Ящик водки

Первое, что поразило: несоответствие тощего безмышечного тела и большой крепкой головы. Огромный еврейский нос, большой рот, толстые яркие губы, волосы, зубы – все было сочное, наполненное здоровьем, радостное. И голос. Удивляло, как этот доходяга может издавать такие могучие, раскатистые звуки. Бас у него был феноменальный. Иерихонская труба, а не голос. Потом мы легко его узнавали еще до того, как он появлялся: по голосу, издалека…
В середине июля 1997 года он приехал в Москву, зашел ко мне в Белый дом. Вид у него был подавленный. Я ему рассказал, что происходит после известного аукциона по «Связьинвесту». Он тоже пожаловался, что ему угрожают, не дают работать.
Настроение было у обоих поганое. Я собирался в отпуск, Миша тоже. Договорились созваниваться – может, и пересечемся. Он тогда сказал: «Как все надоело – плюнуть и уволиться. Гори оно все синим пламенем, это вице-губернаторство». Он начал много говорить об увольнении еще за полгода до этой встречи. Это был последний раз, когда я его видел живым.
Через несколько дней я зашел к Чубайсу и положил ему на стол заявление по собственному желанию. Гори оно синим племенем, это вице-премьерство. Я сказал: «Я уезжаю в отпуск и оставляю вам заявление. Воля ваша распорядиться им как заблагорассудится. Захотите – выбросите. А нет – дайте ход». Чубайс замахал руками: «Ну что ты, выбрось из головы! Мы им покажем!» И так далее. Но по его глазам было видно, что я дал ему выход из положения. В них я прочел: «Спасибо, старик. Мне бы все равно пришлось тебя сдать или разменять. Зато теперь я по крайней мере не буду дерьмом…»
Вот бывают такие отличники – отличники. Все знают – вот идет отличник. Красный диплом. Комсомольский активист. Ударник стройотрядов (правда, почему-то всегда он ударник в областном штабе, на худой конец – в агитбригаде). Не пьет, не курит. Честное открытое лицо, правильные черты. Стройные задорные девушки с курносыми носами крутятся вокруг. С ним все ясно. Отличник. Он как-то и не считал, что его «отл.» есть повод для чьего-то внимания.
Маневич был другим отличником. Сын профессора. Для него учеба была чем-то само собой разумеющимся. Пятерка да пятерка, что тут особенного? А как может быть иначе? И как-то все это было так не в напряг, не надсадно, не показушно, что мы не считали его отличником. Так, просто парень. В колхозе, в стройотряде, на военных сборах. Бери вон носилки да тащи раствор…
Миша женился на еврейской девушке Ольге. У нее была красивая фигура и милое лицо. Красавица Рахель. Я понимаю этот тип женской красоты: жгучие брюнетки с нежной розовой кожей и горящими глазами. Ольга родила ему сына Витю. Миша выглядел счастливым. Вообще это была счастливая пара.
У Миши был близкий друг – Боря Львин. Я с ним тоже приятельствовал. Боря талантлив, смел в оценках, ярок. Хорошо пишет. Критичен (но не само-). Саркастичен. Ядовит. В один прекрасный день Ольга оставляет Мишу и уходит к Борису. Боже, как это банально! Как в плохих фильмах: друг увел жену у друга. Миша очень переживал, но виду не подавал. Все так же был мягок, доброжелателен и уступчив. Боря с Олей уже теперь одиннадцать лет как живут в Америке, в Вашингтоне. Сын очень похож на Маневича, хотя, конечно же, отца почти не помнит. Сейчас уже, наверное, совсем американский мальчик…
В начале августа 1997 года я сидел в лодке и рыбачил у берега Лонг-Айленда. Там в это время хорошо на спиннинг клюет сибас. На мобильный позвонил Чубайс: «Я дал ход твоему заявлению». Кто б сомневался. Ну и?… «Приезжай! Проводим, чтобы все как у людей». Господи! Зачем это все? Что как у людей? Ну почему ему так хочется, чтобы я еще и присутствовал на этом блядстве? Сижу, рыбачу, никого не трогаю. Увольняйте меня на здоровье. Зачем я вам? Спорить не хочется: «Хорошо, еду».
