В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю

В начале исмаилитской оккупации, когда люди еще были дезориентированы, такое заверение могло показаться убедительным. В конце концов, как еще можно трактовать унижение Ираклия, если не освобождением, уготованным Богом? И неудивительно, что после спасения евреев от опасности насильственного крещения у них проявился неподдельный энтузиазм к новому порядку. Ведь Иерусалимом, вечной мечтой евреев, римляне владели вместе с остальной Святой землей. Арабы в любопытном припадке антикварианизма стали называть Иерусалим Илия – по его старому языческому названию Аэлия Капитолина – и довольно быстро поставили на нем свое клеймо. К ужасу христиан, древний запрет на вход евреев в священную часть города, введенный еще во время расцвета языческой империи и возобновленный Ираклием, был отменен. Начались работы по уборке камней и мусора с самого священного для евреев места – с Храмовой горы. Тогда неудивительно, что Омар, второй царь, происходивший от Исмаила, с придыханием превозносился раввинами как «возлюбленный Израиля»135. Работы продолжались. Сначала выровняли фундамент, затем разобрали Капитолион – храм Юпитера. Уже тогда некоторые евреи позволили себе мечтать о восстановлении Храма. Для них не было более заманчивой перспективы. С восстановлением Храма обязательно появится новый Израиль! После поражения Сергиуса у Газы снова активизировались слухи о неминуемом пришествии Мессии.
Время показало, что оснований для оптимизма не было никаких, – евреев снова ждало разочарование. Храм не восстановили, да и Мессия не появился вслед за исмаилитским пророком. Тем не менее в нервных мечтаниях евреев было нечто большее, чем просто принятие желаемого за действительное. Те, кто чувствовали у исмаилитов особое отношение к Святой земле, не ошибались. Если Джабия и Хира оказались первыми стратегическими целями завоевателей, то Палестина стала для них наградой, превосходившей земные соображения. И хотя для них было вовсе не сложно перейти незащищенную границу и вторгнуться в то место, которое пророк назвал Святой землей, простота доступа не играла определяющей роли. Бог обещал Палестину потомкам Авраама – так и случилось. Вряд ли стоит удивляться тому, что сразу после этого завоевания мухаджирун, так же как и евреи, увлеклись самыми дикими догадками. Иногда их невозможно было различить. В связи с процессами образования разломов и трещин, свойственных времени, старые понятия быстро искажались. Когда евреи, восхваляя Омара за изгнание римлян из Иерусалима и расчистку Храмовой горы, назвали его Мессией, некоторые представители мухаджирун и не думали с презрением отвергнуть эту идею. Вместо этого они ее с восторгом приветствовали. Омар, объявили они, считается al-Faruq – Спасителем136. Вероятно, Храмовая гора действительно обладала неограниченными возможностями, раз уж сумела убедить арабов разделить фантазии евреев.
Возможно, если бы мухаджирун довольствовались завоеванием Святой земли и не задумали расширять свои горизонты, их вера в конце концов могла трансформироваться в нечто воистину мессианское – сплав еврейских верований и откровений пророка, затуманенный тенью Иерусалима. Однако уже в начале работ по очистке Храмовой горы стало ясно: Палестина, хотя и, безусловно, была желанной наградой, слишком мала, чтобы удовлетворить растущие амбиции завоевателей. Какую ценность в конечном счете имеет Святая земля, когда Бог даровал Мухаммеду больше? Вопрос, несомненно, мог поставить в тупик самих завоевателей. В откровениях пророка определенно нет ничего относительно будущего господства над миром. Сам Мухаммед, когда сообщил о заверении Бога устроить мухаджирун в «прекрасных жилищах», казалось, считал само собой разумеющимся, что речь идет о том самом жилище, которое они унаследовали от Авраама137. Иными словами, пределы его амбиций – Аравия и Палестина. Однако и то и другое оказалось лишь ступеньками, как и в свое время Сирия и Ирак. Плодородный полумесяц, конечно, был сказочным призом, о котором не могли и мечтать предыдущие поколения арабов, но и он в итоге лишь разжег аппетит мухаджирун – им захотелось большего. Перед ними лежал весь мир, и Бог, судя по всему, предлагал им взять его.
