Распутин-1917 (СИ)
Распутин шлёпнул по щеке оглушённого штурмовика, надёжно связанного и мирно сопящего в углу прихожей, продекламировал заветную фразу сначала на немецком, потом на английском. По суматошно бегающим, не понимающим глазам убедился, что солдат ничего не знает про пароли. Задумался…
— Два варианта, — произнёс он, ловко перезаряжая браунинг, — или мы что-то упустили, или нам попался абсолютно неграмотный пленный.
— Не думаю, что такие пароли будут известны простому барбосу, знающему всего две команды — “фас” и “фу”, - усмехнулась Ревельская. — Уверена, что даже его командир не посвящён в игры разведок.
— Скорее всего, — пробормотал Распутин, закончив возиться с пистолетом, — но попробовать нужно. От этих молодцев толку никакого.
— Что ты хочешь с ними сделать?
— Один с затычкой в башке пусть отдыхает — он всё равно не транспортабельный. А второго — отпустим, снабдив соответствующей запиской. Даже если мы не угадали, и они ничего не поймут, это поможет задержать их на некоторое время, необходимое для нашего очередного волшебного перевоплощения…
* * *Офицеры в это время увлеклись разработкой предстоящего штурма квартиры. Заметив выкатившегося из парадного шютце Ноймана, удивились, ранее зачислив его в безвозвратные потери. Дёниц и Кейтель долго вертели в руках полученную записку, начертанную аккуратным женским почерком.
— “Вальтеру от Грегора. До востребования. Ад пуст, все черти здесь.”
— Что это значит?
— Возможно, это про нас…
— В таком случае, кто такой Вальтер, и почему эта записка передана с нашим Нойманом? — из Дёница посыпались вопросы, как горох из дырявого мешка. Более искушённый штабист Кейтель помрачнел.
— Записку надо доставить нашему атташе в посольство. Будем ждать разъяснений и только потом действовать…
— Сколько их там? — Дёниц адресовал свой вопрос штурмовику.
— Я видел только двоих — парализованного старого деда и служанку.
— Хочешь сказать, что вас, специально подготовленных егерей, понюхавших пороха, уложила прислуга?
Шютце Нойман густо покраснел, пряча разливающийся под глазом синяк.
— Свободен, — скомандовал Кейтель. — Я отдам приказ задерживать горничных, выходящих из подъезда. Временно разместим наш штаб в кафетерии на соседней улице и разрешим караульным греться по очереди — чертовски холодно…
* * *— Не пущу! Ты один и раненый, а их там с десяток. Верная смерть!
Анна смотрела дерзко. Губы сжались в струну, ноздри раздувались от частого дыхания, рука, такая с виду нежная и маленькая, намертво вцепилась в воротник Распутина.
— Они не у себя дома, и я — не мальчик для битья, — Григорий медленно, но твёрдо освободил свою одежду, — им не с руки превращать центр Стокгольма в поле боя, а я ничем не ограничен. И не забывай, что у меня в активе опыт четырёх поколений офицеров специальных операций по работе в населенных пунктах. В конце концов, нас учили… Я сам учил, как вести себя и сражаться в частично недееспособном состоянии.
Анна разжала кулак и опустила голову.
— Так нельзя, — неожиданно всхлипнула она совсем по-детски, — нечестно. Я никому не позволяла рисковать жизнью ради меня!
— Ну какая же это жертва? — улыбнулся Распутин и удивился тому, каким гневом загорелись её глаза. — Всё-всё! Молчу! Обещаю вести себя хорошо и не безобразничать, не рисковать и не нарываться. Ты, главное — доставь “бабушку” в целости и сохранности. Она нам должна еще одну сказку на ночь. Ну, с Богом!
Сжимая в кармане мужской курточки трофейный женский “браунинг”, Ревельская, загримированная под мальчишку, сжавшись, словно пружина, прикусив губу, наблюдала, как деловито, не спеша Распутин выходит из парадной, как оборачиваются и рысят к нему трое штурмовиков, а он, бросив взгляд на двери парадной, резко ускоряет шаг и исчезает за поворотом, как сразу же срываются с места еще четверо и, не скрывая своих намерений, опрометью бросаются вслед. “Клюнули!”
— Послушайте, уважаемый! Постойте! Простите! Можно вас на минуточку? — голосили немцы, пробегая мимо дверей.