Уже в Москве. Отвальная. Чубайс, Фарит Газизуллин, Черномырдин, Потанин, Казаков. Выпиваем немного. Какие-то необязательные слова. Звонок. Маневич: «Ты все-таки решился! Тогда я – тоже. Отгуляю отпуск и уйду! О, я придумал – я к тебе прилечу. Ты же во Франции будешь? Вот я к тебе и прилечу! У меня с девятнадцатого отпуск»…
 
Он женился еще раз. Красивая стройная женщина Марина. Горящие глаза. Нежная розовая кожа лица. Жгучая брюнетка. Тоже первый брак – неудачный. Маленький сын Артем. Миша его усыновил. Миша выглядел счастливым. Вообще это была счастливая пара. Марина заботилась о нем. До женитьбы он жил в хрущобе у родителей, где-то в Лигове (так живут советские профессора), а потом переехал к ней.
Потом они в результате сложных разменов и доплат получили большую красивую квартиру на Рубинштейна. Миша очень радовался этой квартире – фактически это было его первое собственное жилье. Он с видимым удовольствием ее обставлял, выбирал мебель, какие-то картины. Хвастался мне, как теперь ему близко до работы. Из этой квартиры он и поехал на смерть…
1992 год. Смольный. Сидим, работаем. У нас два кабинета и одна приемная. Миша очень хороший работник. Методичный. Грамотный. Корректный. Абсолютно законопослушный. Снисходительный, терпеливый. Всем хотел помочь. Работал как вол. Все деликатные вопросы, нестандартные ситуации, различные конфликты и коллизии разбирать и улаживать поручали именно ему. И он терпеливо занимался всем этим хозяйством. Ему все равно с кем было разговаривать – с крупным торговым работником, с деятелем из правоохранительных органов, с директором большого завода или с бандитом. Он всегда был ровен, доброжелателен и участлив.
Мной же пугали: «Если вы не сможете найти решение своей проблемы с Маневичем, то мы вас отправим к Коху! Вот тогда вы точно ни до чего не договоритесь!» Мы с ним, два заместителя председателя питерского Комитета по управлению городским имуществом Сергея Беляева, были как неразлучная парочка – добрый и злой следователи. Добрый был, конечно же, Миша…
Франция. 1997 год. Середина августа. Берег моря. Утро. Часов десять-одиннадцать. Сижу на веранде отеля, завтракаю. Кефирчик там, круассаны, кофе… Солнышко светит, море синее, пальмы. Уже – никто. Просто человек. Бывший вице-премьер, ушедший в отставку по собственному желанию. (Выгнали, уволили, «дело писателей», жулье – это вранье, все потом, месяца через два.) Восемнадцатое августа. Завтра должен приехать Маневич с женой и сыном.
Вдруг выбегает прямо в халате жена. Лицо – черное. Я набрал воздуху. «Маневича застрелили!» Выдох… Опять вздохнуть – на полпути застрял. Ни туда ни сюда. Спазм. Молчу. Глаза вываливаются: «Врешь?!» Слезы… Рыдает. Толку нет. Пошел в номер. Позвонил Любе Совершаевой. Тоже плач: «Да! Правда! Нет, на месте, сразу! Перебило аорту и в горло… Марина жива. Рядом сидела. Ее поцарапало осколками. Не знаю, стекло, наверное… Да она невменяемая… Прилетай. Тут уже все собираются…» Убит. Странно. Умирали близкие – было. Бабушка, тетя, друг школьный. Но вот – убит близкий человек. Не от болезни, не от старости, не случайно. А – убит. Ощущения другие. К скорби примешивается злоба. И осознание бессилия…
Весной 1992 года на теплоходе «Анна Каренина» мы отправились с Мишей на выходные в Хельсинки. К тому времени мы несколько раз были за границей, и поэтому первый шок от тамошних прилавков уже прошел. Стали замечаться более глубокие вещи: чистота, необоссанность парадных, бумага в туалетах. Я, между прочим, до сих пор так и не научился переходить улицу – все время пропускаю автомобиль вперед. Нужно несколько секунд, чтобы сообразить, что здесь у пешехода приоритет. Сытая, успешная страна. Вот она – Россия, которую мы потеряли.
Вышли на Сенатскую площадь. Красивый лютеранский собор. На Исаакий похож, но поменьше и скромнее. Зашли, постояли, помолчали, послушали орган. Вышли. Солнышко, но прохладно. Спустились вниз по гранитной широкой лестнице. Внизу, в центре площади, памятник Александру Второму. Небольшой, но и не маленький. Подтянутый такой государь, в военной форме, бакенбарды, осанка. Говорят, крепкий был мужчина, сильный. Ох, Петербург, Петербург! «Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных тебе!» (Мтф; 23:37). Сука! Какая тоска…