 
И в 630 г. небольшой военный отряд арабов, следуя по дороге, ведущей к югу от Газы, пришел в Египет. Житница Константинополя, самая ценная из всех территорий, освобожденных Ираклием от персидской оккупации, эта провинция находилась под имперским управлением десятилетие – впрочем, не совсем так. Очередной приход римской администрации сопровождался возвращением в эту монофизитскую провинцию халкедонского патриарха. Ираклий, не менее чем Юстиниан желавший обеспечить единство церкви, спонсировал программу запугивания. Упрямые копты в ответ пользовались любой возможностью, чтобы представить себя мучениками. Брат патриарха-монофизита, к примеру, несмотря на страшные пытки огнем, не поддался халкедонцам, и они, отказавшись от попытки его обратить, бросили несчастного в море. По крайней мере, такая история сохранилась в документах. Многие монофизиты распространяли подобные слухи и искренне верили в них – волна враждебности Константинополю становилась все шире и выше и в конце концов оказалась роковой для имперского правления. Истощившиеся силы Римской империи, самоуверенность арабов и намеренный нейтралитет подавляющего большинства местного населения – все это помогло «переселенцам» получить самый прекрасный приз. В сентябре 642 г., после окончания 11-месячного перемирия и полной эвакуации из провинции сил римлян, новые хозяева вошли в Александрию. Виновником катастрофы, как заявил епископ, был только император Ираклий и его палачи138. Если так, Бог взыскал высокую цену. Суда с зерном перестали ходить из Александрии в Константинополь.
Между тем затребованные у отцов города Гераклеополя 65 овец стали первым признаком того, что крах римского правления может означать для христианских чиновников, оставленных в Египте. Magaritai – мухаджирун – все еще инстинктивно мыслили как их далекие предки – категориями грабежей и угнанного скота. Даже шагая по вымощенной мрамором улице мимо роскошных дворцов и величественных соборов, они сохранили инстинкты, заложенные пустыней. К большим городам, таким как Александрия и Ктесифон, несмотря на обещанные им богатства, арабы относились с мрачным подозрением, считая их рассадниками чумы и черной магии. В точности так же, как это делали их предки, совершавшие хиджру на север из глубин Аравии, чтобы служить цезарю или шахиншаху, мухаджирун предпочитали селиться на открытых пространствах, где они могли жить среди себе подобных и пасти своих овец. А их высшей целью было наслаждение удовольствиями и доходами от военных действий. Согласно древней традиции, война – самое почтенное занятие арабов. Неудивительно, что их поселения быстро приобретали характер гарнизонных городов.
В Ираке, где их привлекали и манили незанятые возвышенности Ирана, вскоре появились два больших города из палаток и камышовых хижин. Один – Басра – располагался на юге, недалеко от места, где Тигр и Евфрат впадают в море, другой – Куфа – был отделен пальмовой рощей от благословенной Богом Кадисии. В десятилетие, последовавшее за падением Александрии, мухаджирун отправлялись отсюда на Восток, согласно новой, более амбициозной программе завоеваний. Персия, в отличие от Египта, была страной гор и неприступных крепостей. Подчинение владений Сасанидов велось жестко. Имелись, конечно, весьма полезные трофеи, включая захват царских сокровищ и мощей пророка Даниила. Но тем не менее кампания велась пять долгих лет, прежде чем в 650 г. наконец начался штурм Истахра. Хотя Йездегирду снова удалось скрыться, остальным жителям повезло меньше: 40 тысяч человек были убиты, а величественные монументы и храмы огнепоклонников города Ардашира превратились в дымящиеся руины. После времен Александра и сожжения Персеполя катастроф такого масштаба в Персии еще не было.
По правде говоря, у арабов, которых повсюду сопровождал триумф, открылись перспективы завоевания более обширной империи, чем империя Александра. Но величие, несмотря на богатую добычу и славу, полученную мухаджирун, было не без проблем. То, что Бог благоволит им и унижает их врагов, понимали все – и завоеватели, и завоеванные. Бог имел в виду, чтобы мухаджирун сполна насладились плодами своей победы – это тоже было ясно, по крайней мере арабам. Даже когда первая волна военных действий и сбора трофеев катилась дальше на восток и запад, вымогательство дани обеспечивало получение дохода и от уже покоренных территорий. Правда, такая схема зависела уже не от воинов – но чиновников, как продемонстрировал пример отцов города Гераклеополя, на покоренных территориях тоже хватало. На самом деле налоговая машина и Нового Рима, и Ираншехра оказалась настолько беспощадной, что отчаявшиеся христиане быстро смирились с тем, что лишь пришествие Христа сможет облегчить их положение. По этим расчетам прибытие исмаилитов не могло стать предвестником конца света. Чиновники двух обезглавленных супердержав, поднаторевшие в деле сбора налогов и желавшие сохранить свое положение и власть, изо всех сил старались угодить новым хозяевам. Имперский налоговый аппарат был огромным и беспощадным, словно кракен в морских глубинах. На него никак не влияли бушующие на поверхности штормы. Он мог в любой момент расправить свои щупальца, схватить жертву и выжать из нее последние средства – как делал это всегда.