“Всё хорошо. Всё идёт по плану,” — прошептала Анна, унимая дрожь в коленках, толкая двери и вытаскивая коляску с мирно посапывающим банкиром, загримированным под дородную матрону.
Чувствуя, как прожигает спину взгляд штурмовика, сопровождающий удаляющуюся коляску, Ревельская, пересиливая горячее желание припустить со всех ног, пошла нарочито медленно, прогулочным шагом, стараясь всем своим видом излучать беспечность и скуку подростка, вынужденного проводить время с больной, старой родственницей. “Смотрит, не отворачивается,” — констатировала она, притворно нагнувшись, чтобы завязать шнурок на ботинке, и похолодела. Немец, уставившись на парочку “внук-бабушка”, бросил папироску и сделал первые два шага наперерез. На противоположном конце улицы вдруг часто-часто затрещал пистолет. Штурмовик, развернувшись на ходу, со всех ног бросился на звуки выстрелов. Анна, оставив коляску, тоже автоматически сделала несколько шагов в том направлении, но вовремя одумалась, остановилась, вернулась к банкирской тушке и, проклиная её всеми женскими проклятиями, потащила вниз по улице, подальше от горячего места, вытирая кулаком маленькие солёные слезинки, катившиеся по щекам и не желавшие останавливаться.
* * *Распутин вышел из парадного, насмешливо посмотрел на толпу штурмовиков, лицами похожую на гопоту девяностых, а одеждой — на клуб джентльменов, глянул на вечно затянутое тучами небо, поднял воротник и быстрым шагом пошёл прочь от этой кучки. Казалось, он испугался. Топот и шумное дыхание сзади подтвердили правильность манёвра — сработал стадный охотничий инстинкт, и дежурная смена соглядатаев увязалась за ним.
— Эй, стой! Стой, кому говорят, — ударил в спину прокуренный голос.
Распутин усмехнулся, прибавил шаг, а потом резко нырнул в подворотню и сразу же припустил со всех ног, слыша сзади тяжёлый топот и гневные выкрики. “Их всего трое. Плохо. Надо бы побольше на себя оттянуть, иначе Аня не прорвется. Стоять! Потанцуем, господа!…”
Первого, самого шустрого, он сбил с ног дворовой подсечкой, притаившись за выступом. Следующий за ним, увидев противника прямо перед носом, резко перешёл в режим торможения, старательно выдёргивая пистолет из кармана пальто. Завершить эту операцию ему удалось только при активном содействии Григория. На запястье штурмовика легла правая рука Распутина, на плечо — левая, а тело, влекомое инерцией, усиленной рычагом противника, перешло в свободный полёт, закончившийся в ближайшей стенке. Пальцы солдата сами собой разжались, а вынутый “ствол” перешёл в разряд трофеев. Третий штурмовик добежал до подворотни уже вооруженным. Распутин еле успел отпрыгнуть обратно за колонну, как в разные стороны полетела штукатурка, грязные ошмётки, и только потом по ушам резануло характерное гавканье Pistole 08 Георга Люгера.
— Ну вы посмотрите, какой обидчивый! — возмутился Григорий, передёгивая затвор трофейного парабеллума.
Штурмовик, держа прицел на уровне груди, двигаясь мягким приставным шагом, сместился к противоположной стенке, открывая себе максимальный угол обстрела. Ещё шаг, и укрытие превратится в угол для наказания непослушных. Схватив за шиворот солдата, оглушённого после торможения о стену, Григорий с силой вытолкнул его на открытое пространство, а сам, присев, откинулся спиной на землю, выставив перед собой оружие.
Штурмовик правильно отреагировал на вылетевшее из укрытия тело и успел надавить на спусковой крючок, проделав в своём коллеге неплановую дырку. Следом откуда-то из под ног дважды сверкнуло пламя выстрела и дуэль закончилась с разгромным счётом 3:0 в пользу пришельца из ХХI века.
Перевернувшись на живот, Распутин успел сделать контрольный “звонок” в затылок первому, самому шустрому преследователю, неудачно затормозившему о брусчатку, пока тот, отчаянно скуля, крутился на земле, держась за колено. Григорий встал, опираясь о стену и боясь глубоко дышать, чтобы не бередить рану, подобрал еще один трофей, проверил патрон в патроннике. “А теперь, ребятки, показательный урок стрельбы по-македонски!”