Крыс спросил:
— Ты что, серьезно кого-то убил?
— Пока нет. Но тому парню от меня здорово досталось.
Джо поведал историю драки с Перри в публичном доме у Хуаниты-Босоножки.
— Я тогда как с цепи сорвался. Голову потерял, весь разум в кулаки ушел. Если бы меня не оттащили, я б того сукиного сына насмерть уходил. И тебя тоже. Я ведь тебя той ночью с ножом искал, так-то. И будь уверен, пустил бы его в ход, не раздумывая.
Джо перевел дух, прикидывая, чем бы еще пронять Крыса.
— Тогда меня легавые повязали и ткнули в каталажку — если бы не они, тебя уже черви сглодали бы.
— Ха! Думаешь, я испугался?
— Так что теперь, — продолжал Джо, — как легавого увидишь — поклонись ему в ножки. — Он ткнул сигарету в пепельницу, сделанную из консервной крышки, и улегся. — Ну вот, я тебя предупредил. Так что близко не топчись. Я этого не люблю.
Крыс отодвинулся и окликнул его:
— Джо?
— Чего тебе?
— Раз уж ты остался, сделай мне одолжение, а?
— Фиг тебе. Одалживать всяким, знаешь ли…
— Да нет, я о другом. Поскольку ты тут вроде у меня в гостях…
— Наодалживал я вам — по горло сыт.
— Ладно, ладно. В общем, раз ты здесь, ты меня Крысом не зови. Договорились? У меня, между прочим, имя есть — Энрико Сальваторе. Энрико Сальваторе Риццо.
— Ну и имечко, язык сломаешь.
— Тогда — Рико. Зови меня Рико — уж доставь мне такую радость в моем собственном доме.
— Спи давай, — огрызнулся Джо.
Карлик не отставал:
— Договорились?
Джо приподнял голову и прорычал:
— Ну Рико! Рико! Доволен? — Он отвернулся к стене. — И приемник мой больше не лапай.
Крыс пропищал:
— Спокойной ночи.
Но Джо пока что-то не слишком хотелось любезничать с этим типом. Он притворился, что спит.
ГЛАВА 12
В тот сентябрьский день и возник союз Джо Бака и Крыса Риццо. Парочка примелькалась на нью-йоркских улицах: хилый, белобрысый карлик, дергающийся, как полураздавленный кузнечик, с трудом семенил за мрачным высоченным ковбоем. Они вечно куда-то торопились, точно шалуны, ловящие птиц, — необходимо было выжить в лабиринтах Манхэттена.
Риццо грыз ногти, потреблял весь кофе и табак, что удавалось достать, не спал по ночам, хмурился и кусал губы. В их союзе он был мозговым центром, и на нем лежала ответственная задача выискивать новые способы выживания.
Джо Бак примирился со второй ролью, но вечно брюзжал и хаял все планы Крыса.
Однажды Крыс услышал, что в одном городке в Нью-Джерси на автостоянке висят ветхие автоматы-счетчики; их можно было вскрыть простой отверткой и неплохо поживиться. Джо не верил в успех и не скрывал этого, однако все же заложил транзистор, чтобы добыть деньги на дорогу. Добравшись до места, они узнали, что слухи неверны — там стояли новые автоматы и с отверткой делать было нечего. Джо разозлился, но проявил посильное великодушие: по крайней мере не раскрывал рта, пока Крыс изливался в оправданиях.
Но вообще-то ковбой вел себя по отношению к карлику достаточно безобразно. Джо и сам понимал, что действует приятелю на нервы, но особо об этом не задумывался. Он вообще мало о чем задумывался, потому что был счастлив.
Впервые в жизни ему не надо было строить кривые ухмылки, выламываться, чтобы привлечь внимание окружающих, и тосковать, не получая его. Сейчас его общество было жизненно необходимо Крысу. Ощущение своей нужности бальзамом лилось на сердце Джо, принося блаженное успокоение исколотой и исцарапанной душе.
Слава Богу, Джо наконец-то напал на существо, которое явно преклонялось перед ним. Никогда раньше Джо не обладал властью над людьми и не умел ею пользоваться.
Теперь он упивался этой властью, осязал, обонял, пробовал на вкус — так ведет себя ребенок, годами лишенный сладкого, когда попадает на конфетную гору. Он обрушивал на Крыса лавины ругани и нытья и наслаждался безропотностью, с которой тот все принимал. Ибо, как и всякий человек, неожиданно получивший большую власть, он не обошелся без злоупотреблений. Власть чаровала, порой вызывала пресыщение, но остановиться Джо не мог. Единственной привилегией карлика было прятаться в случае опасности за спину ковбоя. Джо и этим был доволен и с особым удовольствием расправлял плечи.
А еще ему нравилось слушать Крыса. Пока они слонялись по городу, пили одну чашку кофе на двоих в дешевых забегаловках, дрожали от все усиливающихся холодов, Джо выслушал от приятеля не одну историю и постепенно узнал всю его жизнь.
Крыс был тринадцатым ребенком в семье иммигрантов, замордованных нуждой. Он помнил отца, работягу-каменщика, который, придя с работы, валился с ног от усталости и мог заснуть в самом неожиданном месте. Мать, измученная постоянными родами, вечно болела, хозяйство вела, не вставая с постели. В доме при ней жилось как при доброй, но сумасшедшей королеве — сегодня один указ, завтра другой. Временами она все же набрасывала халат и ходила по квартире, стараясь разгрести путаницу, которую сама же наворочала. В одну из вылазок она нашла семилетнего Крыса с тяжелым воспалением легких под кухонной плитой. Провалявшись несколько недель и еле-еле оклемавшись, он тут же подхватил детский паралич. Вышел он из больницы только на следующий год, а к тому времени мать уже похоронили. Три сестры и двое братьев покинули отчий дом — кто завел семью, а кто просто ушел, куда глаза глядят. Оставшиеся восемь мальчишек плевать хотели на то, что творится в доме. Папаша Риццо тоже не забивал голову заботами о семье, для него все сводилось в основном к добыванию пищи. Раз в неделю он заваливал кухонные полки солониной, банками свинины с фасолью, а холодильник — сыром, мясом и молоком. Шесть дней мальчишки хватали, что под руку подвернется, а на седьмой папаша Риццо закатывал настоящий воскресный обед в ближайшем ресторане, где подавали спагетти. Когда семья была еще в полном сборе, ее глава устраивал пиры в том же ресторане, но только по большим праздникам. Он гордился своим громадным выводком, и его чувства вполне разделял хозяин заведения, всегда обращая внимание посетителей на то, что для семьи требуется самый огромный стол в зале. «Ecco che arriva Rizzo! — приговаривал хозяин. — Occupa la tavola piu grande del locale!» [24]
Даже теперь, когда у папы осталось только восемь сыновей, требовалось составлять вместе два обычных стола. Однако через пару месяцев количество воскресных едоков еще сократилось — у каменщика к старости стал портиться характер, теперь редкий обед не кончался перебранкой. Сыновья решили, что лучше уж самим добывать пропитание, чем слушать ругань старого брюзги, и один за другим ушли из дома. И, наконец, в одно прекрасное воскресенье папаша привел на семейный обед только Крыса. Когда хозяин посадил их за столик на двоих, отец засмущался, потом разозлился, но сдержал себя.